Катангские встречи (Воспоминания)

Это было давно. Хотя, как утверждать: давно – недавно. С годами время так спрессовывается, что все, кажется, было вчера. По календарю – много лет назад. По ощущениям – только что.

Встреча с северным регионом нашей губернии, первое знакомство было лет тридцать назад. А вот беседы с людьми, откровенные разговоры о том, что не дает спать, бередит душу – и сейчас в памяти. Словно вчера было. Воспоминания заставили меня сесть, вспомнить, написать. Катангский район – самая отдаленная, самая холодная, самая малонаселенная земля в нашем регионе. Сегодня на огромном, в 140 тысяч квадратных километров пространстве живет немногим больше трех тысяч человек. 0,02 человека на 1 км2 – фантастика! Чем занято население? Тем, что умели их прапрадеды: охота, рыбалка, заготовка…

Встреча первая

Ербогаченские зарисовки. Семья эвенков. Беседы у костра

Зима. Летим на маленьком дребезжащем самолете (другие сюда не летали). Сели. «Лайнер» подкатил к деревянному строению – «Аэропорт». И первое, за что зацепился глаз за иллюминатором – выставка собак. Картину назовем «Парад четвероногих». Они сидели ровным рядом вдоль летного поля. Не менее 20 животных. На задних лапах, морды в одну сторону – на самолет. Подкатили трап, вышел первый пассажир. Не успел и шаг сделать – собаки, словно по приказу, вскочили. Но через секунду заняли прежнюю позицию. Все, кроме одной. Белая лайка оторвалась от компании и, повизгивая, понеслась к прилетевшему. Оказывается, это были встречающие своих хозяев охотничьи собаки. Каждый выход на трап сопровождался коллективным вскакиванием, затем общим «присели». И вот очередной счастливец несется по полю. Трогательная картина. И понять, кто больше радовался (человек или пес), было невозможно. Но не всем повезло. Две понурые овчарки долго еще не спускали глаз с трапа. Но им, как оказалось, некого было встречать. Не прилетел…

А вот нас и встретили, и быстро устроили в гостиницу – деревянное барачного типа строение у «Аэропорта». Занимался нами председатель райисполкома М. А. Колесников. По его просьбе мы (съемочная группа Иркутского телевидения) в районе. Задача: показать регион и подробно проблемы осветить, чтобы в области увидели, прониклись и помогли.

Устроились – и за работу. Интервью – потом, через день-два. А пока делаем подсъемки. Картинки быта и жизни столицы района – села Ербогачен. Снимаем на улице, в усадьбах, на реке. Что видим…

Деревянный одноэтажный поселок. Широкие улицы. Край этот, читатель, и тебе, и мне с детства знаком. По роману В. Шишкова «Угрюм-река». Это в здешних местах Прохор Громов с товарищами жил. Промышлял зверя. Товары по бурным рекам сплавлял. Богател. Разорялся. Грешил. В одном из своих очерков В. Шишков (геолог-ученый-писатель) так написал о местных: «Трудолюбивый симпатичный здешний народ не лишен чувства красоты. Он любит украшать свой дом. Любит подпустить на карнизе резьбу…» Дома и сейчас такие, словно о них писал автор. Народ хозяйственный, запасливый. Делаю вывод по тому, сколько дров заготовлено у каждого дома. В три, а то и в четыре ряда. Под крышу поднялись поленницы. Ряды ровные, аккуратные, одинаковые по размеру. Кажется, кололи с сантиметром в руках, а укладывали по линейке.

Мальчик со щенком в снегу барахтается. Лыжник завернул в усадьбу. Женщина несет воду на коромысле. Все ложится на пленку.

Двинулись к реке. На скованной толстым льдом Тунгуске жизнь бурлит, словно вода в чугунке. Шум. Смех. Крики. В одном месте что-то вроде снежного городка – дети катаются. На всем – картонке, санках, куске фанеры, на животе… Бородатый детина качает воду в огромную на санях цистерну. Сам весь в сосульках – валенки, борода, рукавицы. И цистерна в ледяном панцире.

Ниже по течению в проруби группа женщин полощет белье. Подошли.

– Как же вы в такой ледяной воде?

– Да вы посмотрите… (Хохочут, протягивают руки. На руках надеты перчатки из толстенной черной резины. А под ними – другие, из собачьей шерсти). Никакой мороз не пробьет. Правда, если часами полоскаться в воде – достанет. Но мы же быстро: минут 30-40 – и домой.

Подивились придумке северянок, оценили…

Вечером идем в гости в эвенкийскую семью. Мария Петровна и Василий Павлович Каплины. Их дом от соседних не отличается. Из листвяка. Комнаты просторные. Тепло. Тюль на окнах. Цветы на подоконнике. Оседлый образ жизни, конечно, прогресс (думается мне). Раньше-то что? Яранга. Стужа и т. д.

