ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-04-12-01-26-10
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
2024-04-04-05-50-54
Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
2024-04-11-04-54-52
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола...
2024-04-04-09-35-17
Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
2024-04-04-09-33-17
Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в...

Последний ветеран Ольхона

Изменить размер шрифта

 3105 8 1a

– Ты чего приехала, а? – Алексей Васильевич быстро-быстро шаркает валенками, заваривает чай, потом, подумав, достаёт из щели между холодильником и стеной бутылку коньяку, наливает в две маленьких гранёных рюмки. – Про жизнь мою рассказывать? Это тебе герой нужен, а я даже раненый не был! В окопах сидели герои, а мы – ну та-ак, при авиации! Тебе нужно, чтобы красиво было, чтобы грудь в орденах, а у меня, видишь, одни «юбилейки» висят, военных две было – только книжки остались орденские.

3105 8 1

Как живет последний ветеран Ольхона

– А сами медали где?

– Дак ветром сдуло! Что ты смеешься? Сарма была, там корову унести может, не то что медали!

Четыре коровы и Шарик

Сарма, баргузин, шелонник и еще два десятка ветров самый большой байкальский остров Ольхон посещают часто. На сто осенне-зимних дней с октября по декабрь ураганных приходится около шестидесяти. Сейчас май, но с головы китайского туриста, с которым мы паромом переправляемся на Ольхон, сдувает кепку. Лёд на Байкале уже вскрылся, но парому тяжело, он с полчаса буксует посередине пролива, с трудом разворачивается, пытаясь пробить себе путь.

Четыре часа от Иркутска, паром, ещё час по разбитой дороге до Хужира, центрального и самого туристического посёлка острова, потом семь километров по направлению до деревни Харанцы. В ней и живёт 96-летний Алексей Васильевич Копылов, последний ветеран острова Ольхон.

Живёт один – как ни пытались дети перетащить его в Еланцы, райцентр на материке, не вышло – во-первых, независимость, во-вторых, хозяйство. Огород с картошкой, четыре коровы, ласковый пёс Шарик. Дом Копылова стоит с новенькой табличкой: «Здесь живёт ветеран ВОВ». Алексей Васильевич иронически напевает: «Здесь живёт семья советского героя, грудью защитившего страну». Опять, говорит, повесили, старую-то сын изничтожил, умаялся вытаскивать – во-от на таких гвоздях висела!

– А зачем он так?

– Да наезжает туристов, ходят, фотоаппаратами своими машут, ещё попадётся ваш брат журналист и начинается: «Как живёт ветеран!» Ты напиши, пожалуйста, что живу я очень хорошо. Мне бы вот лошадь ещё, хотя куда я на ней... Для радости только!

3105 8 2

Восток – Запад

В деревне Куреть, где родился и вырос Копылов, лошадей было много и все колхозные. До Байкала неблизко – за рыбой не наездишься, растёт всё плохо, поэтому колхоз, организованный в Курети к середине тридцатых, в основном занимался скотом. Места глухие, ссыльные – ещё при царской власти, под подозрением – при советской.

– В тридцатые знаешь как забирали? Винного-безвинного, придёт разнарядка из НКВД, приезжают – пять человек им выдерни, так по бумажке положено.

Семью Алексея Васильевича репрессии миновали чудом – присматривался к ним местный участковый, положивший глаз на маму Алексея, грозил чекистами, – а забрали его самого. Оказался участковый белоказаком аж из врангелевцев.

Сам Копылов отучился в девятилетке, а дальше образование получать не захотел, хотя и предлагали, «хоть на бухгалтера учись, хоть на агронома». Остался работать в своём же колхозе, при лошадях. Вместе с табуном в сто голов, истребованном на нужды Красной армии, он и поехал в июне 1941 года в Иркутск. Куретских лошадей загрузили в вагоны и отправили воевать на запад, а Копылов поехал на восток, в Читу, учиться на радиста. Рассказывая об этом, Алексей Васильевич начинает автоматически постукивать пальцами по столешнице.

