Иркутск 1917: Наваждение

Глава из новой книги Валентины Рекуновой.

– Иван Александрович, сразу по уездам поедете?

– Да, разумеется.

– Тогда прошу обратить внимание на агитаторов от партии эсеров, – Кругликов довольно улыбнулся. – Мы на этот раз многих задействовали.

Аполлон Николаевич Кругликов, председатель исполкома Иркутского краевого комитета Временного правительства, задерживался в Петрограде, а губернский комиссар Временного правительства Лавров, напротив, торопился с отъездом. В Иркутске он рассчитывал быть не позднее 15 августа, не зная ещё, что придётся подолгу стоять на станциях, ожидая воды или окончания митинга. Доехав до Нижнеудинска, Иван Александрович сошёл с поезда и подрядил стоявшего у вокзала возчика съездить в два-три ближайших села.

Номер первый будет первым

Мужик оказался бойкий: забросал Лаврова вопросами о Петрограде. А после не без важности объявил:

– На выборах в Учредилку, однако, подадим за первый номер...

– Так под этим же номером большевики! – поперхнулся Лавров.

– То-то и оно! Наши бабы в один голос за них, потому как обещают им вскорости вертать с фронта мужей. Оттого их большевиками зовут, что хорошие, крепкие мужики!

От неожиданности Иван Александрович несколько растерялся и не сразу ответил:

– Дом у вас, я вижу, большой, и скота довольно. Зажиточная семья. Так вот, имейте в виду, уважаемый: большевики, как к власти придут, разделят ваше имущество между деревенскою голытьбой, впавшей в бедность из-за лени и пьянства. Это сейчас они говорят, что не против Учредительного собрания, а как власти добьются, то первым же делом и прихлопнут его!

– Не слышал про такое.

– Так увидите. Только поздно уж будет!

Так они и проспорили всю дорогу. И хоть крестьянин явно засомневался, у Лаврова остался осадок: «Оба мы рассуждали о большевистской власти как о данности, словно из будущего смотрели. А ведь это странно, очень странно: Иркутск – не Петроград, тут мало пролетариев, и дума весьма умеренная, и военный гарнизон под эсерами, и в исполкоме Краевого комитета Временного правительства только один большевик. Вознице это вряд ли известно, но меня-то куда занесло? Прямо наваждение!»

– А вы, Иван Александрович, дали довольно точное определение происходящему, – печально улыбнулся его рассказу Моисей Ааронович Кроль. – И я повторю вслед за вами: наваждение. Я постоянно выступаю в казармах и ясно вижу те перемены, которые там происходят. Ещё недавно солдаты встречали меня с радостью – и вдруг помрачнели, даже и здороваются сквозь зубы. Впервые заметив это, я решил послушать других ораторов. Следом за мной выступал глава местного совета рабочих депутатов Янсон. Он обливался потом, яростно грозил кулаками «врагам революции» и неистово повторял: «Через месяц весь Иркутск будет наш!» И зал, как загипнотизированный, скандировал: «Через месяц весь Иркутск будет наш!»

– Тут налицо явная одержимость, даже и бесноватость... Не припомню таких персонажей в Иркутске.

– Да их и не было, вероятно. И Янсон, и Шумяцкий, и Постышев, и Карахан, и Рютин – засланцы из пролетарских центров. Они отпетые большевики, страшно амбициозные. Не знаю, кто в них вдохнул силу, но сила эта губительная.

– До сей поры партии мирно делили город по сферам влияния: социал-демократы окапывались в предместьях, эсеры и кадеты проповедовали в центре. А нынешние большевики весь город хотят на свою тарелку; так и пишут в газетах: «Бюро Нагорного района нашей партии» – как будто они есть везде.

– Если и нет, так откроются. И будут действовать с тем же натиском!

– Моисей Ааронович, я по должности беспартийный, ну а вы-то, эсеры, почему отступаете?

– Сезон отпусков, Иван Александрович. Многие из наших разъехались со спокойною убеждённостью, что где-где, а в Иркутске мы сильны. Но теперь всё меняется слишком быстро, время уплотнилось, сгустилось, повороты так часты, что трудно их осознать. В выигрыше теперь не самые умные, а те, кто лучше ориентируются, кому меньше терять, кто с лёгкостью пустится в авантюру и завоюет массы. Как и делает это сейчас самая малочисленная и малосимпатичная партия.

– И у здешних кадетов перехватывает дыхание. Лидер их господин Горчаков принял позу философской задумчивости. Он, конечно, замечательно формулирует, но игра в слова (пускай и блестящая) это всё же привилегия мирного времени.

– Многого же хотите вы от кадетов! Когда большевики нападают, они вяло обороняются. Вот увидите: когда начнётся большевистская заварушка, Горчаков примется за доклад «О текущем моменте», чтобы констатировать: даже те, кто не принимал большевизм, теперь самоотверженно тащат его колесницу.

– Доклад покроют аплодисментами, впрочем, доктор Мальковский с группой единомышленников всё же выступят оппонентами, то есть выскажутся в том смысле, что напрасно докладчик преувеличивает влияние большевиков: народ за ними не пойдёт.