Сидим за чаем. Беседуем. Мария Петровна, не торопясь, спокойно ведет рассказ о семье.

– Дети много. Учатся в школе. Но кого-то тянет на учебу, кого-то нет. Тайга не знают. Боятся лес ходить. Я-то охотница. И соболь, и рысь, и лось, и белка – все добывала. Мужики завидовали. С мала. А эти – боятся лес ходить. Не знает, как охота, как зверя добыть. Тяжело, ой как! Ведь ни туда, ни сюда. А как я? Город задыхаюсь. (Ербогачен для нее – большой город). Совсем мне плохо. Тайга хочу. Тайга лучше всех. Ничего хорошего городе нет.

Вот тебе и «оседлый образ», крутится в голове.

– Мария Петровна, «тайга, тайга», говорите. Но условия-то какие? Мороз, холод…

– Что ты? Кухлянка, унты. Постель – шкуры олень, медведь – тепло. Яранга печь топится. Нет лучше яранга…

Назавтра попросили свозить группу в стойбище. И вот мчит нас «олений обоз» по таежному бездорожью. Несколько нарт: взрослые, дети, наша группа, какой-то груз. Для детей – праздник. Едут впервые.

– Вот видишь, как, – ведет разговор эвенкийка, – едем стойбище гости. Видел бы мой дед! Дети наша не знает, как парка носить, как кухлянка шить, как зверя приманить, капкан ставить… Ничего не знает…

И вспомнился мне Крайний Север, полуостров Ямал, где прошло мое детство, где я пошла в школу. У нас был интернат. Из тундры свозили мальчишек – учиться. Я как-то всегда роднила эти два народа: эвенки и ненцы. Так вот, эти мальчики не понимали, зачем палочки писать в прописях и букварь листать. У них было одно на уме – сбежать. В тундру. Туда, где вечные снега, карликовые березки, песцы и куропатки. Там у них дело, настоящее: ружье, капкан, невод… Школа – пустое дело, считали они. Было это более полувека назад. А генетику куда денешь? Ничего не изменилось.

Мария Петровна продолжает размышлять вслух. То ли мне говорит. То ли сама с собой:

– Дети выучились. 10 классов. Внучата учатся. То ли выучатся, то ли нет. И грамотно шибко нет, и дом-тайга потерял. Так и горе мыкают… Как жить дальше?

Сказала горько, безнадежно. И умолкла. Что могла я ответить этой умной, много понимающей в жизни женщине? Да ничего. Продолжали ехать молча…

На следующий день – встреча с председателем райисполкома М. А. Колесниковым. Чтобы придать видеокартинке интересный вид, местный колорит, интервью пишем у костра, в лесу, на фоне его охотничьей избы-зимовья. Накануне в правительстве России была создана новая структура – Государственный комитет по социально-экономическому развитию Севера. Создали комитет по решению 1-го съезда депутатов РФ. Создание еще одного управляющего органа – это благо или формальность? Что реально его появление изменит в жизни местных жителей? В этом русле и пошел наш разговор. Вернутся в стойбище эвенки или нет? Все эти вопросы, оказывается, чиновника волновали не меньше, чем семью Каплиных, а больше, глубже, основательней.

– Мы же здесь испокон веку, сотни лет все вместе: русские, эвенки, якуты. Одна семья, одна община. И занятие одно: тайга, зверь, река, рыба. Помню в детстве, лет шесть мне было, дал дед три патрона. И добыть я должен был трех уток. Справился. Сызмальства учили всему, что надо знать, уметь в тайге… Вы вот с Каплиными вчера беседовали. И знаю, что они рассказывали. И согласен я с ними во всем… А что я могу сделать? Когда-то, было это в тридцатых годах, государство совершило большую ошибку: запретило эвенку держать свое оленье стадо. Иметь свое охотничье угодье. А ведь когда-то тайга негласно была разделена по эвенкийским семьям. И каждый знал, где начинается соседское угодье и где заканчивается. Не нарушали этот негласный уговор. В тайге был хозяин, порядок, мир. А потом – коллективизация. Людей загнали в поселок. Детей – в интернаты. Отучили людей жить там, где они испокон веку жили. Жить в тайге отучили. Жить в деревне человек-охотник не научился. Тайга опустела. Обезлюдела. На сотни верст. А потом пришла эта – химия. Яркие куртки, брюки… Молодежь с радостью на себя натянула. Меховые одежды – в сторону… Но опомнились быстро. Кухлянка – тепло, здоровье, комфорт. Но поздно. Теперь кухлянку, парку хорошую поди поищи. Охотиться эвенк может только по лицензии. Сезон закончился – ружье сдай. А он без ружья, что кавказец без папахи и кинжала. Вы думаете, охота для него – это просто сезонное занятие? Да что вы! Это образ жизни. Это гораздо глубже. И корни в столетия уходят. Образ жизни. Со своими ритуалами, традициями, верой, сказаниями, атрибутами… Это очень глубинное. И это все теряется, уходит, забывается. Беда.

