Сладкая черемша Родины

1929 год. Даже мне, давно перешагнувшей шестидесятилетний рубеж, это время кажется бесконечно далеким. Иной век, иная страна, иные нравы. Татьяна Григорьевна Морозова – оттуда. Уже много лет живет она в селе Порог, радуя и удивляя своей непосредственностью и внутренней силой. А еще – светлой памятью о той уже почти легендарной эпохе. Воспоминания приходят то с солнечным лучом, то с песней петуха, то с запахом и вкусом черемши. Именно за переборкой роскошных стеблей этого сибирского деликатеса мы и застали бабушку Таню летом 2021 года.

– Это на моей родине, в Айре, така черемша растет! – торжественно сообщает она. – Сын берет, привозит мне. Она вот мягка, укусна, хороша. Только в Айре така. Мне не надо ни мяса, ни сала, вот накрошу, в нее или сметаны, или майонезу, и с картошечкой наемся! Без хлеба, без всего ем!

В подтверждение Татьяна Григорьевна с большим чувством откусывает беленький стебель и, насколько это возможно, «хрумкает».

Как известно, «и дым Отечества нам сладок и приятен». А уж расчудесная эта черемша – и говорить нечего! Айра, родина. Нет краше названия, нет краше места. И пусть самой деревни как населенного пункта давно нет, свет от нее, как от погасшей звезды, до гробовой доски каждого ее жителя идти будет. Да и в том, небесном, мире не пропадет. Ибо они – одной природы, божественной. Хоть сама жизнь в этом райском, по понятиям Тани, уголке сладкой отнюдь не была.

– Папка мой с Семеренской губернии, мамка – с Витебской, – рассказывает она. – Сюда приехали – под горой стали жить. Дома поставили под горой там, в Айре. Ну, разжились. А потом агенты пришли и начинают: давайте в колхоз, перевезем домики эти. Согласился папка, коня туда отдал, овечек, коровок, себе по одному оставили. Переехали. А я плачу:

– Папка, ты мне жеребенка оставлял, а сам отдал!

– Будет еще тебе жеребенок.

Ну, перевезли в Айру. Колхозы стали. Все вручную: косили, и боронили, и пахали. А потом уже, после войны, забирают в армию, а оттэль назад не хочуть. А колхоз бедненький был. Ну че, хлеба не видели, жабрею дали.  Маленько мы потолкли, посушили этот жабрей, спекли лепешек. Пошли с мамой коров доить колхозных – мама упала, я кричу, приехали на коне, мамку забрали. Я коров подоила, председатель приходит – папка дает лепешку, он съел эту лепешку: вкусна, хороша, постным маслом пахнет. Потом вечером приходит:

– Григорий Андреевич, а голова болит, неужели от лепешки?

Так мы утром лепешку, в обед и вечером, так у старухи ноги отнялись. Вот что. Потом дал муки 300 грамм, на трудодень же палочки ставили, ни денег, ниче. А потом сталинский закон стал, тут уже налоги пришли, а чем платить? Чем хочешь. Не будешь – штрах пришлем. Ладно, сестра жила в городе, мы взяли двух детей (отца убило поездом), она присылала деньги, мы платили налоги. 16 лет мне исполнилось – бездетность принесли. Мама говорит:

– Что она, блядовать должна?

Ну, закон такой… Надо платить, масло сдай, яйца сдай, шерсть сдай, от двора 46 кг мяса сдай.

Тяжело, тяжело прожили, ай-ай-ай! Я, как День Победы, прямо плачу. Мне не радостно, как вспоминаю горе. Так мы и прожили бедненько. Ето маленько богаче жил там один Гусаков, Гальки отец: на приски ездил, они жили зажиточно. А мы все обноски носили – ни одёжи не купить, ничего. Галоши резиновые жгли, чтоб краску сделать, узвесткой белили.

