Конец родового дома

Начало мая. В праздники была хорошая погода, а потом на два дня пыльная буря, закончившаяся обильным снегопадом с сильным ветром, настоящая пурга. На улицу не выйдешь. В эту непогоду нахлынули на меня воспоминания о наших предках, руки сами потянулись к перу и бумаге…

В 1944 году мы жили в Братске, отец служил на границе в Туркмении, а мама с тремя ребятишками оставалась и за хозяйку, и за хозяина. Мы заготавливали дрова в ближнем сосняке. Мама с соседкой спиливали деревья, обрубали сучья и расшивали на чурки, которые мы со старшим братом раскалывали пополам. Чурки были не толстыми, прямыми, и нам не доставляло большего труда их раскалывать. Я ставил топор по центру чурки, а Витька колотушкой бил по топору. Несколько ударов – и чурка расколота. Оставалось еще время и на игры. Мы часто запускали «ракеты». Делалось это так: острым топором Витька из сучка вырезал клинышек, затем в пеньке делал надруб недалеко от кромки, и в него забивал этот клинышек. И вот наступал момент запуска ракеты: Витька топором бил по надрубу пенька, и клинышек вылетал высоко вверх, часто выше сосен…

К вечеру дрова складывались в две поленницы. Женщины по краям складывали из дров клетки, а середину заполняли мы.

А в тот несчастливый день мы услышали крик соседки: «Ганя, сосна падает!» – спиленная ранее лесина наклонилась и застряла в кронах других деревьев. Женщины потеряли бдительность и продолжали работать, а застрявшая сосна, оторвавшись, снова начала падать. Мама побежала и упала, запнувшись о валежник. Дерево только хлестнуло ее по спине веткой, и этого было достаточно, чтобы мама долго болела. Отцу дали отпуск, он приехал, побыл дней десять, привез гостинцы. Помню кусок сахара величиной с кулак, отколотый от «сахарной головы».

А год спустя мама отправила меня в деревню в дом своего детства. Я хорошо помню эту поездку на санях по речной гладкой дороге. Было солнечно и по-весеннему тепло.

Возница в дохе, расположившись поудобнее, дремал, а лошадь мерной трусцой бежала без понукания, торопясь домой, где, она знала, ее покормят и напоят.

Иногда я, продрогнув в своей худенькой одежонке, соскакивал с саней и бежал, пока не согреюсь. От Братска до деревни было недалеко, и мы быстро приехали. Возле дома возница крикнул: «Анна, принимай гостя!» Вышла невысокая женщина, худощавая, с красивым лицом и приветливо сказала: «Ну заходи!» Я поздоровался и прошел за ней в избу.

Тетя Нюра, как мы ее звали, была женой моего родного дяди Димы, но сейчас жила одна. Муж был осужден на три года и сидел в тюрьме, дочь училась в институте, в городе.

Тетя ушла на кухню, а я с интересом осмотрел жилище, в котором много лет жили мои предки. Направо от входа стояла большая русская печь. Между ней и стеной были настелены полати, под которыми шел коридор в кухню. Большое помещение не имело перегородок, а из мебели стояла деревянная кровать с горкой подушек, стол, табуретки и деревянный диван. В дальнем углу, в затененном месте угадывалась полка с иконой и большой сундук. Для одежды в стену налево от двери были вбиты деревянные колышки. Пол устелен домоткаными разноцветными половиками. Смотрелось красиво. В нашем поселковом доме было немногим лучше, хотя отец получал зарплату, и мы могли позволить себе купить комод, сделанный местным умельцем.

В комнате были еще два жильца – собака и кошка, которых изредка выпускали во двор. Собака обычно лежала на своей подстилке, а кошка примащивалась у нее между лапами, прижавшись к животу.

Вскоре тетя позвала меня ужинать. В этот вечер на столе, да и все последующие дни, был картофель, запеченный в русской печи. Еще передо мною тетя положила хлеб, яйцо и налила стакан молока. Особенно я обрадовался хлебу, так как в поселке мы его получали по карточкам, и его всегда не хватало.

