Почему Россия отстала? Поищем ответ в средневековье

Погрузиться в историю и познакомиться как с яркими, так и мрачные моментами становления европейского общества можно с помощью книги Дмитрия Травина «Почему Россия отстала». А главное, эта книга показывает, какое место в европейском обществе с самых ранних времен занимала наша страна. Ниже предлагаем прочитать небольшой фрагмент.

Земля божья да государева, а роспаши и ржи наши

Стивен Пинкер, изучивший эволюцию насилия в мире, показал, что власть государства, уменьшая число людей, погибших от убийств и войн, одновременно увеличивает число жертв, страдающих от тиранов, жрецов и клептократов. Похожая история произошла с собственностью. По мере укрепления средневекового государства проблема грабежей становилась менее актуальной. Однако на смену ей приходила другая — конфискация, которой легко могло быть подвергнуто имущество. В понятие «конфискация», наверное, даже нельзя вкладывать современный смысл, поскольку Средние века считали нормальным изъятие имущества, осуществляемое вышестоящим в иерархии лицом при определенных обстоятельствах. Государство одной рукой защищало бизнес, а второй — грабило. Точнее, оно, как разумный стационарный бандит, стремилось монополизировать право на грабеж, ограничив при этом его масштабы, чтобы не резать курицу, несущую золотые яйца. Но ограничить далеко не всегда удавалось, поскольку «спрос на конфискацию» часто определялся не рациональными соображениями, а текущей потребностью в деньгах.

На многие средневековые случаи конфискации монархи тех времен смотрели совсем иными глазами, чем мы сегодня. Они полагали, что имеют право брать чужое, поскольку это совсем не чужое в их понимании. Как справедливо писал Арон Гуревич в новаторской для советских времен книге «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе», средневековое государство обладало чертами большой сеньории, где хозяйственные отношения переплетаются с властными1.

В Средние века «возникла идея, согласно которой король является собственником всей земли своего государства. Государям раннего Средневековья не было чуждо отношение к своему королевству как к наследственному владению, они его делили между своими сыновьями, видели в нем вотчину. Однако "собственность" короля на его королевство, разумеется, не имела ничего общего с правом частной собственности, она реально расшифровывалась как "суверенитет", т. е. опять-таки была сеньоральной властью над вассалом, свободным крестьянином, горожанином, духовенством и другими подданными».

Ричард Пайпс и его последователи полагают, что вотчинным государством являлась только Россия, но на самом деле подобным образом строились и другие государства. Об этом говорят многие авторы. Например, Иммануил Валлерстайн цитирует Фредерика Лейна: «Феодальное государство было в определенном отношении частной собственностью государя в том же смысле, что феод был частной собственностью вассала». Ну, а римский папа смотрел на дело еще шире. В частности, Бонифаций VIII утверждал, что понтифик «правит телами и собственностью всех христиан». Примерно так же рассматривала Церковь «тела и собственность» на местном уровне. Например, весь Милан представлял собой домохозяйство Святого Амвросия, где «суверенная власть принадлежит архиепископу, преемнику святого», а миланцы «служат суверену в обмен на его покровительство».

Впрочем, представления о том, что государство, епархия или сеньория есть вотчина, шли сверху. Внизу при этом существовали иные представления. Вассалы, прихожане и крестьяне были уверены, что у них есть определенные права. Соответственно, «вотчинник» не мог стать собственником в современном смысле слова, о чем справедливо сказал Гуревич, но мог реализовать свои права в той мере, в какой обладал реальной силой и мог преодолеть сопротивление различных групп интересов — вассалов, желающих иметь побольше земли, крестьян, стремящихся платить поменьше налогов, церкви, конкурирующей с монархом в налогообложении, бюргеров, заинтересованных в минимизации фискального бремени и максимизации городских свобод, кредиторов, надеющихся вернуть с прибылью свои займы короне.

