«Страдание о России»

Знаменка, 5. Улица в самом центре Москвы. Недалеко Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и храм Христа Спасителя. Через дорогу – Дом Пашкова, до Кремля – 2–3 минуты пешком. Район – сердце столицы. А в доме пять на Знаменке – одна из самых молодых картинных галерей России. Галерея имени А. Шилова. Сегодня ей едва перевалило за два десятка. Художник передал столице более 400 своих работ. А город ему – галерею. Было это в мае 1997 года. А где-то через полгода после события наша съёмочная группа Иркутского телевидения встретилась с мастером. Мы снимали программу из цикла «Судьба». Судьба Александра Максовича Шилова. 6 октября 2018 года художнику исполнится 75 лет. Повод вернуться в те годы, вспомнить разговор с живописцем, впечатления от общения с талантом. И повод рассказать о человеке, художнике, гражданине.

Шилов Александр Максович, Народный художник СССР (1985 год), член союза художников СССР (1976 год), Академик Российской Академии художеств (2001 год)

Съёмочная группа: оператор Алексей Бодров, режиссёр Надежда Золотуева и я – автор этих строк. Приехали загодя. Нужно время оглядеться, определить место начала интервью, настроить аппаратуру. К входу в здание едва пробились. Мешала очередь в кассу за билетами. Строй желающих растянулся от музея до улицы Моховой. Вошли. Художник уже в фойе. Его обступила толпа поклонников. Слышны обрывки диалогов: «Уделите несколько минут... Подпишите автограф... Почему Ваша работа?..» Объясняет. Отвечает. Подписывает. И так каждый день. Наконец поднимаемся по лестнице на второй этаж. Проходим один зал за другим. С полотен на нас смотрят известные музыканты, драматурги, певцы и композиторы, хирурги, космонавты... Череда африканцев – шейхи, послы, дипломаты. Смотрят по-разному. С любопытством и интересом, безразлично и с вызовом, по-дружески и высокомерно. Такими увидел их художник. Такими и изобразил. Так и смотрят.

Остановились у полотен «хозяев земли». Настоящих хозяев. Люди села. Здесь и начали разговор.

– Ваши «парадные портреты» – понимаю. Они на виду. Кто-то сам приходит с просьбой – нарисуй портрет. Кого-то выбираете Вы. А вот эти лица? Такие понятные, близкие, родные, я думаю, каждому из нас. Где Вы их находите? Ведь на них смотришь – глаза, руки, поза – и словно проживаешь вместе с ними их многотрудную, зачастую скудную и безрадостную жизнь.

– Вы правильно сказали: «проживаешь жизнь». В этом задача портретиста. При абсолютном внешнем сходстве увидеть, создать их внутреннюю жизнь. А сделать это можно лишь при одном условии: если художник сердцем почувствовал нищую, брошенную государством и детьми старушку. Бомжа, незаслуженно обиженного, хотя он и с высшим образованием. Много людей обездоленных. Они были всегда. А сейчас их особенно много.

Вдовы войны

На дворе 1997 год. Многое ли изменилось к сегодняшнему дню? Не знаю...

– Где беру героев? В деревнях в разных областях: Калужской, Смоленской, Тульской, Костромской, Калининской, Московской. Езжу. Смотрю. Наблюдаю. Они построили наше мощное государство. Всё отдали ему. А в результате... Смотрю на них – сердце стонет. Чтобы передать человеческое горе, страдание – мало владеть мастерством. Ещё и голова нужна, и сердце, чувства, эмоции. Три главных компонента: голова, чувство, мастерство. Обязательно.