Он молчит. Ветки в костре потрескивают. Продолжил:

– Но и это еще не все. В районе 27 изыскательских экспедиций. Геологи. Но уже сегодня это очень отрицательно сказывается на экологии. В районе Преображенки 10 процентов земли вышло из эксплуатации. Вроде бы немного. Но если и дальше так пойдет? (Тяжело вздохнул.) При сегодняшних технологиях район из охотничьего быстро станет неизвестно чем…

– Михаил Алексеевич, вы словно жалуетесь. А государство ведь столько законов вам в помощь. Пользуйтесь! В чем дело?

– Нет. Все гораздо глубже и серьезнее. Что постановления? В большинстве на бумаге оставались, остаются и будут оставаться. До тех пор, пока не будут приняты радикальные меры.

– Какие?

– А вот какие, считаю. Пока государство на бумаге не узаконит эти пространства как…

А вот что имел в виду Михаил Алексеевич, говоря «как…», я попытаюсь сказать в конце своих воспоминаний. А пока – прощаемся.

Встреча вторая

По Тунгуске на моторке. Тяжелый день. Сам себе эколог

Наша вторая поездка – в конце лета. Август. По водной глади Тунгуски мчатся, перегоняя друг друга, две моторки. В одной – руководство Катангского Коопзверопрома. В другой – съемочная группа: оператор Александр Непомнящих, режиссер Зоя Елисеева и я. Нас везут в гости в тайгу. В зимовье. К охотнику Федору Торопову. На его примере показать, как работает, что дает государству катангский охотник, то есть охотники Севера.

О работе охотника, о том, что входит в круг его занятий, у меня было самое примитивное представление. Зверя добыл. Мясо и пушнину государству сдал. План выполнил. И все.

Еще лето. Но березы уже пожелтели. Осины зеленую листву меняли на темно-красную. Все это проплывало мимо нас. Группа лошадей пасется. Лось выскочил на берег. Постоял – снова в чащу. Какие-то люди с берега машут: привет, мол. И все это мелькало быстро. Как в калейдоскопе. Камера снимала лишь проезд. На чем-то остановиться подробно, сделать крупный план возможности не было. Все мимо, мимо, мимо. До охотника добирались больше двух часов. Доплыли. Причалили. Если в начале пути берега реки были пологие, равнинные, то чем дальше от Ербогачена – равнины переходили в возвышенность... А уж как пристали к берегу, то к дому героя карабкались по высокому косогору, согнувшись до земли. Крутой подъем. Взобрались. Осматриваемся. Видим дом. Бревенчатый. Сначала все было тихо, но вдруг послышался хор – собачий лай. Несколько зверюг вылетело нам навстречу – охотничьи псы. Откормленные. Воинственные. Мы, мол, хозяева. А вы кто? На шум из дома вышел и охотник, Федор Торопов. Солидный. Красавец-сибиряк. Темно-рыжая курчавая борода. Рубаха и брюки цвета хаки. Руки-лопаты. Уверенный в себе. Командные нотки в голосе:

– Кого это бог привел в гости?

Увидел начальство, понял: дело серьезное какое-то привело гостей. Нужно сказать, в путешествие по воде мы отправились очень рано, день едва занимался. А добрались – было часов восемь, самое начало дня. Начальство Федору объясняет, что к чему, мы осматриваемся, прислушиваемся к звукам. Заливаются на все голоса птицы – их здесь невидимо. А травы пахнут – не надышишься. Никакая Франция с ее духами местному воздуху не соперница. Все первозданное, чистое, свежее. Не замутненное ни выбросами, ни дымами, ни машинными выхлопами.

Выслушав руководство, герой шагает к нам. Улыбается:

– Может, чаю?

Отказываемся. Позавтракали утром плотно. Давайте к работе.

– Что я должен делать?

– Для нас ровным счетом ничего. Вы заняты своими ежедневными делами. Нас, вроде бы, здесь нет. А мы за вами наблюдаем, снимаем. Если нужно – спрашиваем.

– Отлично. Вы не мешаете. А то у меня день сегодня, как всегда: дай бог к вечеру управиться. В двух словах скажу: сегодня работаю с ондатрой и рыбой.