В частности, сеньор мог отнимать и перераспределять землю. Как отмечал французский мемуарист XV в. Филипп де Коммин, могущественные люди в отношении своих вассалов «действуют прямо. Скажут: "Ты не повинуешься и нарушаешь оммаж, который принес мне", и затем, если могут — а за ними такое дело не станет, — отнимут силой его имущество и пустят по миру». Почему так можно было поступать? Не только потому, что сильный человек легко шел на нарушение чужих прав, но и потому, что сами права на имущество выглядели совсем не так, как сейчас. Гарольд Берман отмечал, что в Средние века «фактически земля не была ничьей собственностью, ее "держали" в иерархии "держаний", ведущей вверх к королю или к другому высшему сеньору». Егор Гайдар писал: «Частной собственности на землю в римском или современном смысле этого слова в Средние века нет и быть не может. Землю считают своей, имеют на нее пересекающиеся права и король, и граф, и рыцарь, и община, и крестьяне». А Жак Ле Гофф объяснял, какие из этого возникали последствия: «Собственность как материальная или психологическая реальность была почти неизвестна в Средние века. От крестьянина до сеньора каждый индивид, каждая семья имели лишь более или менее широкие права условной, временной собственности, узуфрукта. Каждый человек не только имел над собой господина или кого-то, обладающего более мощным правом, кто мог насильно лишить его земли, но и само право признавало за сеньором легальную возможность отнять у серва или вассала его земельное имущество при условии предоставления ему эквивалента, подчас очень удаленного от изъятого».

Значительная часть земель в Средние века вообще не имела связи с конкретным лицом. Это были общинные земли. Они не разделялись между крестьянами, а использовались ими совместно. В первую очередь это касалось лугов, на которых пасли скот все члены общины, и лесов, откуда они брали дрова и стройматериалы. В германской деревне пастбища с весны до осени находились в распоряжении отдельных крестьян, в остальное время — у общины. Еще одна важная функция общины состояла в регулировании производства, при котором ограничивались права отдельных хозяйств. Скажем, во Франции община устанавливала единые сроки сбора винограда. Непахотные земли «находились фактически, если использовать современную терминологию, в коллективной, или корпоративной, собственности местного населения». Сельская община «энергично защищала право коллективной собственности на эти земли, решительно пресекая попытки отдельных общинников "в частном порядке" использовать общинные угодья для себя». При этом в некоторых случаях, например в Испании, общинная собственность могла распространяться еще и на мельницы. «Каждый сосед рассматривался как совладелец, и, если мельница продавалась, он получал компенсацию за свою долю в этом имуществе».

Общинные земли выглядели как ничьи, что порождало для сильных людей соблазн согнать с них крестьян (осуществить огораживание). Но государство порой защищало общинников, способствуя сохранению этого вида собственности. Так, например, английские власти поступали при Тюдорах. Французское государство тоже старалось препятствовать огораживанию, хотя начало делать это значительно позже английского — с 1560 г. Любопытно, что во Франции королевские суды защищали крестьян и соперничали с сеньоральными судами, благосклонными, соответственно, к сеньорам. По всей видимости, дело было в том, что французский король страдал от мощи своих аристократических подданных и не прочь был их хоть как-то ослабить. А кроме того, крестьянство, права которого были защищены, становилось более стабильным плательщиком налогов. В итоге к XVI в. «закрепленная судебной практикой наследственность держаний слишком прочно вошла в обычай, чтоб ее можно было оспаривать».