Мы снимали для ТВ. И у нас была возможность показать работы. Обратить внимание на детали. Симбиоз рассказа и изображения позволял зрителю оценить великое мастерство художника. Сумеет ли это сделать газетная статья? Не знаю. Думаю, несколько репродукций, которые мы поместим на страницах газеты, помогут нам. Вот они – эти работы, репродукции – перед вами. Вглядись, читатель, в эти лица. Позу. Руки. Словно тяжёлый-претяжёлый каток прошёлся по судьбам и жизни людей. Глубокие морщины, натруженные руки, страдание, боль и вопрос в глазах: «Почему?» – след этого катка. Александр Максович называл адреса встреч с этими людьми, а я мысленно могла и дополнить: в наших сибирских деревнях те же лица, те же судьбы, та же доля. И встречались мы с ними в командировках. И выслушивали. И сочувствовали. И влюблялись в их человеческие качества и красивые чистые души.

– Вы – работаете. Они позируют. Молча?

– Да нет. Это же не застывшее изваяние. Живой человек. Конечно, говорят. Обо всём. И их душевное состояние передаётся мне. И ложится на холст.

Переношу с плёнки на бумагу то, что тогда рассказывал художник. Слушаю его. И параллельно слышу другие голоса, рассказы наших сибирских стариков: «Баба Катя, а какое у тебя было самое красивое платье?» – «Платье? (Думает.) Да не было. Никакого. На людях-то, правда, видела. Вот бы мне... А так – нет. Я вот когда в няньках служила, хозяин купил ткани, бязь называлась. Хозяйка-то говорит: ты девчонке отрежь кусок, на платок, совсем у неё ничего нет. Потом-то уж, когда замуж вышла, дояркой на ферме была. Грамот много. Хорошо работала. Детей пятеро. Мужа похоронила. Одна. Стою как-то, смотрю в окно – гляди-ка, как нынче Покров рано пришёл. А соседка зашла: какой Покров, Катерина, май на дворе. Это снег в мае выпал – Покров! Вот как переживала. Так и вся жизнь».

Ей – 93, была осень. Она сама, согнувшись в три погибели, копала картошку. Копала. Рассказывала. Перебирала руками картошку – «Смотри, какая красавица» – показывала клубень. «Я жить-то устала уже...». Было это в селе Кобь Братского района. Думаю, не одна судьба, похожая на эту, и легла на полотно художника.

– Что самое трудное в портрете?

– Что? Заставить говорить глаза. Портрет для меня – жанр исторический. Почему? Ведь сегодня мы смотрим в прошедшие столетия глазами Брюллова, Тропинина, Боровиковского, Иванова... По их работам судим о временах Петровских, Екатерининских, Пушкинских... По их работам судим, как одевались, какие аксессуары использовали. Детали. Важно всё. По нашим работам будут потомки судить о нашем времени. Потому-то, я считаю, так велика ответственность портретиста. Ответственность перед теперешним и будущими поколениями. Но главное – перед собой за то, что делаешь. Это самая главная ответственность.

Александр Шилов никогда не играл в искусство. И с искусством. Живописец «классического реализма», он чётко понимает: страдать, плакать и печалиться люди будут только «под музыку Вивальди», Чайковского, Сарасате... а не под барабанный бой и какофонию непонятных звуков. Это в музыке. А в живописи – людей тянет к искусству реальному, не надуманному и фальшивому. Поэтому в его галерее всегда люди. Человека, если он думает, вернее, умеет думать, – не обманешь. И фальшивое – не навяжешь. Зритель разберётся. Продолжая мысль об ответственности художника, он отмечает:

– Разное есть изображение времени на холсте. Я видел работы, на которых лишь точки, какие-то знаки, закорючки, даже плевки на холсте. Что это? Что узнает о нас будущее? Что поймёт оно о нашем поколении? Вопрос.

Остановились у работы «Багульник». Точно такой же куст у меня под окном на даче.

– Багульник. Наш сибирский.

– Мне очень близок этот цветок. Своей поэтичностью. Люблю цветы нежные. Неброские. Анютины глазки, например, васильки, колокольчики, ромашки. В них много поэзии. Когда смотрю на расцветающий багульник, ощущение, что он со мной разговаривает, сказать что-то хочет. Очень тонкий цветок. Одна из самых дорогих мне работ. Один вариант в Третьяковской галерее. А этот я сделал для себя. Авторское повторение. У окна – интеллигентная старая женщина, учительница. Смотрит на букет, начинается жизнь цветка, цветёт. А её молодость прошла. Не вернёшь.

