Про «Кавказскую пленницу», первого космонавта и собаку Тобика...

«По волне моей памяти» – так называется наша рубрика, которую сегодня мы «оживляем». Память – необыкновенная субстанция: потянешь одну нить – уже разматывается весь клубок, где наслоенные впечатления начинают бурлить, будоражить, властно требуя выхода наружу. Сегодня воспоминаниями делится известный иркутский журналист и писатель Михаил Денискин.

3 апреля 1967 года на экраны СССР вышла блистательная комедия «Кавказская пленница». А уже летом картина добралась к нам – в таёжный посёлок Согдиондон, на север Иркутской области.

Кино в поселке – всегда событие, а тут – такое кино! Хитрый киномеханик дядя Валя приберёг фильм на выходные, чтобы сделать больше сеансов. Стояла жара, хотя солнце уходило за гору. Я, мальчишка десяти лет, уже успел посмотреть картину дважды и нацелился на третий: прибежал домой – выпросить ещё 10 копеек на билет. Но мама заставила вначале поесть...

И мимо нашей калитки шла из клуба Анна Ивановна Пожарнова – женщина степенная и, как многим казалось, строгая. Мама её окликнула:

– Аннушка, как фильм-то?

– А! – та разочарованно махнула рукой. – Я ведь думала: по Лермонтову. А там всю дорогу бегают эти дурачки...

Я ахнул! Как же: Никулин, Вицин, Моргунов – любовь всей детворы ещё с «Самогонщиков»! А здесь ещё... как-то неловко говорить, но... словом, ослепительная девушка, танцует твист, про белых медведей поёт... но главное – на ней таки лиловые колготки и такая... коротенькая рубашка... Надо признаться: такой наряд мы, мальчишки, в жизни видели впервые, а потому наши сердечки стукали быстро-быстро...

...Мы познакомились через много лет – летом 1993-го: Наталья Варлей прилетела в Сочи на фестиваль «Кинотавр». И первое, о чём я попросил, – можно ли называть её просто Наташей? Улыбнувшись, сказала: да, конечно. И вам – уверяю! – тоже хотелось бы обращать к ней только по имени – настолько она мила, обворожительно улыбчива и проста в обращении.

Условились встретиться вечером, после пляжа. И когда распахнулись дверцы скоростного бесшумного лифта, и я приник к руке этой женщины – почувствовал слабый привкус морской соли. Да, это была Наталья Варлей – хрупкая, беззащитная, испытавшая многие удары судьбы.

Интервью мы записывали более двух часов. За это время я узнал, что в актрисе смешались уэльские (из предгорий северной Англии), французские и русские крови. Одна растит двоих сыновей. Училась в цирковом училище (там её и приглядел Гайдай), потом в театральном, а позже окончила Литературный институт. Пишет стихи – на них поёт песни. На счету (тогда, в 93-м) – почти три десятка главных и эпизодических ролей в кино (есть среди них и драматические).

Люда Пасечникова, мой режиссёр, ещё днем съездила на местный рынок и купила роскошные розы – багряные, пышные, ароматные. Варлей прижала букет к груди, глаза её повлажнели. Стала расспрашивать об Иркутске и иркутянах, посетовала, что объехала почти всю планету, а вот в Сибири побывать не удалось. Пообещала, что охотно откликнется на наше приглашение, коли такое последует...

И ведь мы набрались нахальства! Осень, зиму и новое лето телекомпания «АИСТ» готовила (даже представить жутко!) Фестиваль европейского кино. Трудно вели переговоры с Аленом Рене и Мариной Влади, но в Иркутск их так и не заполучили: режиссёр – на съёмках, актриса – в гастрольном турне. Зато откликнулся Виталий Соломин, завернув к нам с Торонтского фестиваля со своей картиной «Царская охота». Приехала и Наталья Варлей – с новым фильмом Павла Арсенова (как оказалось, последним для этого удивительного режиссёра) «Волшебник Изумрудного города».

А ещё – мы сами не верили, пока не увидели своими глазами! – к нам приехал 75-летний Саша Вьерни! Этот гениальный оператор, чьё творчество изучают во всех киношколах мира, снимал фильмы классиков Питера Гринуэя, Луиса Бунюэля, Алена Рене (Соломин шепнул мне: «Если дома скажу, что пил водку с Вьерни, мой оператор встанет на колени!»).

И ещё поразило: в Совете Европы неожиданно уважительно отнеслись к нашему проекту и прислали несколько фильмов. Словом, фестиваль удался: гости выступали перед зрителями, а после – вместе смотрели великолепное кино. Октябрь одарил нас солнечным теплом, потому и осенний Байкал был приветлив. Правда, немного грустила Наташа: иркутяне почему-то разом не раскупили пластинки с её песнями...

Глядя на актрису, я сразу улетал памятью в свой посёлок и улыбался, вспоминая суровую оценку, которая Анна Ивановна Пожарнова дала «Кавказской пленнице». Эта женщина дружила с мамой, они ходили друг к другу пить чай. Она улыбалась редко. А мне улыбалась часто: я нравился ей, потому что по её просьбе читал наизусть её любимое:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я,

Глубокая ещё дымилась рана,

По капле кровь точилася моя...