По мелким заводям и заливчикам он пристроил «морды» (ловушки) несколько дней назад. Сегодня – сбор добычи. На легонькой лодчонке объезжает свои капканы. Лодка идет играючи. Он насвистывает мелодию. Протока неширокая, от берега до берега рукой можно достать. Смотрим – впереди заливчик перегородили ветки: лапы сосен, ели. Пошел по воде пешком. На нем высоченные резиновые бродни. Идет как посуху. Дошел до веток, разобрал завал, а это, оказывается, так он прикрыл «секретку» – ловушку. Убрал маскировочную придумку – и глазу открылся прямоугольный ящик, сколоченный из брусков и обитый металлической сеткой. Попасть туда через небольшое отверстие легко, просто. И глупая ондатра попадается. А выбраться – невозможно. С трудом вытаскивает «секретку» из воды, тащит на берег, открыл заслонку – и на траву вывалилась целая гора улова, штук двадцать. Ого-го! Отжал из каждой воду. Закидал в лодку. И пошел дальше выбирать дары природы. В других ловушках улов был помельче… Но был. Выбирает. Отжимает. Складывает. Насвистывает. И вдруг слышим:

– Ну, вот только тебя мне здесь и не хватало, дорогуша…

Пригляделись. В ловушке мечется небольшой детеныш ондатры. Живой. Видимо, недавно забрел. Вытащил. Выпустил в воду со словами: «Тебе рано еще. Расти». Федор еще и договорить не успел, а малыша и след потерялся. Как и не был.

Наша камера ловит все. Съемки интересные. Нестандартные. Боязно упустить момент, ситуацию. Не повторить.

Покончил с ловушками. Добычу выгрузил у дома, в ванну. Старая металлическая ржавая посудина. Отдохнул. Покурил. «А теперь сетями займусь».

Мы за ним. Меняем место работы. Это уже широкий полноводный залив Тунгуски. Небольшой участок перегорожен сетью. Плывет вдоль нее. А в ячеях – рыба. Разная. Выбирает. И все время ведет разговор. На этот раз с рыбой. Монолог:

– Тайменюшка, как тебя-то, мальца, угораздило зацепиться? Нет уж, живи пока…

И малявка летит в воду. Ей еще тело набирать… Растет гора рыбы крупной. Растет гора рыбы мелкой. Отправляется в воду то, чему еще дозреть надо.

– Федор, а почему рыба в лодке разбита на две кучки, а не вся вместе?

– Как почему? Это вот – сорная рыба: окунь, ерш, сорога. Это – благородная: сиг, хариус. Вы видели, какие защитники у меня встретили вас? Так вот, сорная – им. Подвялю. Подсушу. Зимой кормить. А эта – мне и государству. Собаки ведь как? Сам не поешь, а их накорми. Они со мной и на медведя, и на соболя, и на волка страха нагнать. Без них охотника нет. Все вместе. И от зимовья к зимовью зимой – они рядом. Капканы ставить… Так вот. Это у вас в городе собак дома держат – игрушка. Мои – работяги.

Смеется, довольный. Обошел сеть. Рыбу выгрузил. Сел. Отдыхает.

– Я после обеда ондатрой займусь. Дай бог успеть до ночи ее раздеть. А вы пока походите, поснимайте лес, а потом и то, что с ондатрой происходить будет.

Он отправился готовить инструмент для разделки тушек. Мы с камерой прошлись по лесу. Лесная жизнь идет своим чередом – на нас никакого внимания. Откуда-то выскочили два бурундучка. Пробежали по лесине, спрыгнули в траву, стали носиться друг за другом, словно в догонялки играют. Белочка по сосне скачет. Темно-серая, верхушки ушей и хвост рыжеватые. Замерла. Смотрит на нас. Рванула вверх. Снова спустилась. Застыла. Но не боится. Разглядывает… О птичках не говорю. Только что не на голову садятся. Резвятся, кто как умеет и может. Мы у себя дома. А вы чего здесь? Вот то-то. А нам – вольно.

Вернулись к нашему герою-бородачу. Устроился на лавочке рядом с домом, под небольшим навесом. За ним в тенечке натянута веревка, видимо, белье сушит, подумалось. Облачился в брезентовый фартук. Кусок брезента на колени накинул. А поверх – небольшая доска, похожа на разделочную. У правой ноги на земле – ржавая посудина с тушками зверьков. У левой – пустое разбитое корыто. Удобно под рукой разложил ножички, скребки, дощечки. Какие дощечки? Небольшие, тонкие, величиной чуть больше ладони. К каждой приделан крючок. За годы работы в лесу он привык к одиночеству. И научился разговаривать вслух. Говорить мог и с рыбой, и с березой, и с дятлом. Сейчас беседует с тушкой:

– Ну вот, милая. Сейчас я тебя раздевать начну. Вот так, осторожно, шубка-то тонкая, повредить нельзя…

Иногда в монолог вплетаются слова непечатные. Но очень точные, выразительные, когда одним словом сказано очень много. Народное творчество. Пристроившись на расстоянии десяти шагов, работаем. Камера молча фиксирует момент раздевания. Орудует небольшим ножичком. Точные, умелые, выверенные движения. Миг – и темно-серая шкурка, вывернутая мехом внутрь, у него в руках. Проверяет, чисто ли выполнено. Тушка летит в корыто. А внутрь шкурки вставляет дощечку с крючком.