Хозяин земли

– У Вас мужики очень интересны, хозяева...

– Я писал их на родине Поленова. У одной старушки снимал комнату. Долго. И работал. Уставший, вспотевший человек. Две войны прошёл. Настоящий Хозяин земли. Вот на таких и надо наше общество строить. Труженик. Крестьянин.

Вопросы собеседник слушает внимательно, опустив голову. Отвечает, в зависимости от вопроса, где с улыбкой, где сосредоточенно и вдумчиво.

– Сидеть без дела, позировать – это ведь так непривычно. Они понимали, что Вы от них хотели? Сразу соглашались?

– Бедные, обнищавшие, в оторванных от мира деревушках – конечно, им мои просьбы поначалу были не совсем понятны. Даже пугались. Ведь они как рассуждали: «Молодая была, красивая – никто меня не рисовал. А сейчас что? Сижу в фуфайке, в рванье, седая, морщинистая. Вы руки мои видели?» Даже убегали, бывало. Но объясню, зачем это надо. Поговорим. Подружимся. И всё. Люди-то замечательные, душевные, открытые.

Любуясь на Шиловских «хозяев земли», вспомнила старика-бондаря (Барауля) из дальнего, под Саянами, сибирского села. Всю жизнь делал бочки. Знаменит был на всю округу. О берёзовых, пихтовых, кедровых, сосновых ёмкостях мог часами говорить. О каждой – поэма. В этой – капусту квасить, в этой – огурцы и помидоры, эта годится для засолки рыбы – нет ей замены, в этой солонина долго хранится. Когда зашёл разговор о личном, любви, задумался, долго молчал, что-то перебирал в памяти: «Любовь? А я не знаю, была ли она у меня? Или мимо прошла?.. Правда, жена, когда умерла, – лет пять в себя приходил... да... тяжело было. А любовь ли это?..»

Не знаю почему, но диалоги мои с людьми из глубинки помнятся, засели в душе, их хочется цитировать. Нет любования собой, нет и намёка покрасоваться, нет умения выдать желаемое за настоящее. Всё просто, как день, утро, земля... Может, поэтому и помнится? Но как они похожи! Как похожи эти лица с полотен на героев моих очерков, зарисовок и сюжетов. Как перекликаются их души, страдания, заброшенность, одиночество, радости и тревоги... Поразительно. Одно слово – Россия, россияне, земляки.

– Мне кажется, каждая Ваша работа, независимо от того, кто на ней, – роман, книга. Неважно, кто смотрит на нас: монахиня, афганец, одинокий старик, академик.

– Понимаете, художник – тот же поэт. Только в живописи. А полотно – это своего рода поэма, повесть, рассказ, песня. Песня, которую он исполняет всем своим сердцем, существом. Иначе мост между собой и зрителем не пробить, не построить. А не пробьёшь – не разбудишь чувства. Не сумеешь это сделать, сердце зрителя останется закрытым, глухим к твоему творчеству. Ответной реакции не будет. А без взаимности художнику никак. Зритель очень чуток к фальши. Даже если нет у него специального образования. Но сердце-то и чувства есть. Я был свидетелем диалогов и спора зрителей с некоторыми творцами. Разглядывая на полотне точки и геометрические линии в багетной раме, зритель спрашивает: «Что это?» На что рассерженный непониманием и «некомпетентными», с его точки зрения, вопросами, новатор негодует: «Вы не понимаете нас, молодых. Это новое слово в искусстве». И начинает автор разъяснять, что хотел сказать или выразить. Но ведь убожество оно и есть убожество.

