ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-03-29-03-08-37
16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
2024-03-29-04-19-10
В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за...
2024-04-12-01-26-10
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
2024-04-04-05-50-54
Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
2024-04-11-04-54-52
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола...

Та самая Мария Ивановна

Изменить размер шрифта

 

Это распространённое русское имя стало в советское время нарицательным для учительниц младших классов. Одна из таких по сию пору живёт в селе Шаманка Шелеховского района.

2303 8 1

Усадьбу семьи Мельченко находят не по названию улицы и не по номеру дома, а по... поленнице. Она сложена так аккуратно и самобытно, что залюбуешься.

– Туристы часто спрашивают: «Можно сфотографироваться с вашей поленницей?» – смеётся хозяин Валерий Павлович. – Да фотографируйтесь на здоровье! Только что в ней особенного?

Ничего особенного и во дворе. Только снег сложен в сугроб с такими ровными краями, что под линеечку. И в доме с пылающей жарко печкой совсем ничего особенного, только чистота и свежесть. И в комнатке направо у входа старушка – чистенькая, светленькая, в юбочку и блузочку одетая. Сидит на кровати со взбитыми, друг на дружку положенными, подушками, газету ЗОЖ читает. Это и есть Мария Ивановна, урождённая Иванова, по мужу Мельченко, 92 лет от роду...

– Много? – спрашиваю.

– Не знаю, – простодушно отвечает Мария Ивановна и, посмотрев куда-то вверх и в сторону, через несколько секунд хохочет:

– Я один раз, ну, это раньше ещё – магазин на машине к нам приезжал, в очереди стояла. Некоторые говорят: «Вы проходите вперёд без очереди». А я отвечаю: «Нет. Я постою. На людей посмотрю, себя покажу да пообщаюсь». «Ну, молодец, – говорят, – а сколько вам лет?» Я говорю – восемьдесят, мне тогда так и было. А девчонки у нас тут шутницы, смеются: «Ну, ты, Марья Ивановна, и нахватала». Смешно им, что я столько годов «нахватала». Это тогда ещё. А я всё хватаю и хватаю... Глаз только плохо стал видеть. А ухо давно, с молодости ещё не слышит, после болезни и операции. А только кажется, что детство вчера было. Так всё хорошо помню и как будто вижу перед собой.

Мария Ивановна снова уходит в себя. На этот раз наклонив голову вниз и немного дольше, будто высматривая что-то написанное на собственных руках. Потом начинает рассказ о давнем, дорогом, сокровенном.

– Мы на Алтае жили, в деревне Буланиха. Она большая деревня была, больше Шаманки, в ней три колхоза было. Нашу улицу всё называли Хохловска, или Хохловка, потому что вроде как хохлы на ней по переселению жили. Но вообще моя прабабушка Федосья с родителями откуда-то из-под Воронежа приехала. Я её помню, бабушку Федосью-то. Она хорошая была. Пробовала её расспрашивать про Воронеж. Но она же маленькая совсем была, когда они уезжали. И только помнит, что её на телегу сажали. Потому что ей идти трудно было, а взрослые шли...

В центре села церковь стояла. Церковь была красивая, высокая, с куполами, золочённые кресты. Но всегда в Ильин день был престольный праздник. Мама нас с Ниной, сестрёнкой, раза два, наверное, сводила, я всё рассматривала. Служилось там, много людей ходили. Идёшь ночью, смотришь – там огоньки, электричества же не было, свечи горели, лампадки. Бывало, мы с Ниной и ещё одной подружкой в поле пойдем. А маме не говорим. Зайдём по дороге далеко-далеко, посмотреть, как огоньки растут. Нашли березничок, смотрим – там жарочек, там, там... Так радовались имя! Ну, немножко нарвали. А даже не знали, что они же вянут. Пока шли назад, они завяли, ну, потом в воде отошли. А мама говорит: «Зачем так далеко ходили?» А я ей: «Мама, так нам церковь видно было, мы не заблудимся». Утром, если обедня, такой красивый звон. Мы с Ниной выйдем за вороты, наша улица дли-и-нная, смотрим, кто как одетый в церковь идёт. Ой, то платок красивый, то платье красивое, то ребёнка несут в красивом одеялочке... И вот так мы любовались. До 37 года церковь служила, а потом закрыли её, в клуб превратили.

Снова и снова мысленно бежит она с девчонками по Хохловке, к центру, где кроме церкви стоят ещё много всяких строений: ШКМ – школа коммунистической молодёжи, кооперация, магазин, киоски с любимыми, столь привлекательными карандашами и красочками. Зимними вечерами так хорошо было рисовать домик и солнышко, собачку с закрученным хвостиком на дорожке и петь про страну родную, которая так широка, про дивизию, которая шла и шла по долинам и по взгорьям, вперёд и вперёд... Зато летом вся жизнь проходила на улице.