Папку забрали в армию, и мы остались с братом. Овечку держали, пряли, вязали варюжки, носки, отправляли туда, где папа, солдатам. А картошечка вот росла, че-то не родилась… Папка с войны вернулся, ранетый, но вернулся. Мы как раз ворожили, воск топили, загадали: если папка придет живой, то разлейся, а если помер, то, значит, гроб. Разлили – о-о! Человек, и нога вот так, и палочка. И потом – идет с палочкой, хромой, в ногу его ранило. Медаль была у него, документы, он племянникам отдал на игрушки, и все. И сестра тоже на войне была, тоже отдала им, ничего не сохранилось. Как-то не думали, что это может пригодиться.

Да, с одной стороны послевоенная жизнь была чрезвычайно тяжелой, но с другой  – чувство наступившего долгого мира вселяло в душу спокойствие и даже некое блаженство. На том и держались.

– Все спокойно было, никаких банд. Литовцев в 49 году привезли. Когда их пригнали, нам легче стало. Мы же хлеб косили, потом грабли вот так сделают на косу, чтоб не терялся хлеб, чистенько все было. А они пообломали, пообломали, бригадир приехал:

– Да мы вас под суд!

А они под комендатурой!

– Не надо нас под суд. Давай нам пару, один будет косить, другие подбирать.

Вот они косят от дороги пшаницу голой косой, а мы следом идем подбираем, снопы вяжем, отбрасываем. Другая партия идет. И хорошо, легко, а то руки отваливались. Выкосишь 50 соток – палочку заработаешь, во как! А тут едут на конях – снопы собирают, на ток везут. А ночью молотим. Снопы большие, я не подниму, маленькая была. Так мне:

– Лезь туда, монголка, лезь, подавай в барабан!

Меня почему-то монголкой звали, что маленька. А надо быстро! Не успею – бух, ремень слетел.

– Ну, монголка, попадет тебе! – кричат.

А я сижу, песни пою:

– Сядешь на пенечек, треснешь котелочек, сразу жизнь становится иной…

– Ты замуж не выйдешь.

– Выйду! Кто захочет – возьмет!

Потом помощника дали, пошло у нас.

Замуж вышла сюда и попала, как рабыня Изаура. 22 года сидела, а потом думаю: надо уже! Уже и под комбайн попадала, и гром убивал. Колхозную картошку опахивали, а мы ходили травку рвали, закопана где – откопаем с сестрой. Ни с того ни с сего – как блеснуло! Жарко мне, жарко стало! Говорю:

– Галька, надо быстрей, гром будет, наверное.

А потом как кто толкнул меня в спину, я в борозду упала. А там глина, ну и отошла, наверное. Стала – не могу ни дохнуть, ниче, как сказка. А потом дыхнула, выскочила, пошла. Слышу:

– Таня, пойдем домой!

Толкает меня. Думаю, где я? Ну, недалеко было, пришли домой.

Мама:

– Почему Танька синяя?

– А гром убивал!

Боялась с тех пор. Бывало, бороним, как блеснет – мы коней отпрягем, а сами голову в землю – и слушаем, как гудит гром. Во как! Не поминали ничего, дураки были. Че, в 12 лет школу бросила, работала.

До 22-х лет сидела, а потом замуж вышла. А вышла… Приехал Мороз. Моя Филиппова фамилия, а он Мороз. Он в армии служил. Ну, сказали ему, мол, у Вали девка Филиппова есть. Ну, я на риск пошла – лишь бы из колхоза уйти. Не пускают. Думаю: не влажу – сумочку через плечо и домой, а не вышло. Мать померла его, свекр стал крутиться… Детей, двойнят, родила – сразу померли, потом Колю родила – тоже помер. Да что ты будешь делать, как заколдованная! Я давай, там бабка была, я у нее лечилась. Потом уже Толик родился, дядька приходит: «Лечи его от испуга!» – и я научилась. Люба сестра не могла, а я и Генку потом лечила: воду налаживала, молилась, Боженьку просила…

Наградой за многие лишения, за терпение бесконечное стала Татьяне Григорьевне относительно спокойная, окруженная заботами родных и односельчан старость. Жалко только видеть ей, как молодежь губит себя самогонкой, дурью всякой, отвращаясь от простой, спасительной крестьянской работы. Но когда привозят сладкую черемшу ее дорогой Родины – все плохое отходит далеко-далеко. Остается только светлая звезда по имени Айра.

• Расскажите об этом своим друзьям!