Бомж

Рассуждения и мысли собеседника примеряю на своё восприятие, свои ощущения. Литературы ли, музыки, живописи. Мне близко всё, что цепляет, волнует, радует или злит. Главное, чтобы зацепило. Холст для меня не ребус или кроссворд. Разгадай, что стоит за «квадратом». Чёрным ли, красным, синим. Я понимаю, на «квадраты» тоже ходят. Очереди выстраивают, деньги платят – смотрят. Иногда подолгу. И уходят. Чаще всего опустошённые, с недоумением или иронией спрашивая себя: «И что? Что я увидел?» И к «квадрату» вернуться нет желания. А к этой живописи возвращаются. И не раз. Тянут к себе пейзажи Переделкина, натруженные руки бабушек, дед Гавриил и букет анюток, столетний старик и глаза молодой монахини. А портрет Капитолины Ивановны? У вас не возникло желания поздороваться с ней, посидеть и просто поговорить? Или помолчать.

С биографией художника я была к моменту встречи знакома очень скупо. Знала, что родился в октябре 1943 года. Знала схематично. И всё. Сегодня я о нём знаю много. Но пересказывать, считаю, нет смысла. Интересно? Откройте Интернет, узнаете всё. Но вот что он сам рассказал о себе:

– Брат у меня был. Младше меня на 6 лет. Во Дворце пионеров занимался в изостудии. Его работы демонстрировались на выставках. На одной из них (Всемирная выставка детского рисунка в Австрии) он получил первую премию. Это подхлестнуло моё самолюбие. Я тоже рисовал, но не так, чтобы мечтать о таком будущем, как сейчас. Даже не мыслилось. Брат мой очень талантливый, но вот взял и бросил. А я продолжал заниматься в студии. Мать одна нас растила. Троих. Без отца. С бабушками. Жили не просто тяжело. За пределами нищеты. Семь классов окончил – пошёл работать и перевёлся в вечернюю школу. Помогать нужно было маме. Смотреть, как она одна тянет всё на себе, невозможно было. На винзаводе был грузчиком. Шесть лет на швейной фабрике, на мебельной побывал. Хотел ли быть художником? Да. Но хотеть – мало. Появлялась возможность – рисовал. Тянуло. Но верил ли, что стану им? Мало верил. А то, что галерея в центре Москвы, толпы посетителей, – даже в самом фантастическом сне не могло прийти... (Улыбается по-доброму. У него открытая, искренняя улыбка.)

Переношу текст тогдашней беседы на бумагу и думаю. Давно ли это было? Вечерняя школа, грузчик, Суриковское училище, участие в первых выставках молодых художников? А сегодня в биографии мастера персональные выставки в Португалии и Японии, Канаде и Франции, ФРГ и Кувейте, многочисленные выставки по всей стране и большое признание. Где-то в Галактике несётся планета имени А. Шилова. И Знаменка.... Музей имени...

Собеседник, подумав чуточку, продолжает:

– Одно слово – судьба. Я считаю, все мы запрограммированы. Таковы мои ощущения. Ни один человек не способен повлиять на свою жизнь. На свои поступки. Достижения. Или провалы. Свою точку зрения никому не навязываю. Почему я делаю такие выводы? Опираюсь на свою жизнь. На то, что в ней и со мной происходило. Всё идёт так, как должно, и я ничего не могу изменить ни в ту, ни в другую сторону.

Я согласна с мастером. Вот смотрите. Тысячи, миллионы семян выбрасывают осенью деревья. Ветер подхватил, понёс. Что-то попало в лужу, в стоки, сгнило. А одно-два приземлились на крыше дома. Высоко-высоко. Вы наблюдали, как иногда на крышах домов растут деревца? Это судьба того самого семечка. Есть судьба у любой вещи, дома, улицы, книги.