Пахотные земли, в отличие от общинных, не использовались совместно. Но даже в этом случае бывали исключения. В ходе колонизации новых территорий часть земель «отдавалась иногда во временное пользование общинникам и распахивалась ими индивидуально, а через год-два снова поступала в общинное пастбище сроком на 8–10 лет». Эти земли не были частной собственностью. При этом большая часть пашни частную собственность напоминала, но лишь на первый взгляд. На самом же деле она таковой не была, причем проистекало это обычно не из экономики, а из политики. Точнее, из той характерной для Средних веков ситуации, когда крестьянин не имел защиты от сильных и хорошо вооруженных людей. Если тебя приезжали грабить, нельзя было позвонить в полицию из-за отсутствия как полиции, так и механизмов быстрой коммуникации с властями. Да, скорее всего, и по причине безразличия властей к такого рода проблемам. Если община не могла сама себя защитить коллективными усилиями (как, скажем, в фильме Акиры Куросавы «Семь самураев», где крестьяне нанимают себе охрану), приходилось добровольно уходить под покровительство «силовиков», выбирая «разумного» стационарного бандита вместо «неразумного» кочующего. Такого рода практика сформировалась еще в римскую эпоху, получив название патроната2. И поскольку после гибели Римской империи жизнь крестьянина не стала безопаснее, стремление найти патрона никуда не делось. Ради покровительства «мелкий аллодист отдавал свою землю... с тем, чтобы получить ее обратно, но уже в качестве "держания" или "аренды"».

«Для значительной части "реликтовых" свободных земледельцев сложилась такая обстановка, когда признать себя вилланом какого-нибудь лорда было единственным способом сохранить за собой отцовский надел, что означало поставить его под "юридическую защиту" лорда ценой отказа от личной свободы, владельческих прав и, следовательно, согласия нести неизмеримо более тяжелые повинности в его пользу. "Судебные свитки" содержат много свидетельств такого рода признаний». «Уже в IX в., если не ранее, (в Англии. — Д. Т.) считалось нормой, чтобы каждый человек имел своего покровителя — глафорда». Похожим образом обстояло дело в Испании, где крестьяне дарили землю сеньорам, но оговаривали условия, на которых смогут в дальнейшем пользоваться своими бывшими участками. В истории Франции и Германии также наблюдалась практика ухода со своей землей под защиту какого-нибудь сильного господина. Всю эту ситуацию хорошо изложили одной образной фразой Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон: «Быть свободным — значит быть цыпленком среди ястребов, добычей для хищников».

В Англии были случаи, когда в суд для признания себя вилланами являлись не отдельные лица, а целые группы держателей земли и даже целые общины. Шли они на это добровольно-принудительно. Нередко явке в суд предшествовали иски, когда лорды затевали тяжбы против заведомо свободных держателей, требуя признать их своими вилланами. Виллан, уходивший под защиту «силовика», полагал, наверное, что его собственность на землю должна оставаться неприкосновенной. Господин же имеет лишь право на регулярные платежи. Однако манориальные суды со временем всё чаще начинали принимать решения в пользу сеньоров. «В XIV и XV веках они всё менее и менее охотно признавали наследственность вилланского держания».

Привычное для нашей страны марксистское представление о том, что, мол, класс эксплуататоров (феодалов) в целом навязывал свою волю классу эксплуатируемых (крестьянам), сильно упрощает ситуацию. Из него вытекает несколько идиллическое представление, будто в обществе, где жизнь и собственность простого человека ничем не защищены, возможна была бы мирная, благоустроенная жизнь свободной общины, и лишь злые сеньоры все испортили. Сеньоры, может, и впрямь были злые, но они играли важную роль, без которой общество не смогло бы функционировать. Представление о теоретической возможности жизни без «эксплуатации» сродни представлению о золотом веке человечества, существовавшем когда-то в далеком прошлом. В действительности же проблема состояла не столько в эксплуатации одного класса другим, сколько в бандитизме вооруженных людей и в «наездах» на свободных, но ничем не защищенных тружеников, из-за чего они сами вынуждены были уходить под покровительство. Другое дело, что государство в конечном счете поощряло складывавшуюся естественным образом практику покровительства и вменяло в обязанность крестьянам подчинение господам.

В итоге возникала ситуация, когда собственником в современном смысле не были ни господа, ни работники. Каждая сторона имела свои права, которые различались в зависимости от соотношения сил и от сложившейся в той или иной стране традиции. Рассмотрим кратко ситуацию в разных странах, включая Русь.