А мой отец, вместо приветствия, всегда говорил шутливо: «Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят!» (это – из какого-то старого детского стихотворения, когда пионеры-юннаты пришли на ферму).

Муж Анны Иванны – дядя Коля Киселёв – худой, непрерывно улыбающийся дядька, с хорошими манерами интеллигента, однако – завзятый пьяница.

На бильярде в клубе он доигрался до того, что большой палец загнулся кверху почти колёсиком – в эту ямку было удобно вкладывать кий. С отцом они иногда выпивали – быстро и тайком: боялись жён. При этом Николай Иваныч разбалтывал в водке чайную ложку сахара. Зачем – не знаю.

Их единственный сын Борька, молчаливый шалопай, был высок, силён, кожа – белая, а волосы – рыжие (на румяном лице курчавилась бородка). Борька был мастак – и работать, и вино пить. В посёлке он первым купил «Запорожца» (теперь эти раритеты зовут «горбатыми»). Иногда по вечерам Борька набивал в машину девок и носился по окрестным дорогам – с рёвом, смехом, визгом и матерками...

Дом Киселёвых охранял злой пёс Тобик, статью схожий с кавказской овчаркой, но с чёрно-белым окрасом. Мы, мальчишки, всех злых поселковых собак знали наперечёт, но Тобик был самым-пресамым грозным...

Навсегда запомнился осенний день, когда Анна Иванна уезжала из посёлка (мужа она схоронила, а беспутный Борька куда-то девался). Она привела к нам Тобика и сама посадила его на привязь. Пёс не противился. Не рвался. Не выл. Не лаял. Тобик просто перестал есть. И мама несколько дней меняла ему миски с едой.

Потом поел. Принял нас за новых хозяев: нам вилял хвостом и только от нас брал пищу. И свою сторожевую службу нёс так исправно, что люди близко к нашему забору не подходили. Зачуяв чужого, Тобик молча кидался через двор к калитке и только там разражался звериным рыком.

Следом за той осенью случилась жестокая зима. Даже отец, всегда строгий к моим выходкам, сам ввёл Тобика в дом и у порога бросил ему дерюжку. Пёс был смущён. Вежливо полежав у порога, вдруг стал проситься наружу. Его выпустили, и он снова устроился в своей будке. Мёрз ли он? Каждый раз, пробегая мимо, я слышал, как он стонал – будто человек, когда замёрзнет: «Вы-вы-вы-вы...»

Я подрастал, а Тобик старел. Он стал плохо слышать и видеть. Когда мы с мамой отправлялись по ягоду, брали его с собой. Если он отставал, мы ждали. Глядим – стоит, вертит головой, а нас не видит. Я кричу: «Тобик! Ко мне!» Он замирает, будто ослышался, потом наклоняет морду к земле и начинает трясти лохматой головой...

Однажды он пропал. Отец сказал, что верные собаки так уходят умирать – подальше от людских глаз. Моё детское воображение было сильно потрясено, и вид одинокого пса, умирающего в таёжной чаще, долго не отпускал...

Как-то Анна Иванна пила у нас чай. Они тихонько беседовали с мамой о том о сём. Я читал в сторонке. А потом невольно прислушался. И далее уже слушал, разинув рот. Рассказ воспроизвожу по памяти:

– Представляешь, Тосенька, я там поваром работала. Но море не любила. То жара, то влажность: задыхалась с моими-то лёгкими... Там большое начальство с семьями отдыхало – одни генералы. А в августе в санаторий всегда приезжали космонавты. Ребята молодые, озорные. То купаются целый день, то в волейбол – тоже целый день. Мячик тук-тук-тук...

Завтраки не готовила: моя забота – обед. И было заведено, что с вечера каждый в тетрадь пишет, какое блюдо ему назавтра приготовить. Герман разборчивый: то печёнку с луком закажет в сметане, то рыбу речную с хрустящей корочкой... Терешкова, помню, очень любила блинчики фаршированные... А Юра никогда ничего не писал. Я утром беру тетрадь – Юриного заказа нет. Иду на площадку, где они мяч гоняют, пока свежо, кричу: «Юра, а вам-то что приготовить?» А он только отмахнётся: «Да что хотите! А ещё лучше – картошки пожарьте!»

Голос у него, знаешь, такой детский, звонкий. А уж улыбка... Да я ради одной его улыбки – такую ему картошечку жарила! Ты не поверишь – всем сердцем старалась...

...В прошлом году, не дожив трёх лет до 90-летия, мой родной Согдиондон закрыли, люди разъехались: когда-то стратегическая дорогущая слюда стране стала не нужна. Через несколько лет посёлок тихо зарастёт тайгой...

А неделю назад – 22 июня – всенародно любимая «кавказская пленница» Наталья Владимировна Варлей отметила своё 70-летие. Не верится, правда?..

• Расскажите об этом своим друзьям!