Жил в Москве в XIX веке архитектор, живописец, коллекционер Тюрин Евграф Дмитриевич. Много чего он построил, спроектировал, создал для столицы: дворец в Коломенском, церковь мученицы Татианы, Богоявленский собор в Елохове... На последние деньги приобретал, доставал (а если повезёт – находил, выпрашивал) картины европейцев – Тициан, Рафаэль, Веласкес... И мечта его была – создать галерею, и всё, что собрал – городу подарить, столице. Даже здание построил с прицелом на галерею. Здание на Знаменке, 5. Не получилось у Евграфа Дмитриевича. Люди во власти не захотели. Не услышали, не поддержали. У здания судьба тоже разная была. За полтора века чего здесь только не было, чего только не размещали. Но судьба – она серьёзная женщина. Целеустремлённая. Уж что задумала – возьмёт своё. Взяла. В одном из залов этого здания (где не случилась мечта Е. Д. Тюрина) беру интервью у Александра Шилова.

– Покажите Ваши руки. (Протягивает. Беру его ладонь. Рука крепкая. Сильная. Короткие пальцы. Но кожа! Кожа на пальцах – наждак, тёрка.) Отчего это?

– Пастель. Техника старинная. Люблю работать в этой технике. Был такой художник Жан-Этьен Лиотар. Потрясающий пастелист. Мой кумир. Знаете знаменитую «Шоколадницу»? Его работа. Висит в Дрезденской галерее. (Киваю – знаю. У мамы в раме висела на кухне.) Так вот, рисуешь вот такими маленькими мелками, с мизинец. Чтобы мелок удержался на пальце – а он не хочет, осыпается – я придумал, как сделать. Беру мелкую шкурку, натираю пальцы. Они становятся шершавыми. И ими рисую. Вот это, что вы видите, следы пастельного жанра. Ничего страшного. Пальцы выдержат. Лишь бы работа была хорошей.

Зацвёл багульник

– Ваши ориентиры в живописи?

– Их много: Брюллов, Иванов, Тропинин. Но больше всего люблю Репина. Мой ориентир. Икона. Он говорил: «Чтобы создать что-то хорошее, нужно смотреть на великое...». Мне кажется, любой творец (писатель, музыкант, поэт) выбирает себе звезду, которой преклоняется. И чувствует при этом себя мальчишкой, ребёнком. Учится у этой иконы всю жизнь. Потеряешь самокритичность, успокоишься и, потоптавшись на одном месте, покатишься вниз.

Идём сквозь строй «парадных» портретов. С. В. Михалков, Кобзон, Образцова, Синявская, Розов, Магомаев... – цвет русского искусства.

– Сложно со знаменитостями работать?

– «Парадные» портреты очень тяжело писать. Очень. Известность. Публичность. Зритель привык к стереотипу. Но в жизни – это один человек. На публике – другой. Поймать его суть, душу – непросто. Хотя когда я пишу, значения не имеют его известность, популярность, возможности. Я вижу просто человека. Главное, чтобы модель была близка мне по духу.

Портреты С. Ф. Бондарчука Две работы.

– Как с ним работалось?

– Ну как? Во-первых, мы жили по соседству. Перед его талантом режиссёра и актёра я всегда преклонялся. Одинаково мыслили, думали. Как говорится, рассуждали, общались – душа в душу. Первый портрет написал в 1982 году. Второй – за год до его ухода. Этот портрет мне ближе. Есть лица, на которых вся жизнь отражается. Он – из таких. Когда подходил к концу, его лицо становилось более поразительным и глубоким.

Скрипач А. Якулов

Портрет Алика Якулова, скрипача. Остановились. Лицо – словно скульптор поработал, отсекая ненужные части. Выразительное. Мимо не пройдёшь. Глаза – особенно.

– Мы встретились с ним на концерте Н. Сличенко. Скрипач двухметрового роста. Редко встретишь такую яркую внешность. Загорелся. Пригласил в мастерскую.

– Устаёте?