В средневековой Франции «крестьянские цензивы юридически считались верховной собственностью сеньора и на этом основании крестьяне уплачивали ему ценз, баналитеты и судебные пошлины (там, где они были). Церковь или светский сеньор взимали с них десятину. Вместе с тем эти же цензивы были фактической собственностью крестьян, распоряжавшихся ими по своему усмотрению вплоть до продажи при условии уплаты сеньору особых продажных пошлин». Суд позволял крестьянину при необходимости отстаивать эти права. Марк Блок объяснял возникновение единообразных крестьянских наследственных держаний (независимо от того, к какой юридической категории они относились) действием обычая, который для Средних веков значил гораздо больше, чем для нашего времени. «Эта целиком придерживавшаяся традиций эпоха жила мыслью, согласно которой только то, что практиковалось в течение долгого времени, имело право на существование». По мнению Блока, французские юристы долгое время колебались, не будучи в состоянии определить, кто же является истинным собственником. Но к XVI в. они сошлись на том, что собственником земли является ее держатель. А к XVIII столетию это представление о собственности стало уже общим местом.

Похожим образом обстояли дела в Германии. В одном из главных юридических документов XIII в. — «Саксонском зерцале» — отмечалось, что любой земельный надел, который находится в чьих-то руках в течение одного года и одного дня, считается крестьянским держанием, если за это время никто не представил юридически обоснованное возражение. Данное положение означало, что феодал уже не имел права лишать держателя этой земли по своему произволу. Правда, согласно «Швабскому зерцалу» господин с конца XIII в. мог отбирать у крестьянина землю без суда, но только при появлении задолженности.

Испанские крестьяне (соларьегос) имели значительные права на свой земельный наследственный надел. Государство мешало помещику сгонять арендатора в том случае, когда собственник хотел использовать его более эффективно. Испанские фуэрос в XI–XIII вв. осуществляли фиксацию размера крестьянских повинностей, а от некоторых вообще освобождали земледельцев. То есть собственник земли не имел права получать с нее тот доход, который определялся бы объективными рыночными условиями. Например, согласно фуэро Леона, тот, кто живет на чужой земле, выплачивает собственнику (если не имеет лошади или осла) ежегодно 10 пшеничных хлебов, полкувшина вина и один окорок. Если крестьянин оставлял деревню, он мог продать землю, но здесь сложившиеся нормы его ограничивали. Покупателем должен был стать либо сеньор, либо соседи, т. е. люди того же самого сеньора, что ограничивало продавца в правах и, возможно, негативно влияло на цену.

А вот в Англии дела обстояли иначе. Согласно знаменитому средневековому юристу Генри Брактону, виллан не имел никаких прав на свое имущество. Все его хозяйство и он сам принадлежали лорду. Однако в реальной жизни отношения лорда и виллана часто регулировались манориальным обычаем. Хозяйство переходило по наследству к одному из сыновей виллана, если тот своевременно платил за передачу прав господину. Если же передача земли по наследству оказывалась в определенной ситуации невыгодна для сеньора, требовалось серьезно нажать на крестьянина для того, чтобы отнять у него участок и передать кому-то другому.

На Руси, как и в Англии, доминировал господин. Но он не обладал абсолютными правами на землю. Например, если крестьянин ушел, а затем вернулся, он «имел правовую основу (зафиксированную нормативным актом) для того, чтобы сесть "на свое место". Иными словами, феодал в норме не мог произвольно распоряжаться таким, даже временно покинутым участком. Прочности прав крестьян на землю способствовала активность общин. Соответствующие факты о черной волости-общине хорошо известны: она энергично отстаивала свои земли от феодалов-вотчинников (хотя нередко и безуспешно), а порой пыталась включить в свой состав наделы перешедших сеньоральных землевладельцев». Михаил Покровский отмечал, что «когда московского крестьянина XV–XVI веков спрашивали, на чьей земле он живет, обыкновенно получался ответ: "Та земля государя великого князя, а моего владения" или "Земля божья да государева, а роспаши и ржи наши"».

