«Сад моей памяти»: маэстро Сухиненко

Эта книга известного иркутского фотохудожника Александра Князева ещё не издана, но уже привлекла к себе любопытство многих. «Сад моей памяти» автор не просто написал, а сложил из фотографий и скупых воспоминаний. Получился цикл фотоэссе, где, кроме иркутян, вы встретитесь со многими интересными людьми... Читайте и смотрите!

Студентами мы не мыслили себя без иркутского симфонического. При каждой новой программе филармонический зал наполовину заполнял университет – студенты и преподаватели. Оркестр был вправду хорош, случались и невероятные гастроли – мы дважды слушали Святослава Рихтера.

Каждый концерт предварялся лекцией Владимира Фёдоровича Сухиненко. За двадцать минут он успевал рассказать об эпохе, композиторе, культурном контексте, музыкальной форме произведения. Не переводя дух и захлёбываясь мелодией, он пропевал музыкальные фрагменты, пересказывал удивительные события, вспоминал анекдоты. А имена, даты и цитаты сыпались, как по волшебству... Это была такая мощь памяти, интеллекта и энциклопедичность знаний, перед которыми не стыдно было чувствовать себя олухами и неслухами, но уже посвящёнными.

Наконец Владимир Фёдорович приглашал оркестр. Первым выходил незабываемый Леонид Мессман – первая скрипка оркестра, и в нас отворялся слух, освобождался ум, просыпалась фантазия, и всё замирало в ожидании музыки.

Не помню уже, чья была идея, но мы всей группой потребовали от деканата посвятить факультативные часы лекциям по истории музыки в изложении маэстро Сухиненко. К причуде второкурсников отнеслись снисходительно и поставили его лекции первыми часами с 8 утра, полагая, что мало кто придёт и всё само собой рассосётся... Однако вышло всё наоборот: аудитория была полна, тишина стояла, как в симфоническом собрании. Степенно вошёл Владимир Фёдорович во всей своей атлетической стати и положил перед собой маленький кирзовый портфельчик, ключиком отомкнул его, достал стопку карточек с записями и хохотнул на нечаянно открывшуюся дверь: «Вошёл кто-то в чёрном и заказал мне реквием... – так началось едва ли не последнее утро великого Вольфганга Амадея Моцарта».

Он держал в руках стопку карточек, пальцами перебирал их, как чётки, но почти не заглядывал в них. Непрерывный поток плотной и живой речи не давал нам отвлечься, передохнуть – нас штормило в этом потоке... Чтобы не тратить время попусту, он весь семестр посвятил только Моцарту, Баху и Бетховену. Мы же бросились к библиотечным полкам. В Иркутске нашёлся только один экземпляр великой книги Альберта Швейцера о И. С. Бахе – этот тысячестраничный фолиант переходил из рук в руки... Вот что учинил с нами Владимир Фёдорович.

Однажды мы толклись перед аудиторией, ожидали его приход. Он появился как-то вдруг и замер у стены, где висела моя первая фотовыставка. Оборотился к нам властно и громко потребовал представить автора. Я стоял рядом и промямлил что-то невнятное в смущении. Он тут же резко меня обнял и обрушил на меня восторженную речь, коей обычно славят великих и ушедших. Причиной его «взрыва» был портрет Святослава Рихтера среди выставленных работ.

Не скрывая радости, он тут же дал свой телефон и пригласил меня в гости. Осмелев после шока, я воспользовался приглашением.

Его дом на Киевской был удивителен. Дух доброй старины патиной лежал на всём, как на серебре... Рояль на виду – я слышал Скрябина от рук хозяина при первой встрече, старые книги, в которые он поминутно заглядывал в ходе беседы и вычитывал цитаты, строй кофейных банок с разными сортами кофе. Всякий раз меня потчевали: бутылка алжирского вина, только что выкопанная в подполье и вся в земле. Хозяин уверял, будто оно французской породы, почти «Бордо», и потому, купив добрую партию бутылок, закопал их на хранение...

Он рассказывал о глухариной охоте, о своём старом автомобиле «Виллис», о тонкостях вкушания кофе, о чешской сборной по хоккею, об иркутских музыкантах от начала оркестра, о фотографическом ремесле... Это были удивительные рассказы, когда предмет знают не понаслышке, а со всех сторон, включив его в свою жизнь. Это было великое искусство беседы, что бытовало в России много веков, когда не было нужды «травить анекдоты» в застолье, объедаться и балагурить, а собеседники за трапезой интересовали друг друга больше, чем содержание тарелок. Увы, прошедшее время...

Помню, встретились мы нечаянно в тот день, когда иркутский орган в Польском костёле был впервые готов к концерту. Открывать орган приехал консерваторский учитель Лидии Янковской, именитый органист Юлий Ройзман. Он высоко оценил новый инструмент. А Владимир Фёдорович, сдержанно-многословный в обыкновении, в тот момент был просто счастлив и светился новым рождением, столь дорого его сердцу было явление органной музыки в Иркутске. Мы долго шли через город обратной дорогой, и Владимир Фёдорович рассказывал мне без умолку об органных сочинениях Баха и Букстехуде, о великом сегодняшнем маэстро Оливье Мессиане, что служит органистом в Нотр Дам де Пари... Потом его рассказ перешёл на великих строителей органов, населивших Европу такими замечательными и непохожими инструментами.

Мы долго гуляли. Сыпался долгожданный декабрьский снежок. Уроки музыки продолжались. И не думал я тогда, что станут они нескончаемыми. Можете не поверить мне, но, отправляясь в дальнюю дорогу, я включаю в автомобиле «Бранденбургские концерты» И. С. Баха. Прежде они казались путаными и невнятными, теперь же я слышу великую музыку, что добавляет в жизнь каплю вечности.

В последние годы мы редко виделись. Он оставил филармонию не по своей воле, его «закрыли» на областном телевидении по произволу. Но всякий раз на тривиальный вопрос о жизни Владимир Фёдорович мощно всхохатывал и добавлял: «Саша, я уже пошёл на коду!» Потом случился финал неизбежный и не всеми замеченный, словно по предсказанию поэта:

«Присутствие моё как будто замечали.

Заметят ли отсутствие моё?!»

• Расскажите об этом своим друзьям!