– Очень. Но усталость – она разная бывает. Когда рисуешь: надо, обязан – одна усталость. Тяжёлая. К сожалению, и такое бывает, работаешь через «не могу». Ведь подпись-то свою ставишь. Ответственно. Когда загораюсь – аж в душе всё трепещет. Пригласил позировать. Тоже устаю, но это уже другая усталость. Вот посмотрите (показывает работу «Бомж»). Писал жадно. С интересом. Ложился спать с мыслью: быстрей бы до утра, чтобы работу продолжить. Скорей бы проснуться – и за кисть. Уставал очень – но это приятная усталость. Работаю много. И сейчас. Не поработаю день – человеком себя не чувствую.

– Не пробовали преподавать?

– Пытался. Но направление, в котором я работаю (однажды выбрав для себя школу художественного реализма, он ни разу ей не изменил), молодёжь мало интересует. Художественный реализм – крест тяжёлый. Не для богемных настроений. Здесь без глубоких знаний анатомии, перспективы, наук, истории искусства – невозможно. Великий Леонардо считал: чем ближе стоит картина художника к природе, в которой заключена вся красота и правда, тем искреннее произведение, тем дольше оно будет жить. Но это же всё надо изучать... А сегодня все быстро хотят жить красиво, попасть в Рафаэли – такого не бывает в искусстве... Путь к признанию – тяжёлый... поэтому, не найдя желающих нести этот тяжёлый крест, не преподаю.

– Вы в достаточно молодом возрасте стали народным художником СССР, лауреатом премии Ленинского комсомола. Как Вам было с такой признательностью?

– Я гордился. И потом, это для меня всегда была защита. Ведь чем больший успех приходил, тем яростней были атаки критиков. Непросто было.

Упоминая о защите, мастер знает, о чём говорит. Ему, действительно, очень доставалось. И ему нужна была индульгенция. Индульгенция от некомпетентной критики, от наскоков недоброжелателей. В чём же его обвиняли? Что ему приписывали незаслуженно? Обвиняли в пошлости, безвкусице, подражательстве. Чтобы выстоять, выдержать, пережить это, нужно было держать удар. И он держал. Стойко. Мужественно. Не ударился в пьянство. Не опустил руки. Продолжал работать. Историй неприятия творчества людей талантливых – сотни, если не тысячи. Примеров, когда один известный не признаёт другого, – не меньше. Известно, Леонардо да Винчи не очень-то чтил Микеланджело, а Микеланджело – Леонардо. Л. Н. Толстой был невысокого мнения о творчестве Шекспира – всё это есть в литературе, мемуарах. Читайте.

А. М. Шилов, начало 90-х годов

А в наши дни? Вот лишь один яркий пример. Ансамбль песни и пляски Советской (ныне Российской) армии перепел весь репертуар этого поэта. И сейчас поёт. «На Солнечной поляночке», «Давно мы дома не были», «Где ж ты, мой сад?», «Соловьи» – до бесконечности можно перечислять. В 18-ти кинофильмах звучат его песни. «Весна на Заречной улице», «На крылечке твоём», «Мы люди большого полёта» и т. д. Нет дня, чтобы его песни не прозвучали и сегодня по радио. И что же? Обвиняли. В чём? Творческая несостоятельность, песни ни о чём, «кабацкая меланхолия» и пр. При жизни смог увидеть в печати только один маленький, тонюсенький сборничек. Не выдержал. Запил. Ушёл из жизни в 40 лет. И поэт этот Алексей Фатьянов. Знаете, до того больно за такие судьбы и жизни – слов нет. И сейчас, услышав его песни, плачу.

А Шилова били за многое: талант, работоспособность, стойкость, успешность. Люди успешные, талантливые во все времена вызывали чувство протеста. Почему? Причин много. И главная среди них – зависть. Неумение посмотреть на себя со стороны и спросить себя: а что я могу? Могу ли я так? Комплекс собственной неполноценности, отсутствие таланта, умения работать. И огромное желание «славы любой ценой». Вот, мне кажется, что зачастую стоит и за некомпетентной критикой, и за «наскоками». Но отчего же в итоге им удаётся нередко десятилетиями травить других, уничтожать и даже добиваться своего? Что об этом думает мастер?