– Вот ведь умный, кажется, человек Мальковский – откуда ж в нём такая наивность?

И опять Лавров поймал себя на досадной мысли, что и он, и Кроль, вольно или невольно исходят из неизбежной победы большевиков.

Воспринимайте их как стихию

Должность губернского комиссара предполагала частые посещения Белого дома – резиденции генерал-губернаторов, где после февральского переворота разместились новые органы власти. До сентября здесь был только один большевик (Яков Янсон), но затем гарнизонный солдатский комитет попросил выделить ему комнату для собраний – и стал захватывать кабинет за кабинетом. Дошла очередь и до председателя краевого комитета Временного правительства, и ему предложили «очистить по-доброму помещение, а не то...» Захватив таким образом весь особняк, большевики принялись превращать его в крепость.

На начало октября 1917 в Иркутске были назначены выборы делегатов на Всероссийский съезд советов. Ожидалось, что все партии будут представлены пропорционально численности, но большевики с такой яростью набросились на противников, что всех оставили без мандатов. Эсеры демонстративно покинули зал, провожаемые насмешками победителей. А Лавров подумал тогда: «Они потому победили, что вкус победы был у них на губах. Вот что главное – вкус победы».

Борис Шумяцкий, возглавив Центральный исполнительный комитет советов Сибири (Центросибирь), начал действовать от её имени. Хотя о единомыслии не могло быть и речи: большинство составляли представители других партий. Окружное бюро советов трижды предлагало Шумяцкому объясниться – и трижды было проигнорировано.

– Большевики ведут себя так, будто бы отменили уже все другие партии! – эсер Кроль явно был уязвлён.

– Принимайте большевиков как стихию, Моисей Ааронович, – мягко вставил Лавров.

– А не вы ли, Иван Александрович, призывали недавно к жёсткому отпору?

– Ну, это было в конце августа, а теперь конец октября, и я очень отрезвился, в особенности за три последние дня. 26 октября попал на открытое заседание Первого общесибирского съезда советов – и знаете, кого встретил среди почётных гостей? Полковника Самарина, командующего войсками Иркутского военного округа!

– Позвольте, но он же ведь бывший адъютантом Керенского и, сколько я понимаю, направлен в Иркутск как его человек?

– Вот и я подумал сначала, что он там для ареста головки большевиков. Но увидел, что он с ними чуть не в дружеских отношениях. Должно быть, Самарин из тех, кто остро чувствует конъюнктуру, и теперь он сделал ставку на большевиков. Не случайно в зале было так много солдат, не случайно ораторы призывали к вооружённой борьбе.

Всего более поразил меня красноярский большевик с говорящей фамилией Акулов. Он гигантского роста, с зычным голосом и очень крупными чертами лица. Особенно выделяется рот, который правильней назвать пастью. И, знаете, очень символично, что именно он зачитал телеграмму о свержении в Петербурге Временного правительства.

Прекраснодушие – от недостатка сил

Видно было, что это не блеф, и Лавров бросился в Белый дом. Час был поздний, но он застал ещё председателя краевого комитета Временного правительства Кругликова, члена комитета Тимофеева и прокурора Судебной палаты Старынкевича. Они спокойно выслушали Ивана Александровича и... попытались утешить.

– Примите готовящиеся события как неизбежные, то есть подготовленные самим ходом истории, – посоветовал Аполлон Николаевич Кругликов.

– Как беспартийный вы, должно быть, не обращали внимания на закономерности революционных движений, – подхватил Тимофеев, – но мы-то знаем: по мере развития революции меняется взгляд на её задачи, а потому борьба с носителями новых идей бессмысленна.

– Можно лишь смягчить (по возможности) предстоящий переход власти к большевикам, – подправил Кругликов.

– Я готов и сам провести аресты, но не имею достаточного числа стражников. Делегатов съезда не менее двухсот человек, плюс сочувствующие...

– Так ведь и Кругликову уже не на кого опереться, – усмехнулся Старынкевич. – Гарнизон, сами знаете, под большевиками, а городская милиция ненадёжна, увы. Этим собственно, и объясняется всё прекраснодушие Аполлона Николаевича и все экскурсы в историю революционных движений.

После этого разговора в ночь на 27 октября события завертелись с ещё большею быстротой, и очень скоро краевой комитет Временного правительства самораспустился.

• М. А. Кроль в 1920 эмигрировал. И. А. Лавров смог уехать за пределы России лишь в 1931, после нескольких арестов и угрозы расстрела. А. Н. Кругликов скончался от тифа в тюремной камере, в 1922. Е. М. Тимофеева арестовали в 1920, а расстреляли в 1937, после семнадцати лет тюрьмы и ссылки. И «локомотивы» революции Постышев, Янсон, Шумяцкий не пережили поры репрессий, когда снова переменился взгляд на задачи революции.

Реставрация иллюстраций: Александр ПРЕЙС

(Продолжение следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!