Старшим радистом его прикрепили к Первой воздушной армии. «Наша задача была знаешь какая? – говорит Алексей Васильевич. – По своим чтоб не били! Связь-то как была налажена – считай, никак. Наши войска займут какую деревню, а пока-а та информация до штаба дойдёт!» Сначала Подмосковье и Тушинский аэродром, а дальше на Запад: Гжатск, Витебск, Смоленск. Третий Белорусский фронт генерала Черняховского – самого молодого из всех командующих фронтами. «Наш-то орёл был! – говорит Алексей Васильевич и выуживает с тумбочки жэзээлововский томик с военачальниками времён ВОВ. – Гляди, про него не написали, а он в 37 лет погиб, на снаряде подорвался! Вот тебе герой, настоящий, про него и пиши».

Кёнигсберг, за который Копылов получил первую военную награду, брали уже после смерти командующего фронтом. Орденская книжка, разорванная на две половинки, хранится в сундуке, замотанная в целлофановый пакет, перевязанный георгиевской ленточкой. Где-то на паромной переправе на дне Байкала лежит латунная медаль «За взятие Кёнигсберга».

3105 8 3

Запад – Восток

Победу Копылов встретил в Либаве, нынешней латвийской Лиепае. Грохот ночью, говорит, стоял такой, что подумал: «Опять бомбят!», на улицу выскочил, а там все шальные бегают, один обнимает и кричит: «Всё, браток, всё! Закончили!»

После войны уже старшего сержанта Копылова оставили дослуживать два года в Белоруссии. Он говорит, что не в обиде – дело военное, служба хорошая, только сильно горевал, что не отпустили в 1946-м к маме на похороны.

– Я тебе говорю, что не сильно навоевался-то, – Алексей Васильевич сидит на лавочке и критически обозревает поле под картошку, уже вскопанное его руками. Теперь нужно сажать, на это сил уже не хватает, ждёт дочку, а мою помощь категорически отвергает. Ты ж городская, говорит, поди, на сковороде ту картошку только и видела. – Смену отработаешь – идёшь, отдыхаешь с девчонками. У нас связисток-то было! Верёвку натянешь и в волейбол режешься или читаешь!

– С девчонками читаешь?

– Ну! Я дежурю, в наушниках, где-то книгу взял – «Тихий Дон». Приходит одна, говорит: Леша, что, интересно? Я говорю: ну, а ты садись на коленки, будем вместе читать.

– И как?

– Хорошо! Только что там Шолохов писал – вообще не запомнил!

Одну из связисток Копылов спас. Та бегала к его другу на свиданки, за тем её и застукали. За оставление поста девушке грозили неприятности серьёзные, вплоть до военного трибунала, но закончилось всё товарищеским судом, который поручили возглавить Алексею.

– Я её и так ругаю, и эдак, она рыдает, а я-то ей глазами – да не бойся ты, я же специально, чтоб вся серьёзность только на словах осталась, чтоб не увезли тебя никуда. Девка-то была хорошая, сил нет, фокстрот меня танцевать научила. А ты умеешь?

Услышав, что фокстрот я не умею, он отшвыривает сигарету, встаёт, приглашающе разводит руки, начинает мурлыкать под нос мелодию. Через десять минут моими успехами в обучении Копылов всё ещё недоволен: «В штанах ходишь, волосы по-ребячьи стрижены, и танцуешь, как будто меня боишься. Легче надо, ле-го-не-чко!»

В 1947 году демобилизовали его вместе с другими сибиряками, но обратно собирались не все: кто остался в Белоруссии, кто по пути застрял в Москве.

Москву Копылов посмотрел, красивый, говорит, город, понравился, двух дней хватило, а дальше – на иркутский поезд и к Байкалу. Домой.

3105 8 4

«Беспартейный»

– Ну, давай теперь телевизор посмотрим, что там новенького у нас!

Алексей Васильевич долго шарит за ящиком в поиске провода, бережно выключает музыкальный центр. Смотреть телевизор он не большой любитель, а музыку – военные песни, «Любэ» и, как он говорит, «Лёнечку Утёсова» слушает постоянно. Телевизор барахлит, Алексей Васильевич несколько раз стучит кулаком по крышке, и изображение проявляется: Владимир Путин долго идёт по коридорам кремлёвской резиденции к своей четвёртой инаугурации на президентский срок.

– Что-то это не очень новенькое, – замечает Алексей Васильевич.