– Хорошо у нас было: лето тёплое, солнечное, дождик даже если пройдёт, то после дождя так хорошо было! В ограде мы всегда метлой подметали, так чисто было, ни стеколочка, ни палочки, ни соринки, травушка-муравушка, босиком можно бегать... Двор большой. Так-то мы носили вязаные носки, они колючие, а когда нам купят чулочки в резиночку да ботиночки, да со скрипом, да платочки с каёмочкой и цветочки на них, да мы их повяжем, да фартуки наденем на платьица, да пойдём – радость такая, так хорошо! Мяч нам купят – одна сторона красная, друга – синяя. До чего мы рады были! На качели качаемся, частушки поём.

Мама веники вязала.

Я черёмуху рвала.

Перепёлка песню спела,

Я ничё не поняла...

Такова уж счастливая природа детства – оно запоминает преимущественно радостное, яркое. До ребятишек, которых к концу 30-х у Ивановых было уже четверо, конечно, не доходило, как трудно достаётся всё их молодым родителям. За «палочку» – трудодень в колхозе – давали много что – 200 граммов муки. Хозяйство содержали минимальное: несколько овец, кур, корову, от которой надо было 270 литров молока сдать государству, это была как раз Манина обязанность – носить ежедневно по 3 литра на молоканку. Родственников в деревне практически не осталось – их раскулачили и выслали... в Сибирь, преимущественно в Горячие Ключи Иркутского района. И, как ни странно, обустроились там сосланные алтайцы лучше, чем оставшиеся земляки. Поэтому и позвали Ивановых к себе.

2303 8 2

Сначала жили в Горячем, потом перебрались в Пивовариху, в совхоз. Конечно, тоже трудно было, но всё ж таки рабочие получали 600 граммов хлеба... Работящие, мастеровитые Иван с Каппой надеялись на лучшее, дети, которых стало уже шестеро, подрастали, планировали старших выучить в близком городе. Но грянула война. Главу семейства в 42-м призвали. И больше никто его не увидел.

– Они в Мальте стояли, сосед Даниленок тоже там был. И когда он вернулся с фронта, Даниленок этот, Гавриил, маминой сестры это муж, он так рассказал. Их отправляли на фронт, в первый состав наш отец попал, а он во второй. И когда к Сталинграду подъезжали, их пошёл в одну сторону, а наш в другую. И потом слышат – тот, первый, разбомбили. Вы понимаете? Наш отец попал под бомбёжку. И никаких сведений, и пособия даже мы получать не могли, потому что документов о гибели нет. Потом, когда Саша (брат) стал выяснять, в военкомате да везде там, они нашли. И в Книге Памяти он записан: Иванов Иван Антонович. С 1904 года рождения. Родился в Алтайском крае, селе Буланиха, призван оттуда-то, тем-то... Потом детям пособие восстановили.

Самой Мане в 1941 году исполнилось 17 лет. Она окончила школу и хотела учиться дальше. Этого хотела и мама. Но попросила самую свою старшую дочку остаться для помощи, ведь братики были совсем малыши. Дома-то она не сидела, трудилась наравне со всеми – и в поле, и на ферме, и яму силосную копала... И всё-таки через пару лет, в самый разгар войны, в 1943 году она поступает в Иркутское педагогическое училище, где встретила и День Победы...

– Училище и общежитие вообще находились в Глазково. Но эти здания были сначала заняты под госпиталь, раненых там лечили. И мы жили на улице Бограда в Иркутске, в Водниковском клубе. Наша комната – первый курс, там человек 30 было, а у второкурсников – 20, а третьекурсников – ещё меньше. Многие отсеивались, даже с Пивоварихи, некоторые не смогли учиться. А я осталась. Я хоть и скромная, но цели всегда добивалась... Ну, жили хорошо, хоть и бедно. Варили всё на одной кухне. Но мы почему-то весёлые были. С Тулуна из детдома на библиотекаря приехали учиться девчонки. И там была одна Поля Тищенко. Она так хорошо пела украинские песни. Споёт, а мы просим: «Ещё, ещё!»

В 1944 уже наше здание в Глазково освободили. Мы и жили там, недалеко от обозрительного колеса. В парке, когда музыка играла, мы в нашей ограде танцевали. Там же, в Глазково, частный сектор был. Деревня, можно сказать, коров держали. И одна там Маруся Моисеева ходила к бабе Доре за молоком. Один раз утром рано она пошла, и там ей сказали, что Победа. Она прибежала, будит нас: «Вставайте, девчонки, война кончилась! Победа! Победа!» Мы взяли багульник цветущий, пошли в училище, а там уже столы накрыты... Конечно, занятий никаких не было. Вечером по мосту мы – в Иркутск. Но столько народу! Все весёлые такие, гармонь играет – пляшут, но некоторые и плачут. Вот у нашей Саши Маньковой за день перед победой брата убили. Как же ей не плакать? Ну, всё равно праздник. Говорят: сегодня и кино-то бесплатно! Мы пробовали добраться до кинотеатра на Карла Маркса, но на улице столько людей, что не смогли мы даже туда протолкнуться...