Стало темнеть, и тетя по случаю моего приезда принесла светец. Это такое продолговатое корытце, на конце которого прикреплена палка с расщепом наверху. В корытце наливалась вода, а в расщеп вставлялась лучина длиною с корытце.

Тетя Нюра разожгла огонь в железной печурке, приткнувшейся боком к русской печи. Труба печурки верхним коленом входила в кирпичную трубу общего дымохода.

В комнате было прохладно, и все жильцы переместились к печурке. Потом тетя постелила мне на диване потник, положила подушку и одеяло. Дрова в печурке быстро прогорели, стало уже темно, и тетя зажгла лучину, которую закрепила в расщепе палки над корытцем с водой. Стало повеселее. Ну, сколько времени может гореть лучина, хоть и длинная? Вынимая огарок из расщепа и поджигая другую лучину, мы несколько минут посидели при свете и затем отправились спать. Такой режим для жильцов этого дома был постоянным десятки лет.

В долгие зимние вечера тетя Нюра пораньше зажигала еще один светильник-камин. Это был небольшой железный бочонок, встроенный в трубу печурки. В его боку – дверца для закладки дров. Когда они поджигались, дым из камина шел в трубу, а пламя освещало комнату. При таком освещении в зимние вечера жильцы занимались какой-либо работой. Мужики шили и починяли кожаную обувь, сбрую, женщины пряли пряжу, шили, вышивали…

Во времена моего гостевания тетя Нюра переживала трудное время. Она была слаба здоровьем, и хорошо еще, что в соседнем доме жил ее брат с семьей, которого не взяли в армию по случаю увечья: в молодости ему в молотилке оторвало кисть левой руки. А в остальном он был здоровым мужиком и, как мог, помогал сестре.

Последующие дни каникул мы проводили в трудах по мере наших сил и в разговорах. Говорила в основном тетя, отвечая на мои вопросы, иногда воспоминания уносили ее в прошлое, а мне было все интересно, и я с удовольствием слушал. Как-то пояснила мне, что ее, Анну по метрике, почти все зовут Нюрой. Наверное, оттого, что в детстве мама звала ласково Анюрой, а потом для краткости Нюрой, да так и повелось…

Однажды я спросил тетю:

– А что это за железное кольцо, прикрепленное к потолку?

– Этому кольцу столько же лет, сколько дому, – ответила она. – В него вставлялась березовая жердь, к концу которой подвешивалась люлька для младенцев. Все покачались в этой люльке, и моя Дуся тоже. Сейчас она в городе, учится в институте.

Дима привел меня в этот дом, когда в нем было полно детворы, к ним прибавилась еще и моя дочка.

Муж мой Дима был вторым ребенком в семье. Старший его брат Петя уехал в город, там родились его дети. Гане, маме твоей, когда ей было лет десять, пришлось качать люльку с Аней и Колей, и мою дочку она покачала. Веселое было время, трудное, но счастливое. У мамы Анисьи (свекровей тогда называли мамами) было семь детей. Все росли на моих глазах, потом разъехались кто куда. Гриша и твоя мама уехали в Братск. Гриша во время войны пропал без вести, Лена вышла замуж и уехала в соседнюю деревню, Коля окончил офицерские курсы и служил на Дальнем Востоке, туда же уехала Аня с семьей и живет во Владивостоке. Только мы с Димой тут остались. Недавно похоронили маму Анисью. Тятя Родион умер еще до войны. Деда Родиона я не помню, а бабка Анисья жила у нас в Братске, когда мама лежала в больнице. Она жила в своем доме с семьей своего сына и нянчилась с внучкой Дусей, а в конце жизни пришлось ей ехать в Братск и вести хозяйство дочери, обихаживая трех ребятишек. Трудно ей было. Витька ее не слушался, а Вале было всего два годика. Иногда в сердцах она говорила про нас: «Лешевы детки!» Прости нас, бабка, неразумные мы были!