Он спрашивает, за кого я голосовала, а на ответный вопрос хитро подмигивает: «Секрет! А ты чего ж тайну голосования не блюдёшь!» Голосовал он, впрочем, привычно за коммунистов, хотя особенно тёплых чувств к ним не испытывает и в партию не вступал.

– Я ж заместителем в Микояновском колхозе был, надо мной пять председателей сменилось – а я всё сижу. Был бы партейный – точно был бы председателем!

Спрашиваю: чего б и не стать, действительно, председателем? Копылов опять подмигивает и говорит: «А на хрена? – и добавляет: – Профилем я на Ульянова не особенно похож». Алексей Васильевич имеет в виду фильм «Председатель» с Михаилом Ульяновым в главной роли, где фронтовик возвращается в родную деревню, разорённую войной, и налаживает там колхозную и семейную жизнь.

В родную деревню после войны Копылов не вернулся – райвоенком, к которому старший сержант явился с документами, сказал: «Чего тебе в той Курети? Езжай на Ольхон – красота, отдохнёшь». Что такое остров Ольхон, Копылов тогда не знал, хотя от Курети это меньше ста километров. Во-первых, не было никакой трассы в тридцатые годы, а во-вторых, было не в заводе куда-то ездить, в первый раз дальше райцентра Копылов выехал только с началом войны.

«Интересно мне стало, что за Ольхон такой, и отдохнуть интересно! Я и отдохнул, – Копылов смеётся. – 24 центнера с гектара надо было давать, а у меня девки в бригаде мал мала меньше, и ни одного инструмента – ни косилок, ни молотилок, ничего! Я взял козу, поехал в Маломорец к буряту старому одному, торговался-торговался и уговорил его всё же косилку мне выменять, дело пошло легче».

Наладив дела своей бригады, Алексей наладил и семейную жизнь – женился на Марии, Маше, своей «баушке».

3105 8 5

Неулыба

Вишнёвый жигуль Копылова несётся с холма, кажется, прямо в Байкал по дороге, больше похожей на тёрку. Сначала Алексей Васильевич долго пытался его завести, потом сам толкал, в конце концов удалось раскочегарить подсевший аккумулятор. Из-под колёс рассыпаются евражки, малые суслики, Алексей Васильевич лихо крутит руль, объезжая ямы и невысокие сосны, он явно доволен и тем, что машина завелась, и тем, что я побаиваюсь и прошу ехать медленнее.

– Ну чё ты, чё ты, прям как баушка моя! Она мне только на шестидесяти ехать разрешала, чуть надбавишь, сразу так «Лё-ша! Шестьдесят!» – так я спидометр рукой прикрывал и дальше на ста, а сам говорю: «Ма-ша! Как обещал, так и еду!»

Я смотрю на спидометр, но скорость заметить не успеваю, Копылов моментально прикрывает его ладонью, второй резко выкручивает руль, чтобы не сбить очередного евражку, глупым столбиком застывшего на дороге.

С женой Марией Алексей познакомился после войны, увидел её с подружками, повыбирал ещё, говорит, эту не буду, эта не нравится, вот эту возьму, неулыбу. Почти все фотографии увёз из дома Копылова один из сыновей; на паре оставшихся – темноволосая, строгая женщина с бровями вразлёт, красивая, – как кажутся красивыми все люди на фотографиях той поры. Копылов рассказывает, загибая пальцы: во-первых, хозяйка первостатейная, всё у неё было всегда в устройстве, во-вторых, ревновала – страсть. Что ж тут, спрашиваю, хорошего?

– Дак любила меня – знаешь как? Она ж строгая-строгая, мы в Хужир придём на танцы, я пиджак приодену и натанцовываю, а она сама не танцевала никогда, сидит себе, вроде как внимания не обращает. А потом всю дорогу до Харанцов меня пи-илит, – Копылов аж прикрывает глаза от удовольствия. – Что ты, говорит, Лёшка, скачешь всё, натанцевался, уже, дети! Про себя, небось, не скажет, гордая!

Жили сначала в бараке, потом на рыбзаводе, прямо на проходной, в маленькой холодной комнатке, потом уж в своём доме, в деревне Харанцы.

– Дали дом-то?

– Куда? Кто дал?! Да кто ж тебе даст, мы с кумовьями сами поставили тут баню, – Копылов показывает на маленькое ветхое сооружение. – В бане дочечку мне первую Маша и родила.

