Мой Иркутск

Люблю ли я Иркутск? Нет, не люблю. Я просто не могу без него жить. Я не выбирал этот город, я в нём родился, это моё гнездо, которое невозможно надолго покинуть. Судьба это или моя сущность, не знаю. Но в число перелётных птиц точно не попадаю, видно сродни я местным воробьям да воронам. Ну и ладно! А как красиво летят в синеве журавли и лебеди — просто песня! Их поднимает на крыло охота к перемене мест, стремление к лучшему. Потому не могу осуждать активную молодёжь, которая стаями покидает Иркутск в направлении столицы. Летят от провинциальности, от разбитых дорог и грязи, от уличного хамства, безработицы и бесперспективности — перечислять можно долго. Правда, не факт, что такого же набора бытовых пряностей они не встретят в Москве или Питере...

Я не люблю Иркутск и потому живу последние годы в садоводстве. Но Иркутск стучится во мне, как биение сердца. Не помню, когда в последний раз прогуливался по набережной, но запах Ангары (она пахнет свежей рыбой), её прохлада, её прозрачность, её островки и рыбацкие лодки — они всегда со мной и даже ярче, чем в реальности. Я не люблю Иркутск, сотворённый в своё время архитектором Павловым: прямоугольные короба с плоскими крышами и прилепленными бетонными трубами, что красуются в Байкальском микрорайоне, явно не украшают город (одного такого монстра всё же снесли со сквера Кирова). Не люблю ампутированные тополя по центральным улицам и «точечные» кукиши в жилых массивах, что лишили жильцов солнца и неба, а ребятишек — площадок для игр и спорта. Разбитый вдрызг асфальт тоже не люблю. И надо признать, что новый мэр Кондрашов как-то сумел изменить порочную практику: точечные застройки перестали прорастать яркими мухоморами среди домов, дорожников заставили перекладывать абы как брошенный асфальт. Бог ему в помощь! А ругаться и ворчать мы, конечно же, не перестанем — в большом городском хозяйстве всегда найдутся какие-то огрехи. Помнится картинка из детства: на заборе вокруг торговых рядов старого рынка, грязноватого и пропахшего солёным омулем, висит большая афиша драматического театра с очередной премьерой «Требуется лжец», а ниже сочно выведено — «возьмите Салацкого». Николай Францевич остался в памяти иркутян как самый рачительный и деятельный хозяин города, но такова уж участь градоначальника — на всех не угодишь...

Каждый уголок города будит воспоминания: и хулиганистое Глазковское предместье, и пустырь на месте Солнечного, где играли в «Зарницу» и разворачивали гаубицы на военных занятиях в студенчестве, и вековые сосны на Кайской горе, и берёзы рощи «Звёздочка», и кладбище Иерусалимское, где пацанами объедались черёмухой, и деревянные кружева наличников по тихим Красноармейским, и разбитые фонари бесчисленных Советских...

Во взрослой жизни я объездил множество городов, и в каждом находилась своя изюминка: нынешний европейский лоск Красноярска и Новосибирска, застывшая старина Томска и Тобольска, океанские виды Владивостока и неспешность, основательность Петрозаводска... Но душа не прилеплялась, они были чужими. Чужой, неприемлемой оставалась и столичная «грамотность» корректоров центральных газет, которые правили мои тексты: надо было писать — «иркутчане», «ангарцы», «Восточносибирская правда» (непременно без дефиса), и т. д.

Была возможность, и не раз, стать жителем столицы. Главный редактор «Социалистической индустрии» даже выдвигал ультиматум: или переезжаешь в Москву на должность редактора ведущего отдела ( в нагрузку все цэковские привелегии) или уволю к чертям собачьим... А у меня щемило сердце: а как же я оторвусь от моего Байкала, моего Иркутска? Реально и, может быть, разумно было во время депутатства остаться работать в Верховном Совете. Но возвращался из суетной, загаженной, слякотной, равнодушной Москвы (девяностые годы!) в уютный и прибранный Иркутск, где оставались друзья, родные и близкие люди, и всем своим существом понимал, что разорвать эту пуповину невозможно...

Можно многое не принимать в архитектуре, порядках, в замкнутом круге чванливых чиновников, но не они определяют погоду. Живым город делают люди, его населяющие, очень непростые и разные, пропущенные через сита сурового климата, царской каторги и ГУЛАГа, великих строек, постоянной борьбы за выживание. Под окнами редакции и прилегающей девятиэтажки ежедневно хлопочет пенсионерка, обустраивая неприглядную территорию. Она тащит в сумке большущие булыжники, выкладывает ими бордюры и небольшие водоёмы, копает землю, высаживает цветы... Ладно бы, под своей лоджией, но во всём дворе! И отмахивается от зевак: « Мне это надо. Вот и всё». Мы обязательно расскажем о ней. Если бы каждому «надо» было вот так, не дожидаясь всяких ЖКХ и прочих контор! Может, она открывает завтрашний день старого Иркутска? Её Иркутска, моего Иркутска, нашего Иркутска.

С днём рождения, город!