– А кто в доме был главным? – спросил я. – Домом руководила мама Анисья, а остальное хозяйство лежало на плечах тяти: две лошади, овцы, коровы, приплод и птицы, своя семья. И всех надо накормить, напоить. Пашни, покосы, общинные обязанности по деревне и многое другое. Надрывались мужики, уходили на покой раньше своих жен.

– А какой он был, мой дед Родион?

– Высокий, сутулый, неразговорчивый, голос не повышал, но все его слушались. Ты немного похож на него, и лицом и фигурой. Хозяйство его считалось середняцким, то есть обходились своими силами без батраков. Мужики его уважали за дельные советы на общинных собраниях, это еще до колхозов. На гулянках выпивал крепко, да все мужики по этой части одинаковые! Помню один случай. Тятя с мамой пришли из гостей, легли спать, потом тятя встал и вышел в сени. Забеспокоившись, что его долго нет, мама тоже вышла в сени и увидела своего мужа, сидящего на лавке с веником в руке. Иногда он хлестал им по спине и покрякивал.

– Что ты, господь с тобой! – произнесла мама и увела его в избу.

– А как все здесь размещались ночью? – спросил я.

– Девочки на печке, любят они тепло, а мальчики на полатях. Кто постарше, спали на полу, на потниках – это матрас такой из овечьей шерсти, – пояснила она.

– Тетя, а где сейчас дядя Дима?

– В городе он, в тюрьме, – ответила она печально. Не думал, не гадал, что так получится. Хороший он, добрый. Я за него замуж вышла по любви, сватовство было по обряду. Я жила в соседнем доме, вместе с ним в школу ходили. Образование у нас по четыре класса, больше нигде не учились. А Дуся наша в институте учится, на учителя по немецкому языку. Хорошая дочка у нас, послушная, душевная, на твою маму Ганю похожа. Она тоже нашу школу окончила, а Вася, отец твой, после первого класса не захотел учиться, в кузницу своего отца пошел работать, нравилось ему кузнечное дело. Потом в Братске до войны кузнечил. А Дима служил в нестроевых войсках, у него были слабые легкие. В 43 году его комиссовали и по приезду в деревню выбрали председателем колхоза. Как он не отнекивался, – и болеет-де он, и образование малое, все равно его выбрали! Деревенские его хорошо знали, у нас здесь все на виду. Весной выбрали, осенью арестовали – после сдачи хлеба по заготовкам правление уговорило его раздать остатки зерна на трудодни. Раздали, а тут новая разнарядка, ведь война идет. Правление отделалось испугом, а его судили. Прокурор просил дать десять лет лагерей за саботаж. Ну, какой саботаж, по неопытности вышло! Судья дал три года тюрьмы. Раз в несколько месяцев получаю от него письмо. Пишет, что живет на всем готовом, и накормят его, и напоят, на прогулку сводят. Не хочет меня расстраивать. А узнала я, что он там совсем расхворался. В камере народу битком, воздуху мало, забивает его кашель. Курить бы ему бросить. Дома все трубку курил с самосадом, привык…

Жалко мне стало тетю Нюру. За что такая судьба?!

Днем я ходил по двору, осматривал дедово хозяйство. Двор большой, напротив входа в сени длинный амбар, за ним низенькая баня без трубы, топилась она по-черному. В другом конце конюшня, коровник, свинарник и другие постройки. Над ними повети для сена. Между скотником и амбаром бревенчатый забор, за которым огород, раза в два больший, чем у нас в Братске. Тетя Нюра сажает там картошку и овощи. Брат с сыновьями помогает – и пашет, и уберет урожай. Часть себе забирает, за это дает сестре молоко и другую снедь. А в хозяйстве тети две овечки, поросенок да курицы.

Вечером опять разожгли печурку, погрелись и в сумерках поговорили. Я заметил, что стол и диван стоят возле бревенчатой стены, а окон в ней нет. Тетя Нюра разъяснила мне, что за стеной такое же помещение, только поменьше. А дом прозывается пятистенником, то есть с пятой поперечной стеной из бревен, так обычно строились большие дома. В том помещении обычно поселялся старший сын со своей семьей. А это жилье обычно передавалось младшему сыну. А твой дядя Коля пошел по военной службе и не захотел возвращаться в деревню. Другие сыновья тоже разъехались. Петя уехал в город, Гриша окончил ветеринарный техникум и перебрался в Братск, заведует там ветеринаркой. И так получилось, что с Димой остались здесь жить.