– Это ведь как? Не вставишь эту нехитрую детальку, шкурка во время просушки скукожится. Брак. Кто ее примет? Выброси. А так – форму не потеряет.

После всех манипуляций дощечка занимает место на веревке. А там уже висит под навесом с десяток. Легкий ветерок раскачивает их из стороны в сторону, словно проветривает.

– Федор, а тушки куда?

– Как куда? На чердак. Провялю. Это же зимой соболям, знаешь, как нужно? Их кормлю. Я ведь знаю все на своем участке, все. Где соболь хоронится, где горностай, где белка. Знаю все медвежьи берлоги. Это как в своей усадьбе, в своем доме, так и здесь. Так вот там, где соболь живет, развешиваю тушки. Соболь же – хищник, все съедает. Зима, голодно. А я ему – угощение. С доставкой на дом (заливисто хохочет).

Себя Торопов называет человеком государственным. А работу – государевой службой. Между ними заключен договор. И обе стороны безукоризненно выполняют свои обязанности. Какие? Коопзверопром (государственное учреждение, подчинено «Иркутсккоопзверопрому») снабжает охотника всем, чем положено: ружья, патроны, снасти, снегоходы, теплая одежда, лицензия на отлов, улов и т. д. А служивый к концу охотничьего сезона обязан сдать в казну конкретное количество всего, что отстрелено, добыто, собрано. И каждый знает свое дело. Свою ответственность, обязанность.

День подошел к вечеру. Вся лесная живность разбежалась на ночлег. Кто в нору, кто в дупло, кто под крышей дома пристроился.

– Ну, наконец-то, управился. Тяжелый был день (подвел черту Федор, повесив под навес последнюю дощечку). Завтра я повезу вас ягоду собирать.

– Как повезу? Лес-то вот. Пойдем, наверное?

– Повезу. В лесу у каждой травинки, ростка, ягоды – свое место. Кому где природа определила. Где-то рассадила черемшу, где-то папоротник, куда-то смородину и малину, а мы поедем на брусничные плантации…

Выехали очень рано. Холодновато. Благо, в Ербогачене нас приодели. Теплые суконные куртки и брюки, какие выдают охотникам, выдали и нам. Напрокат. Так что нормально. И снова по Тунгуске. Ехали не очень долго. Километров пять-шесть. Причалили. Пологий берег плавно переходит в невысокий косогор. Лес редкий. Огромные сосны где-то там, высоко-превысоко, соприкасаются кронами, образуя крышу. Внизу же, от корня, они далековато друг от друга. А вот между ними – прав охотник – настоящая брусничная плантация. В жизни не видела столько и такой ягоды. Крупная, с фасолину, темно-красная. А в тени вообще кажется почти черной. Федор каждому из нас вручил совки для сбора ягод. Работаем молча. Птицы еще не проснулись, видимо. В лесу тихо. И в этой тишине слышно хорошо, как ягоды стучат о дно и бока ведер. Заглянула в ведро Федора. Ягода чистая. Одна к одной. В моем – все вместе: и трава, и листочки, и ягода, конечно. Такой неумелый сборщик. Да, честно говоря, дело-то и не в ягоде было. В процессе. Это интересно. Приключение. Было интересно, пока не появился ОН. Гнус. Насекомое, глазом почти не видимое. Это мерзкое хулиганье слепило глаза, забивало нос и уши. Рот открыть не давало. Отбиваться от него и собирать ягоду, казалось, занятия несовместимые. Но – выстояли. Довели процесс сбора до конца. Лица и руки – пухлые красные подушки, глаз не видно. Но ягода – в ведре.

Прошло время. «Гнусовские испытания» забылись. А вот герой очерка остался в памяти. Почему? В этом бородаче, в его характере, его натуре было то, что я особенно ценю в людях. Профессионализм. Основательность. Посмотрите, как он работает! Берет от природы бережно. Столько, сколько необходимо. Но и отдает. Его забота на всем: рыбе, ондатре, соболе… Сам начальник и прораб, и ревизор, и эколог. И если уж скажешь о ком-то без пафоса и натяжки по праву – Гражданин страны, патриот – так это о нем, Федоре Торопове.

Встреча третья

Купить охоту. Непродуманная затея. Бескорыстие

Вы видели когда-нибудь крушение гиганта? Я видела. В документальном кино. Антарктида. Небоскреб, кусок огромного материка – айсберг. Плывет. Все спокойно. И вдруг – треск. Откололась глыба, вторая, куски, кусочки, льдинки… И тишина. На воде крошево. И все. Нет гиганта. Так в девяностые трещала моя Родина. И исчез СССР. Трещала губерния. И под этот треск исчезли сотни предприятий. А руководство тех, кто еще держался на плаву, пыталось любыми средствами найти возможность за-ра-бо-тать. Хотя бы на зарплату рабочим.

И вот в Катангском коопзверопроме нашли. Появилась возможность заработать на охоте.

