Семь мгновений предзимья

Из книги «На заповедных просторах: записки и рассказы эколога»

• Об авторе - сибирском ученом Семене Устинове - читайте по ссылке.

Ждал, что знакомые эти склоны в долине Утулика раскрасятся, как обычно, к середине сентября, а они запылали только в конце его: берёза в жёл­тый, осина в бордовый, рябина в красный, ива и лиственница в рыжий. Травы многие в бурый. Многоцветье это сопровождало идущего по Хамар-Дабану, по долинам его рек необычайно долго, вплоть до последних чисел сентября. Но зато первые дни октября заявили о себе решительно, налетел ветер и распорядился: зелёную хвою оставить, листья – на землю!

Замечательное явление – падающая с берёз, осин, кустарников листва. Вот слетели первые листья, самые слабые. Больше нет. Ветер удивлённо замер: а что, не все? Зайдя с другой стороны, прибавил духу – ещё несколько сорвалось. Наконец ветры, дующие с гор и с Байкала, объединились и мощными рывками за минуты сорвали всю листву. И у каждого листика своя судьба: кто спокойно тут же улёгся в лесном пологе, самые счастливые попали в реку. Светлые осенние воды – какая бы ни была глубина – дно видно, понесли их в загадочную даль. Такой участи удостаивается чаше других листва ив, они всегда растут на берегах рек. Листва на дне имеет большой смысл: она, перегнивая, станет пропитанием для беспозвоночной живности – рыбьего корма. Плывёшь на плоту в такое время – и вся река под тобою в маленьких попутчиках – цветных листочках ивы: одни плывут по поверхности, другие в толще воды, третьи у дна. Эти последние уже напитались водою и скоро лягут на дно. Падающая и плывущая в вечность листва рождает чувство сопричастности: всё как у нас.

Многие лесные, полевые птицы уже улетели на юг. Задержались самые выносливые да самые легкомысленные: трясогузки, синехвостки, горихвостки, овсянки. А 28 сентября высоко под самыми облаками, еле разглядел, на юг прошла огромная, более ста птиц, стая журавлей. Не услышав божественные их клики, не узнал бы о путешественниках.

Вершины гор с конца августа кто-то белил несколько раз, но необычайно тёплые солнечные дни сводили на нет эту работу. И только в самый конец сентября те, высота которых под две тысячи метров, сохранили свой наряд. Тёплые дни конца сентября бросили вызов осени, многие травы зацвели во второй раз: в степи проснулись жёлтые маки, в лесу жарки и цветы шиповника. Робко: «Не помешаем?» – распустились в тени рябины прямо под моими окнами три жарочка, гости мои из близкого леса.

Вторичное цветение всегда вызывает горькое недоумение: ну куда вы?! На днях снега, ветры, морозы, а они зачем-то расцветают. Чего же весною вам не хватило... Это как никогда не могущая сбыться мечта обездоленного человека о светлом и высоком. Чувствуется в этом явлении и какая­то жертвенность для того, кто заметит.

В середине сентября наступила в лесах золотая пора жизни лесных красавцев изюбрей, её разделили и лоси – эти мрачноватые выходцы из таёжной древности. Первые запели высоким чистым голосом, вторые восхищают своих подруг хриплыми выкриками-стонами. Не знаешь – до смерти напугаешься, в ночи-то тёмной услышавши.

И вот упал снег, он уже не сойдёт до весны, не стает. Поближе к предзимью устраиваются до апреля норники – от бурундука, барсука до медведя. Сурок высокогорный, правда, спит уж с августа. Самый беспечный из них – барсук – дольше других бодрствует, а при поздней оттепели ещё и отваживается побродить по окрестностям. Узкой когтистой лапой налепит, шельма, следы свои на мокрый снег, поди – догадайся, кто это наследил. Истинный пришелец.

Как-то оказался я на Китое выше всех в его долине поселений, в местечке Бурутуй. Было у меня намерение провести учёт численности изюбрей в брачную пору. На берегу реки одинокий кордон лесника, его хозяин Петрович говорит: «Реку перейдёшь, поднимись вон на ту вершину, сиди там до утра, слушай. Костёр большой не надо, только чтоб не околеть. С разных сторон запоют».

Забегая вперёд, скажу – зверя тогда я не услышал. Зато было и событие запомнившееся.

Вот перебрёл я люто холодный Китой, поднимаюсь на ту вершину. Красивый редкостойный сосняк, разбавленный стройными берёзами. Куртинки тоже уже облетевших осинок. Под ногами пожухлые травы, едва прикрытые снегом. Идти приходится с нежелательным шорохом. Перед выходом на саму вершину стараюсь идти беззвучно, чтобы потаённо заглянуть, что там – на той стороне. Таёжники всегда так поступают, и расчёт иногда оправдывается – многое из лесной жизни подсмотреть удаётся.