Каникулы мои заканчивались.

– Завтра поедешь домой, я договорилась, – сообщила мне тетя Нюра.

– А давайте разожжем вечером камин, – попросил я.

– Ну, это дело нехитрое, – согласилась тетя. – Иди, наколи полешек.

Возле поленницы нашел я низенькую чурку, расколол ее на полешки и занес в избу.

Вечером, как обычно, погрелись возле печурки, и когда она остыла, я открыл дверку камина и на дно бочонка вокруг входа трубы установил полешки, а внизу уложил щепки. Минут через пять дрова разгорелись, и в комнате стало светлее, а рядом можно было даже читать, чего я был большим любителем. Подкладывая новые полешки вместо прогоревших, мы задержались на диване дольше обычного.

– Сейчас в магазине можно купить керосин, – сказала тетя, – но денег у меня нет, да и к чему мне одной сидеть при свете, лучше отдыхать. Первая керосиновая лампа, маленькая трехлинейная, появилась у кого-то, когда мама Анисья была еще девочкой. Посмотреть сбежалась вся деревня. Как светло-то, хоть у порога шейся, верещали молодухи. Потом керосиновые лампы появились во всех домах, пяти- и семилинейные. Была даже в клубе десятилинейная лампа, она была с абажуром и подвешивалась к потолку.

Утром следующего дня подъехала подвода. Возница женщина, в тулупе и валенках, везла что-то на базар в Братске. Я уселся на сено сзади саней между мешками, тетя Нюра подала мне гостинец и мешочек с зерном, перекрестила меня, и мы поехали. По длинному взвозу с высокого берега мы выехали на реку, и лошадь затрусила по гладкой дороге. Лошадка иногда с рысцы переходила на шаг – неохота ей было отъезжать от дома, женщина легонько хлестала ее вожжами, и она снова переходила на рысь. «Ты чей будешь?» – спросила женщина-кучер. Я сказал.– «А, Васьки крайнего сынок»!

У моего отца в деревне было прозвище для того, чтобы различать многих Потаповых. Те же Сидоровы тоже были Потаповы, только потомки какого-то Сидора.

Первые поселенцы Долгого Луга заняли наиболее удобное место около Оки. Это были Потаповы, Ознобихины и другие. Петровым пришлось строиться на более высоком берегу. Нижняя часть деревни застраивалась до длинного луга, затапливаемого во время весеннего половодья. Потом появилась более короткая верхняя улица, в конце которой стоял наш дом перед переселением в Братск.

Место для деревни было ровное с уклоном вниз по реке. Длинный луг, огороженный забором-поскотиной, был хорошим выпасом для скота. Пашни селян были в лесу, но вокруг росло много молодняка осины и березы, там расчищались места для пашни. Покосы были на еланях – обширных участках в тайге, заросших травой, и на лугах за рекой.

Дома меня встретила Валька, обрадовалась, обняла, соскучилась. Ей недавно исполнилось два года, и мама наняла ей няньку, бабку-хохлушку, каким-то образом оказавшуюся в Братске. Вскоре Валька на своем языке рассказала маме, что нянька ест ее кашу, и мама рассталась с ней. Вальку стали до обеда водить к соседям, а потом после школы с Валькой домовничал я. Вечером приходила мама. Она уже оправилась после болезни и работала в пищекомбинате. Недалеко, на соседней улице, в большом доме с полуподвалом какого-то бывшего купца размещалось это предприятие. Мама варила там патоку из крахмала и затем кисель с добавкой патоки. Получалась светло-голубая жидкость, чуть сладкая. Этот кисель поставляли в больницу и ясли, в которые принимали малышей до года. Иногда я с бидоном литра на полтора подходил к комбинату и прутиком стучал в высокое окно. Мама, забирала у меня бидончик и также через окно подавала его с киселем, который мы с Валькой пили на обед. Витька тоже работал. Мама пристроила его учеником сапожника, чему он был очень рад, лишь бы не учиться. Он был бы уже в шестом классе, но в борьбе с мамой за собственную свободу он победил.