В один из декабрьских дней мне поздно вечером позвонили. Командировка снова на Север. Задача – снять охоту на медведя. Было много чего, такое – впервые. Интересно.

Рудольф Хеннигер – гражданин ФРГ. По профессии – врач, если не путаю, терапевт. Живет в городе Фрайбурге. Отпуск свой каждый год проводит на охоте. За плечами – охота на всех континентах: Африка, Австралия, Аляска… Решил в очередной отдых поохотиться в Восточной Сибири. На медведя. И выпала ему Катанга. Как? Истории не знаю. И стоило ему это удовольствие 150 000 долларов. Для небольшого коопзверопрома – находка.

Сидим. Оговариваем съемочные моменты. И вроде бы уже все предусмотрели. И вдруг запнулись. Голос подал оператор съемки:

– Видеокамера периодически требует подзарядки. В мороз аккумулятор садится моментально, значит, перезаряжать понадобится чаще обычного. Лес. Тайга. Где?

– Так электростанцию загрузим в вертолет – и с собой. (И это решили, показалось.)

– А где же эта наша электростанция-то? Она ведь в зимовье Торопова с прошлой осени. (Уточнил чей-то голос. Думали недолго.)

– Так привезти. Завтра вертолет летит в Усть-Кут, послезавтра назад. По пути и прихватит.

Так, съемки откладывались на два дня. Сидеть столько в Ербогачене без дела невозможно. Нужно в эти дни заняться поиском материала для следующих съемок. И вспоминаю: в прошлый раз мне рассказали о семье отшельников. Муж и жена. Живут в заброшенной деревне где-то по Тунгуске, по пути в Усть-Кут. Решение пришло мгновенно: летим, попросим экипаж вертолета взять с собой. Рассуждаю дальше: нас высадят, соберу материал, познакомлюсь с людьми. И попросим хозяина дома на своей лошади довезти до Торопова. А уж оттуда на вертолете назад, в Ербогачен. Решила все за тех людей, которых даже в глаза не видела. Сейчас, когда мысленно возвращаюсь в то время, понимаю, насколько непродуманной, легкомысленной и даже опасной была эта затея. Ведь, если подумать: собираемся неизвестно к кому; может ли человек забросить к Торопову – непонятно; живут ли там еще эти люди – вопрос. А связи никакой. Телефонов в помине не было. Но с другой стороны: как много потерял бы в жизни журналист, если бы рисовал себе эти вопросы в сознании.

Вертолет сел. Мы вышли. Снежное поле. Ветерок колышет тонкие былинки и кустики на снежном покрывале. Две дамы в сапогах на каблуках, хорошо провалившись в снег, оглядываются. Подняли глаза к небу – увидели лишь хвост улетающего судна и облака. Поглядели в сторону леса – дом обнаружили. Дым из трубы. Слава богу. Кто-то есть живой. Пошли к дому. Идти очень тяжело. В мягкий, глубокий по колено снег ноги проваливаются. Зашли. Хозяйка от неожиданности вскрикнула, всплеснула руками, присела.

– Вы откуда? С какого облака упали? (Вертолет она не видела, шум не слышала.)

Объяснили. Успокоилась. Самой стало любопытно. Гости же. Чаем напоила. Хлеб нарезала – сама печет. Дед где? Да в лес пошел, темно еще было. Капканы посмотреть, в зимовье наведаться, и вообще забот у него в лесу достаточно. Когда вернется? Кто его знает? Может, к обеду. Может, позже. Оглядываем дом. Комната большая. Одна, но большая. Шкафы делят ее на «зал», «спальню», «кухню». В разных углах комнаты под кроватями пристроились две собаки. Каждая со своим выводком – со щенятами. Ворчат, пытаются тявкать – гости их, видимо, тревожат, да и зачем они здесь? Буржуйка топится. От нее жар и тепло по всему дому. Русская печь. Хозяйка тесто раскатывает.

– Можно по двору прогуляться, осмотреться?

– Конечно.

Во дворе снег утоптан. Лошадьми и людьми. Легче ходить. Обходим бывшую «усадьбу». Забор есть. Где стоит, где лежит. Какие-то прогнившие строения, сарайчики, банька. Все занятно. Сети, свернутые рулоном. Старые ведра. Ржавых два капкана на стене сарая. Острога. «Морды» – то ли на ондатру, то ли на рыбу. Большая связка заготовок для унтов. Когда-то нанизали на шпагат, повесили. Не понадобилось. Два котелка закоптелые, один без дужки, приютились за коровником. В ряд выстроились: дырявое решето, ведра с отбитой эмалировкой и дном, проржавевшее огромное корыто, цинковая смятая ванна. И вспомнилась картина известного русского художника В. Максимова «Все в прошлом». Однажды я очень долго стояла у этого полотна в Третьяковке.