Девочку принимала бабка-повитуха. Дочка родилась вроде здоровая, закричала, но то ли не так пуповину обрезали, то ли ещё что, но кровь остановить не смогли, и первый ребёнок Марии и Алексея умер в самый свой день рождения.

– Маша-то вообще ничего никогда у меня не просила, – говорит Алексей Васильевич. – А вот девку себе хотела ещё сильно, а мы уж пацанов заладили, первый, второй, на пятом я уж взвыл, говорю, Маш, да как мы их вытаскивать будем? Одевать, учить. И поехали мы в город на аборт. Едем – оба только что не плачем, а на улице прямо перед больницей встретили бабку какую-то, она на нас смотрит и шепчет: милые, езжайте домой, не ходите туда! Так мы развернулись – и давай назад.

– Так сразу поверили?

– В жизни бы не поверил такому, но она-то говорит: не ходите, девочка у вас будет, девчонка! Маша на меня смотрит жалобно, а я уж сам обратно поворачиваю и думаю – ну как-нибудь оденем, голодовать тоже не будем. Ну, будет ещё один пацан. Как-нибудь!

Шестым ребёнком Копыловых стала дочка, Светлана.

3105 8 6

Потихонечку

«Бога нет, царя не надо, и без них мы проживём, у нас есть товарищ Ленин, защищать его пойдём», – Алексей Васильевич напевает на мотив «Яблочка» и спрашивает:

– Согласна, нет?

– А вы согласны?

Алексей Васильевич не согласен, говорит, что на фронте-то Бога особо не вспоминал, а вот «в море» без него ходить нельзя. Малое Море, по-бурятски Нурин далай, – та часть озера Байкал, которую отделяет от материка остров Ольхон. На топографических картах Малое Море называют проливом или заливом, но местные говорят просто – море, без всяких уточнений.

Рыбак Алексей Васильевич был крепкий, ловил байкальского омуля не только на себя и большую семью, но ещё и на заготовку сдавал прилично. Сейчас интерес не тот, ловлю байкальского эндемика запретили на два года, поговаривают, что могут и на пять лет запретить – а это значит полный запрет на рыбалку как таковую, потому что эндемик тебе на удочку цепляется или не эндемик, не разберёшь, а штраф две с половиной тысячи с хвоста.

Такое уже было в конце шестидесятых. Лов запретили на семь лет, половина Ольхона снялась и уехала, кто в тот же Братск, кто вообще на Дальний Восток. Браконьерили? А как же, научились потрошить рыбу ночами, в подвалах, чтобы чайки, привлечённые рыбным запахом, не выдавали.

– И рыбалить ночами ходили тоже, – говорит Алексей Васильевич. – Я с Марией моей всегда, она любила. Ей кричат: Машка, да он тебя утопит когда-нибудь! А она им – а ничего, мой не утопит, он потихонечку!

Тонули всерьёз они дважды, один раз ветер сутки мотал судно, не давал пристать к берегу, второй – попали в ночной шторм.

– Я-то молился, кричал – Господи, да спаси же ты нас! – говорит Копылов и мелко крестится, через раз путая стороны. – А Маша молчком, на берег только сошли как – гляжу, у неё кровь по подбородку. Губу и язык себе насквозь прокусила, а ничего не сказала.

И умерла Мария Ефимовна молча – долго ходила с высоким давлением, внимания на него не обращала, работала как обычно, а однажды упала и больше уж не встала.

– Парализация, лежит, не двигается, только глаза туда-сюда, живые, и слёзы катятся, – у Алексея Васильевича самого катятся слёзы, но он этого не замечает. – Я ей говорю: Мария, вставай, год ягодный, черника – хоть совком собирай, пошли! Она даже заулыбалась и вроде как засобиралась, начала ногами-руками двигать, ну, думаю, точно оклемается, наутро и пойдём.

Наутро Мария Ефимовна Копылова умерла.

3105 8 7

«Всё ещё ползаю»

Шаманские практики, в последние годы сильно распространившиеся на острове, Копылов не одобряет. Сейчас они приобрели несколько туристический оттенок – на столбах висят объявления, призывающие обращаться к «белому шаману – лечит ДЦП, онко- и прочие неизлечимые болезни, выполняет славянские обряды». Но священным местом Ольхон был всегда, тут стоит Шаман-скала, настолько почитаемая среди прибайкальских бурят, что около неё не то что не селились – лишний раз старались мимо не ездить.