Водиться с Валькой могла бы баба Дуня, которая с дедом жила за перегородкой дома во второй его половине, и дверь была в перегородке. Но мама когда-то раз и навсегда решила ни о чем не просить свою свекровь. Это случилось после ее замужества, когда она вошла в дом деда Миши. Добродушная, общительная, хорошая песенница-запевала мама была очень самолюбивой. Я не помню, чтобы она с кем-то ссорилась, но обид не прощала и общалась только при необходимости. Что случилось между мамой и бабой Дуней, я не знаю, но в Братске, живя в одном доме, они редко общались. А нам баба Дуня нравилась. Была она ласковой, с мягким голосом, но скупая, гостинцев мы от нее не видывали. Наверное, это в традициях деревенских семей с многими внучатами, где же напасешься гостинцев на такую ораву. А баба Дуня с дедом жили только своим хозяйством, живностью и огородом. Баба Дуня постоянно что-то продавала на рынке (обычно это были молоко и картошка) и имела небольшой доход.

Деду Михайле было за пятьдесят, когда началась война, и его не мобилизовали на фронт. Был он невысоким, худощавым, еще крепким, числился охотником в охотхозяйстве и имел свой участок в тайге, где по два месяца вплоть до Нового года охотился. Сколько он получал за пушнину, я не знаю, но госрасценки тогда были низкими, а за левую продажу можно было надолго угодить в тюрьму.

Дед был необщительным человеком, великим молчуном, ни у кого не просил совета и сам советов не давал, жил своим умом. Раз и навсегда поддерживался своего распорядка дня. Утром рано вставал, что-то мастерил под навесом, в обед выпивал стопку водки, хлебал щи, что-нибудь ел сытное, запивал чаем с молоком. Баба Дуня доставала из печки чугунок с топленым молоком и добавляла в чай две ложки, не больше и не меньше. Дед за столом ел то, что давала ему бабка, никогда не просил добавки. И все молчком. Потом садился на свою кровать в коридорчике около окна и, надев очки, читал газету «Советская Россия», которой никогда не изменял, затем ложился отдыхать.

Был он большим оригиналом. Как-то решил обучить свою телку возить сено. К ручной тележке на двух колесах приделал оглобли и стал запрягать в нее телку, а та никак не хотела. Деду с трудом удалось-таки сломить сопротивление, и однажды он запряг телку и поехал косить траву. Загрузил тележку, а телка отказалась везти тяжесть. Стал ей помогать, и так вдвоем они траву и привезли. На этом его затея кончилась. Потом как-то прочитал про силос, какой это хороший корм, и что удой у коровы будет больше. За нашими огородами были поля совхозные, недавно заброшенные. Заросли они разными травами. Дед выкопал за огородом глубокую яму и стал заполнять ее рубленой травой, после чего накрыл досками и засыпал землей. Весной, когда земля оттаяла, вскрыл он яму, набрал вечером ведро силоса и высыпал корове на охапку сена. Корова стала с удовольствием есть, а телка ушла в стайку, чтобы не дышать этим противным запахом. Войдя утром в стайку, дед увидел свою корову с задранным хвостом и раздутым животом, а все вокруг было обгажено. Дед побежал за ветеринаром, тот пришел и воткнул корове в бок большое шило. Из отверстия стал выходить газ, и живот постепенно опал. Ветеринар развел в воде какое-то лекарство и дал выпить корове, потом смазал чем-то затычку, воткнул в рану и ушел. На этот раз все обошлось.