Итальянский либеллярий представлял собой арендатора земли. Однако это была совсем не та аренда, которая характерна для современного рыночного общества, где четко известно, кто собственник, а кто лишь пользователь имущества. Сгон арендатора с земли запрещался договором и, судя по свидетельству целого ряда источников, был трудно осуществим на практике. Поэтому, если человек являлся наследственным держателем, он приобретал довольно прочные права на свой участок даже не будучи собственником. По-видимому, либеллярии часто считали арендованные земли своими, и приходилось специально оговаривать в документах, что это не так. Либеллярии не становились собственниками. В городских статутах Сиены и Вольтерры специальные параграфы рассматривали случаи, когда либеллярий имел в держании землю более 30 лет, но тем не менее не признавался собственником, хотя по римскому праву человек становился собственником всякого имущества, которым владел так долго. В разных случаях и в разных регионах конкретное соотношение прав собственника и держателя зависело от их социального положения.

Средневековые юристы становились в тупик и не знали, как объяснить ситуацию прочного наследственного землевладения крестьян с точки зрения римского права и его учения о собственности. Современный английский автор высказался прямо: «В Англии нет понятия "абсолютная собственность" (ownership), только земли, входящие в домен короны, могут быть так определены, но любое частное лицо выступает держателем от короны непосредственноили опосредованно». Марк Блок вообще вопрос о собственности в этой связи предпочитал снимать. Он отмечал, что «практически в течение долгих столетий все судебные процессы, связанные с господством над землей или с приносимыми ею доходами, рассматривали вопрос не собственности, а saisine (то есть владения, защищаемого и узаконенного традицией)». Об этом же говорил и Гуревич: «Понятия "власть", "присвоение", "владение" подходят к этим отношениям (феодала с крестьянином. — Д. Т.) гораздо больше, чем понятия "полная" или "частная собственность", "верховная собственность", "монополия на землю"»3. Данное мнение разделял и английский социолог Майкл Манн.

Российский историк Андрей Касатов, посвятивший сейзине (saisine) целую монографию, разъясняет вопрос конкретнее: «Собственность как нечто абсолютное можно представить только в контексте судебного спора, когда существует только одно лицо, которому можно присудить вещь со всей совокупностью прав на нее. Разумеется, в условиях феодальной Европы такое вряд ли было возможно безусловно, но если иметь в виду фактическую власть над имуществом и извлечение ренты, а не феодальные службы и платежи, то система работала именно так. Напротив, рассматривая собственность как определенный набор конкретных полномочий, надо признать, что абсолютная собственность в том виде, как ее пытались представить романисты и цивилисты прошлых лет, такая же фикция, как теория двух собственностей в учебниках римского права».

Таким образом, частная собственность в Средние века — такая же фикция, как «правовая цивилизация». Европейским странам пришлось пройти долгий и трудный путь для того, чтобы сформировалась в конечном счете та собственность, которая делает эффективной рыночную экономику. Причем речь здесь идет не только о земле. Условной в Средние века была любая собственность. Государь изымал у «частника» любое имущество, вне зависимости от того, кто им владел, если считал это целесообразным и имел для этого достаточную силу.

1. Научные взгляды Гуревича восходили не к трудам классиков марксизма, почитавшихся в СССР, а к мнению классика французской медиевистики Марка Блока, написавшего в книге «Характерные черты французской аграрной истории»: «Было бы совершенно неверным видеть в отношениях сеньора и его подданных только экономическую сторону, как бы важна она ни была. Сеньор является господином, а не только руководителем предприятия. Он располагает по отношению к своим держателям политической властью, набирает из них в случае надобности свои вооруженные силы, а в качестве компенсации распространяет на них свое покровительство». За свою монографию Гуревич подвергался жесткой критике в советское время .

2. Другой вариант возникновения условной собственности в Риме — это прекарий. Мелкий земледелец (прекарист) работал на участке, полученном от богатого собственника. Тот, как правило, в любой момент мог вернуть себе землю обратно. Но уже в IV–V вв. н. э. прекарное держание стало длительным, в ряде случаев — пожизненным. Появились постановления церковных соборов о том, что длительность пользования не обеспечивает прав собственности. Из этого можно сделать вывод о том, что у прекаристов возникли представления, будто земля принадлежит им. Но на самом деле она в полной мере не принадлежала ни хозяину, ни работнику.