И когда заместитель председателя колхоза Алексей Копылов приехал в одно из бурятских сёл снимать меха с нелегальной кузни, сельчане позвали шамана.

– И он водой на меня брызгает, страшные кары обещает, помрёшь, говорит, сразу страшной смертью, если снимешь! – Копылов делает большие глаза, но тот же опять щурится от смеха.

– А вы что?

– Да снял, конечно, меха эти, снял и в совхоз отвёз. Шаман тот помер через год, а я, как видишь, всё ещё ползаю!

Сейчас Алексей Васильевич не ползет, а почти бежит – за ворота, принимать работу. К празднику местная администрация прислала людей делать забор, два суровых мужика споро закрывают досками палисадник. Копылов волнуется: ремонт забора у палисадника ему не нужен, а хорошо бы подправить совсем в другом месте, где он сам уже не раз надбивал обвалившиеся доски. Но мужики говорят, что какие указания были от начальства получены, так и делают.

Из подарков к празднику Копылов оценил военкомовский – консервы, конфеты, бутылка коньяку. Над подарками из районной администрации – фильтр для воды и бордовая модная рубашка – ветеран посмеивается. Построенный не в том месте забор его раздражает, он снова и снова его простукивает в поисках отошедших досок, потом машет рукой:

– А, денег у них нет, беднота какая! Федька поставит, я покрашу – вот и вся история!

Душа поёт, сердце плачет

Фёдор, третий сын Алексея Васильевича, кормит меня собственноручно сделанными оладушками на пахте: «Ты такие ела когда-нибудь? Два съешь – сыта будешь, отвечаю!» Одновременно он руководит сборами отца, подаёт галстук и вязаный жилет, приглаживает волосы, торопит. Празднование Дня Победы на острове проходит в три приёма: сначала праздничный концерт в клубе главного села, Хужира, потом торжественный митинг в сельском клубе в Харанцах, а девятого, как полагается, – парад и Бессмертный полк.

Алексей Васильевич не желает надевать тёплую дублёнку, несмотря на то, что на улице снег, влезает в тонкий светлый плащ. Мы уговариваем его переодеться, но он сдвигает кепку набекрень и говорит:

– Ну что, как я вам? Хорош? Сейчас схожу на митинг, а завтра на парад не пойду, вот возьму и заболею!

– Смотри, не хочешь на парад – дак я тебя в тайгу увезу и спрячу, а то придут же, начнут уговаривать, один ты у нас остался на весь остров, – говорит сын. Оба смеются. На парад они, конечно, собираются, хотя Фёдор, двадцать лет отслуживший по половине в СССР, а ещё в Африке, во Вьетнаме и ГДР, в этот раз свою форму брать не стал, медали тоже не захватил. «Да ну его, хвастать», – машет рукой. Вытянуть детей у Копыловых получилось: два инженера, один лётчик, один штурман на судах дальнего плавания, один морпех, дочка пошла работать в торговлю.

По случаю плохой погоды митинг проходит в клубе на соседней улице, стандартная и трогательная программа: дети, запинаясь, читают стихи, глава сельского поселения твёрдо и звонко зачитывает телеграмму от президента, минута молчания. Гости сидят за столом, накрытым домашним, сосед жарко шепчет на ухо: «Помидоры давай бери, прямо ложкой, в этом году знаешь, какие получились?» Из колонок раздаётся бравурный марш, Алексей Васильевич недоволен и поднимается с места договариваться о смене музыкального сопровождения:
– Это что ещё за ать-два?! Я люблю, когда душа поёт, а сердце плачет. А тут душа умёрла, сердце отказало. Под такую музыку хоронить меня будете, а я бы ещё потанцевал!
Дед Леша вальсирует, сначала с главой сельского поселения, потом со мной – ведёт он уверено и сильно, в конце делает движение, как будто собирается подхватить на руки, но просто обнимает и расцеловывает в обе щеки.
– Ты на будущий год-то приедешь? Приезжай, я аккумулятор новый поставлю, покатаемся!

Фото: Антон КЛИМОВ

  • Расскажите об этом своим друзьям!