– Мотив очень сильный – желание красиво жить, желание о себе заявить громко, получая при этом выгоду материальную, моральную. И, что интересно, есть у этих людей качество, не каждому свойственное, – умение завязывать нужные связи, получить доступ к газетам, ТВ, радио. И получают. Всегда. И когда сто человек день и ночь кричат – вот это «новое направление», вот это нужно людям потому-то и затем-то... А миллионы вынуждены слушать, не имея возможности выразить свою точку зрения; создаётся впечатление, ложное впечатление, – да, наверное, и правда... Ведь они же на экране. Но проведите опрос, и он покажет: люди тянутся к классике, к искусству классическому. Так было всегда. Во все времена. В нём и правда, и красота. И одухотворённость. И желание сделать человека чище, его помыслы благородными, поступки и жизнь осветить благими намерениями.

Перечитываю интервью с мастером и вспоминаю, как толпа приняла и восхищалась нарядом «голого короля». Вспоминаю поход в музей Дали в Испании. Любопытно? Да. Но больше туда не тянет. Хочется провести время в музее Родена. Ещё и ещё, не один раз поговорить с его «Мыслителем», восхититься «Весной», «Поцелуем»... Почему-то хочется перечитать Тютчева, Кольцова, Пушкина и совсем не тянет учить наизусть поэтов – «Нобелевских лауреатов». Почему? Но одно ложится на душу, другое – нет. Холодно. Любопытно, и только.

В Москве бываю каждый год. И всегда нахожу время прийти на Знаменку. Хочется. Тянет. И всё.

– Ваши ориентиры в живописи ясны. А в музыке? Какой композитор созвучен Вашему творчеству?

– Вивальди, Альбинони. Конечно, Чайковский – величайший композитор, считаю. Моцарта очень люблю. Работаю – звучит музыка, классическая.

В залах галереи всегда звучит музыка. Вы переходите из зала в зал, а оркестр, скрипка или саксофон помогают вам эмоционально. Создаётся очень приятная, лирическая обстановка, настроение.

– У Вас так много портретов мамы. Она так благородна...

– У неё душа красивая. Женщина в любом возрасте не может быть некрасивой. Но когда она склоняется над младенцем, малышом – мадонна. Лицо – доброе, нежное, любящее. Мама меня очень любит. Дело не в известности и успешности. Она ценит моё отношение к ней.

Капитолина Ивановна

...На Байкале? Нет, не был. Меня больше тянет не море, не большие водные просторы, а тишина, места интимные, тихие, спокойные...

А сибирякам хочу сказать, чтобы они сохранили не только чистоту Байкала, но и чистоту своей души, мыслей, чувств. И жили благо. Но душа – очень важно.

– Что Вы приобрели, отдав все свои работы городу, галерее?

– Я успокоился, в какой-то степени. Знаю, теперь они будут сохранены. И люди смогут увидеть. Это важно.

Поблагодарив Александра Максовича за возможность встретиться, задать вопросы и получить ответы, я решила взять интервью у посетителей галереи. Правда, в фойе на журнальном столике лежала Книга отзывов. Можно было тексты выписать оттуда. Но живой голос для меня искреннее и теплее.

– Почему вы здесь?

– Очень трогательные работы. Техника совершенная. Люди живые. Я здесь впервые, и не могу уйти. Который уж раз вновь и вновь обхожу залы.

– Приятно здесь находиться. Автору очень удаются портреты.

– Давно хотела попасть. Получилось. Очень довольна.

– Очень тёплое отношение к его работам.

– Кланяюсь ему, как Богу. Графика особенно нравится.

– Мастерство великое. Душа отдыхает. Через всё проходит страдание о России. Это камертон его творчества. Потрясающая выставка.