3. Некоторые авторы полагают, будто подобное положение дел было характерно лишь для России, где существовала так называемая власть-собственность. Но на самом деле история данного понятия говорит совершенно о другом. Его ввел в оборот востоковед Леонид Васильев в 1982 г. Если внимательно почитать его статью, обнаружится, что он имел в виду совсем не то, что имеют в виду авторы, говорящие о принципиальном различии Востока и Запада. Васильев отмечал, что почти во всех древних обществах верховный вождь «присваивает и реализует право пожалования землями». Это и есть феномен власти-собственности. И частная собственность формируется лишь на этой базе. Всюду (кроме античной Греции и, может быть, Финикии) она возникает в результате таких пожалований. Таким образом, никак нельзя говорить, будто власть-собственность — это феномен лишь восточных обществ. Но как на Востоке, так и на Западе может происходить в дальнейшем перераспределение земли. И вот здесь возникает, по мнению Васильева, кардинальное различие двух типов обществ. «Отношения редистрибуции в Европе были в структурном отношении второстепенными».

Что значит «второстепенными», он, правда, не объяснил. По-видимому, имелось в виду, что на Западе собственник чаще сохранял свои права, чем терял их в результате произвола правителя. Вряд ли мы обладаем достаточным числом источников, чтобы провести точные количественные оценки «редистрибуции» во всех древних и средневековых обществах.

Впрочем, если нас интересует не историческая картина прошлого, а возможности модернизации разных стран, то такая оценка и не понадобится. Ведь для того, чтобы воспрепятствовать хозяйственному развитию, не обязательно отнимать собственность у подавляющего большинства людей. Достаточно создать в обществе представление, что имущество человека не защищено законом и может быть отнято за какие-то провинности, а то и просто по произволу вождя. В подобной ситуации возникает массовый страх потери собственности, а значит, стремление «спрятаться», «не высовываться», «вывести активы», «уйти в тень». В современной России, которую сторонники теории власти-собственности относят к восточному типу обществ, перераспределение с формальной точки зрения второстепенно. Большая часть собственников не теряет имущества в результате грубых «наездов» или же передает его иному хозяину добровольно (за выкуп). Но и подобная незащищенность негативно влияет на экономику. Похожим образом обстояло дело практически во всех странах Европы в Средние века. «Второстепенность редистрибуции» оборачивалась тем не менее масштабными изъятиями собственности, что существенно тормозило развитие.

• Книгу Дмитрия Травина «Почему Россия отстала?» представляет издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге.
• Отвечая на вопрос об успехе или отсталости разных стран, экономисты описывают хозяйственные реформы, политологи исследуют авторитарные и демократические режимы, а культурологи сопоставляют менталитеты народов. Эта книга написана иначе. Она представляет собой труд в сфере пока еще необычной для нашей страны науки — исторической социологии. Книга Дмитрия Травина, научного руководителя Центра исследований модернизации Европейского университета в Санкт-Петербурге, заинтересует тех, кто любит узнавать и анализировать многочисленные факты из прошлого разных стран, в том числе России.

На нашем сайте читайте также:

• Цена крепостных в России: двухлетняя девочка – рубль, хороший повар – тысяча
• Что мешает России догнать и перегнать мировых лидеров?