Жизнь пошла своим чередом. Через год кончилась война, еще через год пришел отец, устроился опять кузнецом, появились деньги. Дядя Дима отбыл тюремный срок, вернулся совсем больным. Вскоре умерла тетя Нюра. Дуся после третьего курса института перевелась на заочное отделение и пришла работать в Братскую школу, стала классным руководителем 5«Б» класса, где учился я. Дядя Дима второй раз женился, немного окреп на деревенском воздухе, курить бросил, но пустую трубку постоянно сосал. Приезжала тетя Аня из Владивостока со вторым мужем и дочкой Валей, моей ровесницей. Побывал на родине и дядя Петя со второй женой.

Дядя Коля был комиссован из армии из-за бельма на глазу. Женился на тете Соне, которая родила ему четверых сыновей. Дядя Коля шутил, что ему пришлось потрудиться за своих старших братьев, у которых были одни девочки. Тетя Лена из Большеокинска нарожала от дяди Феди пятерых детей. Все здоровые, работящие. Семья получала на трудодни тонны зерна, но денег как не было, так и нет, зерно можно было сдавать по госрасценкам, очень дешево. Советское крепостное право продолжало действовать. Вместо паспортов у них были справки из сельсовета и за черту оседлости – ни шагу.

Дядя Гриша, пропавший без вести, так и не объявился. Тетя Надя, его жена, все ждала, что объявится, так замуж и не вышла. Потом уехала к дочери на Украину.

Деревня Долгий Луг попала в зону затопления Братской ГЭС. Наш опустевший родовой дом деда Родиона кто-то куда-то перевез, а я не поинтересовался, о чем сейчас очень жалею.

Дом деда Миши из старого Братска был перевезен в Порожский, поселок сплавщиков, недалеко от нового Братска. Много лет назад, еще в старом Братске, умерла баба Дуня. Так было угодно судьбе, что глаза ей закрывала нелюбимая невестка, моя мама. За несколько месяцев до кончины дверь в перегородке открыли, и мама стала ухаживать за больной. Однажды мама подошла, взяла руку больной, она была теплой. Баба Дуня открыла глаза, показала пальцем на подушку и прошептала: «Там тысяча». И затихла навсегда. В старое время старухи всегда откладывали деньги на похороны, свои или близких. Баба Дуня из тех денег, что получала от торговли, понемногу откладывала и накопила небольшую сумму, как оказалось, на собственные похороны.

В Порожском, в своем доме много лет спустя умер дед Михайла. А перед тем дверь опять в перегородке открыли, и маме снова пришлось ухаживать за больным.

Из его детей второй сын, дядя Яша, в 1938 году пропал в застенках тюрьмы в Иркутске. Прах его лежит, наверное, в общей могиле возле села Пивоварихи. Дядя Митя погиб при аварии на мотоцикле. Дядя Гриша умер в Калтуке, тетя Пана, его жена, уехала к дочери в Белоруссию. Тетя Тося переехала в Крым к дочери. Мой отец Василий умер последним из детей деда Михайлы, в родовом доме остался мой младший брат Леонид, но он скоропостижно скончался. И этот дом опустел.

У деда Родиона и деда Михайлы в общей сложности было двенадцать детей и тридцать шесть внучат. Сейчас от этих двух домов расстроилась бы целая деревня. Но жизнь потомков этих семей резко отклонилась от патриархальности и пошла по законам мира, где правит человек в безумном соревновании с создателем.

Настоящее время очень тревожно для мира. Темпы цивилизации невероятно ускорились. Еще двести лет назад Пушкин писал гусиным пером при восковых свечах, сейчас компьютеры и электричество в каждом доме. Добыча угля, нефти привела к технической революции, появились поезда, машины, самолеты. Потом революция в вычислительной технике, создается искусственный интеллект, появляются роботы и т. д. Но возможности человека в получении энергии ограничены невозобновляемыми источниками: это уголь, нефть, газ, уран, запасов которых на Земле хватит лет на сто. Ну, может, на пятьсот. А возможности создателя безграничны. Это, на мой взгляд, в первую очередь феномен фотосинтеза – растительность на Земле – возобновляемая энергия, которую дарит нам Солнце. К тому же зеленые одежды Земли – это легкие планеты, вернее, одно легкое, а второе – это фитопланктон, плавающий в океане, который дает половину кислорода планеты.