Промерзли до костей. Вернулись в дом, в тепло. И вдруг на меня нашла тяжелая усталость. Страшно захотелось спать. Беготня последних дней, перелеты взяли свое. На часах лишь одиннадцать утра. Хозяин не скоро вернется.

– Клавдия Ивановна (хозяйка), мне б прилечь. Глаза закрываются – спать хочется.

– Сейчас, я только чистенькое что-нибудь найду. Кину на кровать поверх покрывала.

На столе – ворох отстиранного неглаженного постельного белья. Вытащила что-то огромное, цветное. И пахнуло от этой простыни такой чистотой, свежестью, морозом. А что вы хотите? Сушат здесь только на улице. Отстиранное неделями полощется на ветру, пока заледенелое, колом стоящее белье не превратится в мягкую податливую вещь – мороз и ветер всю влагу выдавят.

Упала. Провалилась. Долго ли спала – не знаю. Проснулась от того, что кто-то наждачной бумагой натирает откинутую во сне руку. Да так больно. Сна как не было. Это что за чудо? У кровати – теленок, это его шершавый язычок меня разбудил. Смотрю на него – не смущаясь, продолжает свое дело. А у слабеньких ножек хорошее море-лужа разлилось. Все в одном доме уживаются: дед с бабулей, собаки со щенятами, бычок-малышок…

Где-то часа в три и хозяин пришел. Невысокого росточка, закрученные вверх заиндевелые усы и небольшая бородка. На плечах шубы и на меховой ушанке – снег. Сказочный персонаж… Познакомились.

– Чего не довезти до Федора? Довезу, конечно. Далеко ли? Не мерил, но верст 30, а то и боле будет. Только я вот теперь пока обогреюсь. Да чайку попью. Да лошадей найду – потом уж и грузиться будем.

Чай пил долго. С перерывами на беседу с хозяйкой. Закурил. Дымит. Вижу – поднялся: «Пойду лошадь пригоню. В лесу она».

А за окном – сумерки. Зима. Темнеет рано. Пошел. Прошло еще где-то больше часа. Увидев деда, стали с хозяйкой прощаться. За приют поблагодарили. Приедем ли еще? Поняли, что нет. И ей сказали об этом, но о том, что встретились – не пожалели. Увидеть живущих в таком уединении нечасто приходится.

«Грузились» мы, как выразился Тимофей Ильич, когда уже темнело. Нам с Зоей Александровной (режиссером) пришлось ехать лежа, больше никак, сани на полозьях. Одеяло ватное, поверх медвежья шкура, потом – мы, поверх – еще одно одеяло. «Поезд» тронулся. Едем по Тунгуске. Трусит лошаденка, прокладывая колею, впереди – белая с черным собачонка, друг хозяина. Луна освещает дорогу. На сотни верст вокруг – лес. Долго лежать нет мочи.

– Тимофей Ильич, тормозите, побежим, держась за сани, согреемся, закоченели.

Тормозит. Схватились за сани, бежим, увязая в снежной мякоти… Недолго. Устали. И снова лежа дальше. На морозе много не наговоришься. Да и слова летят возчику не в ухо, а в спину. Но поговорить-то надо.

– А здесь волки есть?

– А как же! Я и ружье взял с собой, мало ли? Да, авось, все хорошо будет…

– А вы точно знаете дорогу к Федору?

– Да как сказать? На лошади вот так зимой никогда не был. А летом на моторке, когда шел по Тунгуске, видел на горе его избу. Летом – да, мимо проезжал. Но так-то мы знакомы, знаем друг друга.

Вдруг натянул поводья, лошадь остановилась. Сам головой вертит, воздух, вроде, нюхает.

– Гляди-ка, и Гаврила приехал.

– Где он?

– Да верст с пять отсюда будет.

– А откуда знаете?

– Так ветер дымок нанес с той стороны, а там никого, кроме Гаврилы, не может быть…

Так за беседой, скачками за лошадью, в полудреме лежа – доехали. Лошадь остановилась прямо у проруби Торопова. И был уже первый час ночи. Поднимались тяжело. Высоко, скользко, ухватиться не за что, разве что за хилые кустики.

Приходу гостей в такой поздний час и в городе – удивление. А тут безлюдье – и вдруг открывается дверь, вваливаются. Уж хозяин и охал, и чаем поил, и за храбрость хвалил, и за то, что заехали, благодарил. Нам же было не до бесед. Быстрее заснуть и согреться. Правда, успела спросить:

– Федор, а на твоем участке много медвежьих берлог?

– А как же? Есть. Я их все наперечет знаю.

– А что ж не попросил у себя охоту эту организовать? И заработал бы!

– Видишь, медведь ведь и умный, и смекалистый, и хитрый… очень. А какой там охотник – неизвестно. Медведь ведь, когда его растревожат, выскочив из берлоги, может под снегом уйти. Ищи его. Охотники уедут, а мишка за мной всю зиму будет ходить, выслеживать, дышать в затылок… Такие страхи никакими деньгами не окупить. Не надо мне...