Дописываю. Вспоминаю последние слова интервью. Интервью двадцатилетней давности.

– Самое главное – что говорят люди, простые люди, о моём творчестве. Это меня волнует. Это мой главный стимул.

Галерея сегодня. 2018 год

Чем сегодня живут на Знаменке? Что, кроме экскурсий по залам, может она предложить, дать поклонникам? Много. Очень много. Мне кажется, что сегодняшние музеи, в том числе и Шиловский, взяли на себя просветительскую, эстетическую и познавательную функции. Задачу воспитания. Сегодня музеи несут в молодёжные массы ответ на вопрос «Что такое хорошо и что такое плохо?». Не только увидеть высокое живописное искусство, но и услышать настоящую музыку, красивое пение можно там, в музеях.

Раньше это делало телевидение. Вспоминаю программы нашего Иркутского ТВ – «В мастерской художника», «Вечера в доме Волконских», «Сибирские посиделки». О главных каналах страны что уж говорить! Передачи ЦТ были эталоном в показе лучшего, что есть в нашей культуре. Но всё это где? Всё в прошлом. Сегодняшнее ТВ, эта мощная вещательная инстанция, редко сеет «разумное, доброе, вечное...». Главная тема дня, как правило, – очередной скандал. Перебираем. Полощем. Выворачиваем. Трясём безумный балаган зачастую известных и уважаемых семей. Избирательно приглашаем заслуженных. Один нашёл жену моложе себя на 60 лет. Другой, подойдя к 80 годам, ребёнком обзавёлся. Но ведь это чадо хотя бы в первый класс нужно привести. Успеет ли? ТВ приглашает брошенных жён. Синяки. Побои. И дамы на всю Россию вещают: когда прилетело, за что, сколько раз и... сколько она считает нужным содрать за это. А ДНК? Мы ведь теперь не всегда помним, от кого ребёнка принесли в этот мир. Зачем? ДНК установит. И так каждый день. Но многомиллионную аудиторию. Рейтинги повышаем. Чем выше – тем реклама дороже. Деньги... Деньги... А понимают ли создатели шоу, что эти пошлые, циничные картинки для молодого человека складываются в пазлы под названием «Норма». Молодые принимают такую форму общения, отношений, семьи... Мне страшно. Честно говорю.

А параллельно в тиши картинных галерей по выходным собирается цвет, столпы, представители всех жанров русской культуры. В окружении прекрасных живописных полотен звучит настоящее, высокое, не надуманное реалистическое искусство. Искусство, так нужное простому человеку. Очищающее душу, мысли, желания. В музее имени Александра Максовича Шилова можно услышать хор Сретенского монастыря. «Созвездие любви» – выступление оперной легенды Т. И. Синявской. Услышать молодых скрипачей, пианистов, виолончелистов, баянистов... – победителей международных конкурсов. Побывать на концерте «Экология души» – исполнитель Александр Михайлов. Узнать, чему научились дети в школе искусств имени Ю. Саульского. Есть в музее отличный проект «Звёзды в гостях у А. Шилова». Замечу, звёзды настоящие, не те «звезданутые» с телеэкрана. Побывать на такой встрече – мечта. Особенно если гость – Светлана Безродная со своим «Вивальди-оркестром» или Юрий Башмет, или Игорь Бутман. И эти встречи, концерты – не разовое, раз в год, общение. Есть план, система, цикличность, регулярность. Может, об этой стороне работы музеев в «Вестях» или «Новостях» когда-то сообщили? Ну и вопрос. Зачем?..

Конечно, всё, что делает мастер, – замечено. Отмечено. Оценено. Орденоносец. Член Общественной палаты Союзного государства. Член Патриаршего совета по культуре. Почётный председатель Славянского форума изобразительных искусств «Золотой Витязь»...

С Днём рождения, Александр Максович! Сил Вам и здоровья на многие годы. Новых ярких полотен. Новых выставок.

• Расскажите об этом своим друзьям!