Polit.ru

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Золотой век Зои Богуславской
  
  Зоя Богуславская – знаменитая российская писательница, эссеист, искусствовед и литературный критик, автор многочисленных российских и зарубежных культурных проектов, заслуженный работник культуры РФ.
• БАМ – ССО – ВЛКСМ
  
  На прошлой неделе побывал сразу на нескольких мероприятиях, связанных с аббревиатурами, вынесенными в заголовок, и нахлынули воспоминания. Правда, они (воспоминания) выстроились в голове в обратном порядке, нежели в заголовке. Впрочем, так и было в истории. И в жизни…
• Чутье. Рассказ Владислава Огаркова
  
  Эту историю поведал Эдуард Копица, мой знакомый, живший в северном Усть-Илимске. Водитель грузовиков и автобусов, простой и светлый человек, он очень любил природу и многое знал о ней. Увы, ушедший туда, откуда не возвращаются.
• День Победы: страницы жизни Виктора Секерина
  
  Виктор Павлович Секерин в 70-е годы заведовал кафедрой и аспирантурой на факультете иностранных языков КГПИ. Он поражал эрудицией, смелостью, раскованностью, ораторским мастерством. Сердце его не выдержало перегрузок в 58 лет. О его жизни и пойдет речь.
• Защитники, или Воспоминания новоявленного бравого солдата Швейка о превратностях воинской службы
  
  Почти вся история человечества прошла в войнах и вооруженных конфликтах. Причин тому множество, всех их и не перечислить, да и такой задачи автор не ставит. Куда интереснее вопрос о роли подготовки военных кадров для успешной защиты Отечества. Автору на примерах своей биографии представилась возможность рассказать, как его в очень давнюю эпоху готовили защищать свою страну. И первым моим рассказом будет повествование о начале моей воинской «карьеры» в послевоенной Одессе. Александр Табачник
• Не судьба?
  
  Судьба некоторых книг складывается словно по драматическому сюжету. Недавно мне довелось ознакомиться с повестью Г.П. Баранова «Злой Хатиман. Записки военного разведчика», которая могла прийти к читателям ещё в конце 80-­х. Но не пришла. И вот тут интересно разобраться – почему...
• Фронтовик, писатель, гражданин: сто лет Виктору Астафьеву
  
  1 мая исполнится 100 лет со дня рождения Виктора Астафьева
• Какой была в СССР бытовая техника
  
  Президент Владимир Путин сказал, что «в СССР выпускали одни галоши». Такое высказывание задело многих: не одними галошами был богат Советский союз, чего стоила бытовая техника!
• 90-е: лихие или бурные?
  
  «Эта песня хороша – начинай сначала!» – пожалуй, это и о теме 1990-х годов: набившей оскомину, однако так и не раскрытой до конца.
• «…Я знаю о своем невероятном совершенстве»: памяти Владимира Набокова
  
  Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (10 апреля по старому стилю) 1899 года, однако отмечал свой день рождения 23-го числа. Такая путаница произошла из-за расхождения между датами старого и нового стиля – в начале XX века разница была не 12, а 13 дней.
• «Помогите!». Рассказ Андрея Хромовских
  
  Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
• «Он, наверное, и сам кот»: Юрий Куклачев
  
  Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
• Эпоха Жилкиной
  
  Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
• «Открывала, окрыляла, поддерживала»: памяти Натальи Крымовой
  
  Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
• Казалось бы, мелочь – всего один день
  
  Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
• Так что же мы строим? Будущее невозможно без осмысления настоящего
  
  В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?
• Первый фантаст России Александр Беляев
  
  16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
• «Необычный актёрский дар…»: вспомним Виктора Павлова
  
  Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».
• Последняя звезда серебряного века Александр Вертинский
  
  Александр Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Он был вторым ребенком Николая Вертинского и Евгении Скалацкой. Его отец работал частным поверенным и журналистом. В семье был еще один ребенок – сестра Надежда, которая была старше брата на пять лет. Дети рано лишились родителей. Когда младшему Александру было три года, умерла мать, а спустя два года погиб от скоротечной чахотки отец. Брата и сестру взяли на воспитание сестры матери в разные семьи.
• Николай Бердяев: предвидевший судьбы мира
  
  Выдающийся философ своего времени Николай Александрович Бердяев мечтал о духовном преображении «падшего» мира. Он тонко чувствовал «пульс времени», многое видел и предвидел. «Революционер духа», творец, одержимый идеей улучшить мир, оратор, способный зажечь любую аудиторию, был ярким порождением творческой атмосферы «серебряного века».