На охоту, в тайгу, нас с режиссером не взяли. В вертолете женщинам места не нашлось. Охотники, гость, собаки, электростанция… Мы остались в поселке ждать возвращения кинооператора. И очень этому были рады. Смотреть, как из собственного дома выживают животное, чтобы потом убить – зрелище не для каждого. Опытный оператор до мельчайших подробностей снял все, происходящее тогда в лесной глуши. Ситуацию, которая сложилась вокруг мишкиной берлоги.

Гостиница. Вечер. Монитор. Смотрим. Перематываем. Еще раз и еще. Рассказываю, что увидели. Метрах в пяти от берлоги полукругом расположились местные охотники. В этом же строю и гость из ФРГ. Ружья наизготовку. Собак чуть ли не на руках подносят к краю лежки (все это в полной тишине). Собаки должны залаять, медведь – проснуться и… Но собаки не то, что лаять, они дышать боялись, почуяв запах «хозяина леса». От края ямы, пождав хвосты, молча возвращались к охотникам, жались у ног. Их снова туда. Они почти ползком оттуда. И так несколько раз. Как нам потом объяснили, это были собаки-первоходки. Их первый выход. И вот. Короче. Медведя убили в берлоге – другого выхода не было. С трудом вытащили и уложили на снег огромную тушу, покрытую густущим мехом. Видели бы вы радость нашего гостя. Упав на колени перед «добычей», он обнимал его, целовал, смеялся, ликовал. Радость охотника может разделить только такой же охотник. Я была на стороне зверя. Мне было его жалко.

Тушу освежевали. Шкуру (с головой и когтистыми лапами) любитель экстрима увез на родину. Мечта Рудольфа Хеннигера исполнилась. В Сибири поохотился. Трофей – вот он.

Коопзверопром. Для руководства, возможно, это был первый опыт заработать на одном из древнейших занятий аборигенов – на охоте. Получилось. Было ли продолжение – не знаю. Чем запомнилась мне эта командировка? Что это было? Так вот, для нас вся эта история была про-ща-ни-ем. Прощанием с атмосферой и духом. А имя этой атмосферы – бес-ко-рыс-ти-е. Бескорыстием в наше время были пропитаны отношения между людьми. И в этих отношениях, в этой атмосфере не было места вопросам: «Сколько?», «Что я за это получу?». Ушло. Безвозвратно... Попросили экипаж довезти – довезли. Пришли в дом к незнакомым людям, живущим более чем скромно. Обогрели. Напоили чаем. Дали отдохнуть. А затем человек (уставший, намаявшийся за день в лесу, погруженный в собственные заботы и проблемы) легко соглашается отвезти нас к Торопову. Едет в ночь. За десятки верст. И в ночь же – назад, домой. В зимнюю стужу.

P. S. Спрашивается: зачем я все это вспомнила? Причин несколько. Показать, как красив, неповторим, разнообразен ландшафт нашей губернии. Как по-хозяйски рачителен, трудолюбив и бережлив коренной северянин: от природы ничего лишнего, кроме необходимого.

И заставить задуматься: как сохранить столетиями взращенный уклад, дух и атмосферу той жизни? Ведь Катангский район – не просто северное, отдаленное таежное место. Нет. Это часть нашей большой страны, нашей культуры. Российской Федерации. Малая, но весомая и значительная. Наряду с Пушкиным, Чайковским, Королевым… Утратив эту культуру, частичку себя потеряем. Как же не загубить, не предать забвению все это? Мне кажется, Михаил Алексеевич Колесников, коренной сибиряк, из числа местных, почетный гражданин своей земли, очень верно подсказал – КАК.

«Постановления и законы останутся на бумаге, пока районы, где издавна живут малые народы (эвенки, тофалары) не будут рассматриваться как заповедные территории. И разрешены будут на этих территориях лишь традиционные виды хозяйствования: охота, рыбалка, сбор даров леса. Только так можно остановить распад национальной культуры… И помогать местному населению. Обеспечить снегоходами, «Буранами», ружьями, патронами».

А дальше уже заработала моя фантазия. Организовать на местах туристические маршруты: «уникальная охота», «неповторимая рыбалка», «таежными тропами В. Шишкова», «Ужин в яранге»… Глядишь, потянется сюда путешественник. Ездят же любители экстрима в Арктику, саванну, пустыни, Антарктиду… А разве лов рыбы в северных реках, охота на хозяина леса (волк, медведь, рысь), сбор таежных ягод менее интересны, чем охота на льва или тигра? Сказка. Но так хочется, чтобы она стала былью…

Фото из архива автора и с выставки «Малая Родина» Константина КУЛИКОВА и Бориса СЛЕПНЁВА

• Расскажите об этом своим друзьям!