«Сад моей памяти»: Александр Вампилов

Эта книга известного иркутского фотохудожника Александра Князева ещё не издана, но уже привлекла к себе любопытство многих. «Сад моей памяти» автор не просто написал, а сложил из фотографий и скупых воспоминаний. Получился цикл фотоэссе, где, кроме иркутян, вы встретитесь со многими интересными людьми... Читайте и смотрите!

Помните знаменитое у Фёдора Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые...» Это про него – про Сашу. Посетил ненадолго. Потому столько успел сказать... Потому остался с нами надолго.

Мне было бы неловко писать на его фоне, если б не случилось этой фотографии, где кроны древних ворот оперлись последней надеждой на крону старого, как мир, дерева... Так сложилось... пространство Зилова, ломанное, натужное и безвыходное.

Нашей встречи не произошло, я встретил только его нелепую гибель, успев полюбить его Сарафанова, что вывел за ручку под траурный марш собственного сочинения целое поколение потерянных в ледниковом коммунизме, но прозревающих в переулках старого Иркутска... моих сверстников.

Театр Александра Вампилова раздвинул рампу до площадей, улиц, окраин и переполнился провинциальным беспокойством их обитателей перед собственной судьбой... «Мы бежали от заката!» – непременный позывной его театра, его героев, его поколения.

Мы бежали от заката,

романтичные, ничьи,

так, как Блок велел когда-то,

так, как Бабель нас учил.

Поселковые поэты,

подражатели листвы,

мы бежали из Тайшета,

из Иркутска, из Москвы.

Вопрошали горожане:

Что вас мучило, мужи?

Мы сказали: – мы бежали

от заката, и бежим...

по России, из России,

как никто нас не учил.

Чьи вы? – ангелы спросили.

Мы ответили: – ничьи...

Что вы делали когда-то,

до того, как жизнь прошла? –

нас спросили...

– От заката мы бежали

до светла!

Закат нас догнал уже в тот миг, как Толя Кобенков, прекрасный поэт, сочинил это послание...

Закат опустился на город, вороньём на древние купола повис, поднял мусорный ветер, что сорвал крыши и распугал птиц, сырую плесень изукрасил цветочками и расставил каменных истуканов поперек людских дорог, чтоб, заглядевшись, никто не смог понять свой путь к храму... «Мы обвенчаемся с тобой в планетарии!» – пробует докричаться Зилов через запертую дверь.

Закат объявили вскоре Сиянием... Сумеречные народные кумиры, радетели культуры, дарователи слова и дарители истины, словно с небес спустившиеся, проповедовали на площадях и в библиотеках, изгоняя одних бесов и прислуживая другим... Их навязчивый экзорцизм начинался в приёмной новоявленного губернатора, а иссякал вместе с утренним синдромом, принятом ими за литургию...

Бумажным вихрем взвивались доносы и обращения, пасквили и обличения:

– Против кого дружим? – вопрошали «инженеры человеческих душ», а пьяное эхо из пустоты только и твердило заученно: «Не мог он ямба от еврея, как мы ни бились, отличить!» Союзы писателей множились, писательские ряды крепчали «сомкнутым строем железных батальонов пролетариата», бронзовея перед компьютером, « ... который до сих пор никому не подчиняется».

Пришло-таки время «утиной охоты»: одни в пристреле, другие в отстреле, иные в самостреле, а кто-то в скрадке... И все в отлёте.

Слякотные, стуженые, зимние,

вечные ослушники зимы,

это мы – Саяпины и Зиловы,

Алики и Сильвы... Это мы.

С песнями, прикрытыми засовами,

с радостью в келейках без окна,

Вами до морщинки прорисованы,

Вами и оплаканы сполна.

Верующие, мучающие, лгавшие,

потчующие басней соловья,

Старшие ли, младшие ли, падшие,

блудные ли... – Ваши сыновья.

Город молодых и праздничных талантов, наш первородный Иркутск, опускался в пучину заката, как призрачный град Китеж, оставаясь последней опорой отлетающим птицам: Валерий Шевченко, Иван Вырупаев, Вячеслав Кокорин, Анатолий Кобенков, Александр Муравьев... Не знаю другого города, столь щедро рождающего таланты и столь угрюмо их изгоняющего...

Но нет другого города и другого глобуса тоже нет... Есть «Утиная охота», одна на всех. Она пугала нас всех своей неразгаданностью в те незыблемые семидесятые, настораживала апокалиптическим нашествием лжи в девяностые...

И лишила нас выбора, оставив наедине с собой, как большая болезнь.

Осунувшиеся и хворые, затворив покрепче за собой дверь и, едва различая в памяти дорогу, мы вернёмся в свой город, найдём в нём ворота в детство, а они уже легли, опершись бессильно на древесную крону, как на древо жизни. Так и выстоят вместе.

Деревья, которые были

маленькими при Вас,

уже тяжелы от пыли

звёздной

в полночный час,

книжки, которые с Вами

бежали нестрашной тьмы,

уже за семью холмами

и сами – почти холмы,

холмики,

а подружки,

приятели и друзья –

почти старики, старушки

и их не жалеть нельзя.

Осталось не так уж много

из тех, кто Вас помнит:

снег,

деревья, дома, дорога,

да, может быть, человек,

который и ног не вытер,

и шляпу не снял, а вот

стоит и стучится в театр...

А театр ещё живет.

Вот так и случилась наша прогулка с Александром Валентиновичем Вампиловым по старому Иркутску, где добрым спутником и моим Вергилием был поэт Анатолий Кобенков. Хотя этой прогулки не было никогда...

Но память не ведает, что такое «никогда», об этом знает только ворон...

Александр Князев

• Расскажите об этом своим друзьям!