С Победой пришла и самостоятельная жизнь молоденькой учительницы. Её направили в деревню Большая Елань под Иркутском. И это стало для девушки довольно суровым испытанием. Не потому, что деревня, – она ко всяким условиям привычная. Не потому, что голодно – опять же этим её не удивишь. И ученики – дети как дети. А вот учитель-напарник Тимонин оказался пьяницей, и это сильно отравляло ей жизнь. Но всё же положенный срок – два года – отработала. В облоно предложили два варианта, она выбрала Шаманку, потому что там жило много горячинских. Выбрала, выходит, на всю жизнь. Здесь вышла замуж, родила, вырастила и воспитала троих собственных детей. А ещё научила в своей малокомплектной начальной школе уму-разуму десятки чужих. Впрочем, чужие – это, конечно, неверное слово. Ведь в маленьком посёлке на краю Шаманки, который официально назывался Куйтуном, а в обиходе – Девятка, почти все чувствовали себя родственниками.

– Там домов-то штук двадцать, – вспоминает Валерий Павлович. – И несколько бараков многоквартирных. Много литовцев, которых после войны выслали сюда, как предателей, или что. Но никто их так не воспринимал, жили дружно. Когда первый телевизор появился у Урбанисов, все к ним собирались смотреть. И вот что характерно: посёлочек маленький, населения немного. Но вся инфраструктура была: клуб, медпункт, конюшня, ну, школа, где матушка моя работала. О, она строгая была! Мы её слушались. И как-то интересно было. Всякие праздники проводили, и в школе, и в клубе, сами все там делали, рисовали, стихи учили, выступали. Вот она умела как-то это всё организовать... Интересно даже вспомнить, у нас в клубе как в театре было. Занавес раздвигают, мы на сцене стоим, а там полный зал народу. Все нам хлопают, мы выступаем. Она сама рисовала хорошо. Весь клуб разрисован: зайцами, лисицами, медведями...

Любовь к природе и её прекрасное знание и понимание, привитые с детства, дали возможность на пенсии полностью предаться «второй профессии».

– Шаманка вся среди лесов, а на Девятке там вообще ягодники в шаговой доступности. Вот она, когда сезон подходит, прямо вся сама не своя. Если не подвезут её на мотоцикле, она пешком в гору сама уходила, часто без компании, одна. И ни разу не заблудилась, и никакой зверь на неё не напал. Вот как начинает с жимолости, потом черника, голубика, брусника. Всё она собирала. Принесёт и на следующий день – на рынок в Иркутск, тут автобус сквозной ходил до рынка. Ой, она этой ягоды, наверное, вагон продала!

– Ну, уж ты, Валера, скажешь... – несколько даже обиженно отзывается Мария Ивановна. – Не так уж я её много и продала...

Это в ней заговорило предубеждение советского интеллигента против «торгашества», когда даже тобой же добытое продавать считалось делом недостойным. Но мы убеждаем старую учительницу, что ничего зазорного в этом нет, и она с удовольствием вспоминает:

– У меня хорошо покупали. Одна там соседка спешила куда-то и попросила меня продать и её ягоду. Я взяла и продала и её, и свою. Другая удивилась – как так быстро? А я вижу – она стаканчик-то неполный накладывает. Вот у неё и берут плохо. А я всегда с горкой, да и она у меня всегда чистенькая, хорошая...

– Ой, она у меня, матушка, простая такая. Вот всем, кто с города приезжал, рассказывала, где хорошие ягодники, где грибов можно набрать. Вообще лесные люди так не делают. Я вот лично сам первому встречному такие сведения не даю, ведь приедет потом туча этих грибников-ягодников, всё обдерут. А она всем подряд всё выкладывала. И ночевали у нас все, кто ни попросится. Простая душа. Может, за это ей Бог и даёт долголетие...

– Да, я думаю, что Бог мне всегда помогал, – соглашается Мария Ивановна. – Я счастливая: что у мамы я первая была, что детство у меня такое хорошее было. И когда операцию делали – не умерла. И дети у меня хорошие...

Частушки от Марии Ивановны, которые она запомнила в детстве, проживая в деревне Буланиха Бийского района Алтайского края.

На столе стоит стакан.

На стакане – таракан.

Если хочешь познакомиться –

Купи на сарафан.

На столе стоит стакан,

На стакане буквы.

Ко мне приехали сваты,

А я играю в куклы.

Я сегодня не обедала

И чаю не пила.

От милого письмо читала

И тем довольная была.

Хорошо, хорошо

Перелазить низко.

Хорошо того любить,

кто в соседях близко.

Шура, Шура, Шурочка

Идёт из переулочка.

Шура улыбается.

Платочком вытирается.

Шура мой, Шура мой,

Шура маленький,

Как у Шуры на груди

Цветочек аленький.

Раньше семечки щелкали,

А теперь кожурочки.

Завлекательные глазки

У моего Шурочки.

У моего Васеньки

Три рубашки красненьки:

В одной ходит, в другой спит,

Третья в ящичке лежит.

Чёрну курочку кормила,

Чёрна курочка не ест.

Чернобровенький мальчишка

Никогда не надоест.

На качелях я качалась,

Под качелями вода.

Бело плате намочила.

Дайте розово сюда.

У меня милёнок есть.

Я не сказываю.

Вот он, вот он в рукаве –

Не показываю.

  • Расскажите об этом своим друзьям!