Пробираюсь вот так тихо между больших камней, каменных обломков, обычных там, на вершинах, даже дыхание придерживаю. И – чуть языка не лишился: прямо из-под ног вниз по склону кто-то с шумом швырнул большой желтоватый то ли мешок, то ли сумку, не поймёшь что. Аж во рту кисло стало. В шкобыряюшем по камням, сучьям, пятнам мокрого снега, траве полёглой не сразу узнал барсука. Он, чтобы скорее удрать, именно шкобырял, прыгал, падал, переворачивался с брюха на спину, сбоку набок. Теперь бы хохотать до упаду, а я онемел от столь стремительной смены гробовой тишины на яростную трескотню, шум. Да и виденьице! В жизни ничего подобного не видел. Барсук, пролетев метров двадцать, исчез за валуном. Придя в себя, я пошёл туда в надежде найти его там затаившимся, но обнаружил только нору с сильно «засаленными» краями. Это означало – она жилая. Что барсук делал под вершиной, где я вплотную подошёл к нему и так напугал? А ничего я не понял, думаю – грелся он на камне в последних лучах осеннего солнца, да и закемарил. С кем не бывает.

Но предзимье, меж тем, проходило следующее своё мгновение – замерзание сначала стоячей воды лесных озёр, стариц, тихих прибрежий, а затем и речных течений. Последняя рыба, кроме той, что осталась зимовать на своих уловах, скатилась в большие реки, в Байкал.

Речка Большая на Баргузинском хребте стремительна, бурлива, но есть на ней синие бездонные улова, и там, как положено, зимует харюз. Но он, похоже, не замирает на зиму в улове, а ходит по перекатам и кормится, по крайней мере в предзимье. Выхожу как-то из глубины леса к реке, она давно уж стоит, но посередине серебрится узкая полоска воды. И, как по заказу, там, куда упал мой взгляд, из узенькой полыньи на лёд спокойно вылазит этаким привидением выдра с бьюшимся харюзом в зубах. Тут бы ей и трапезничать, да щелчок фотоаппарата смахнул её обратно под лёд.

И наконец, одно из последних мгновений осени, это брачная пора у диких свиней кабанов и кабарожек, конец ноября. Кабаны по бокам к этой поре обрастают «плитами» прочнейшей соединительно-жировой ткани – «калканом», и теперь соперникам не страшны их клыки в борьбе за право оставить потомство. Кабаны в эту пору, как и многие другие самцы, особенно агрессивны, неустрашимы, во всём видят соперника, а кабан-секач, заворотень, и медведя не боится.

На Иркуте есть скалистая горная гряда Столбак, и на ней в снежное время собираются кабаны. Конец ноября, я базируюсь в маленьком зимовьишке, стоящем на берегу Взъёма – притока Иркута. Прямо от зимовья крутой высокий склон, мне надо на его вершину. Под самой вершиной стали видны крупные свежие следы кабана. Внимания, осторожности прибавилось, и вовремя: по соседнему мысочку, метрах в пятидесяти от меня, чувствуется – напряжённо, быстро идёт кабан, и виден хвостик, которым секач покручивает. Если хвостик у свиньи замер, замри и ты – это знак повышенного внимания зверя, он что-то заподозрил, прислушивается. Кабан перестал раскручивать хвостиком, остановился, чуть приподнял рыло и уставился вниз по склону. Я, медленно повернув голову, стал смотреть туда же. Никого там не заметив, услышал короткий всхрап и перевёл взгляд на кабана. Его не было! За эти две-три секунды зверь рванулся, взяв правее, и скрылся за мысочком. Видимо, он учуял меня.

Ну, и последнее мгновение предзимья в лесу – начало брачной поры у кабарги. И ведь самчики тоже дерутся! На севере Бурятии есть замечательное горное озеро Доронг. Замечательное многим, да хотя бы тем, что конфигурацией своих берегов очень похоже на Байкал в миниатюре. Для себя когда-то я называл его маленьким братом Байкала. Из него даже своя «Ангара» вытекает, незамерзающая, и зовут её Точа. На берегах Точи много кабарожек, и как раз идёт время гона – брачная пора. Я иду по приречному склону и вижу следы двух кабарожек. Зверьки как будто толкаются лбами, всё вокруг исследили. А вот и кровь на следу одного из драчунишек. Это его своими острыми сабельками-клыками противник поранил. Раненый прекратил драку и, пошатываясь, побрёл в сторону. Победитель не преследовал.

Осень-предзимье заканчивается ноябрём. Утихли многие страсти, пролетели яркие мгновения из жизни природы. На фоне столетий жизни дерева, реки, гор – это, конечно, только мгновения.

• Расскажите об этом своим друзьям!