Что же нас ожидает в будущем? Говорят, что жизнь идет по вертикальному кругу со взлетами, как на колесе обозрения. Сейчас мы взлетаем, но скоро будем спускаться… Однако очень хочется верить, что со временем человек вернется в лоно природы, залечит ее многочисленные раны и заживет по-деревенски, только качественно по-новому…

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Полководцы Великой войны: рейтинг от Сталина
  
  А действительно – кто был лучшим с точки зрения Верховного главнокомандующего? Расхожая точка зрения – Жуков. Вот и Парад Победы 24 июня 1945 года принимал именно он. А командовал парадом Рокоссовский, что тоже символично – его нередко называют «вторым после Жукова». Однако львиная доля возвышения обоих полководцев (особенно Жукова) приходится на 1970-е годы и позже. А как ситуация выглядела в годы войны и первое время после Победы, пока страну возглавлял Сталин?
• Правда о Победе
  
  История – служанка политики, взгляд на прошлое, исходящий из сиюминутной конъюнктуры? Или все-таки наука, одна из сфер наших знаний, требующая точности и беспристрастности?
• «А иначе зачем на земле этой вечной живу?»
  
  К 100-летию со дня рождения Булата Окуджавы и Юлии Друниной.
• Люди доброй воли Иммануила Канта
  
  Философ Иммануил Кант не бывал в Иркутской области. Он практически никогда не покидал родного Калининграда, триста лет назад и до 1946 года называвшегося Кенигсбергом. Но его философские труды, его идеи шагают и по Сибири. Особенно актуально их вспомнить в апреле.
• Золотой век Зои Богуславской
  
  Зоя Богуславская – знаменитая российская писательница, эссеист, искусствовед и литературный критик, автор многочисленных российских и зарубежных культурных проектов, заслуженный работник культуры РФ.
• БАМ – ССО – ВЛКСМ
  
  На прошлой неделе побывал сразу на нескольких мероприятиях, связанных с аббревиатурами, вынесенными в заголовок, и нахлынули воспоминания. Правда, они (воспоминания) выстроились в голове в обратном порядке, нежели в заголовке. Впрочем, так и было в истории. И в жизни…
• Чутье. Рассказ Владислава Огаркова
  
  Эту историю поведал Эдуард Копица, мой знакомый, живший в северном Усть-Илимске. Водитель грузовиков и автобусов, простой и светлый человек, он очень любил природу и многое знал о ней. Увы, ушедший туда, откуда не возвращаются.
• День Победы: страницы жизни Виктора Секерина
  
  Виктор Павлович Секерин в 70-е годы заведовал кафедрой и аспирантурой на факультете иностранных языков КГПИ. Он поражал эрудицией, смелостью, раскованностью, ораторским мастерством. Сердце его не выдержало перегрузок в 58 лет. О его жизни и пойдет речь.
• Защитники, или Воспоминания новоявленного бравого солдата Швейка о превратностях воинской службы
  
  Почти вся история человечества прошла в войнах и вооруженных конфликтах. Причин тому множество, всех их и не перечислить, да и такой задачи автор не ставит. Куда интереснее вопрос о роли подготовки военных кадров для успешной защиты Отечества. Автору на примерах своей биографии представилась возможность рассказать, как его в очень давнюю эпоху готовили защищать свою страну. И первым моим рассказом будет повествование о начале моей воинской «карьеры» в послевоенной Одессе. Александр Табачник
• Не судьба?
  
  Судьба некоторых книг складывается словно по драматическому сюжету. Недавно мне довелось ознакомиться с повестью Г.П. Баранова «Злой Хатиман. Записки военного разведчика», которая могла прийти к читателям ещё в конце 80-­х. Но не пришла. И вот тут интересно разобраться – почему...
• Фронтовик, писатель, гражданин: сто лет Виктору Астафьеву
  
  1 мая исполнится 100 лет со дня рождения Виктора Астафьева
• Какой была в СССР бытовая техника
  
  Президент Владимир Путин сказал, что «в СССР выпускали одни галоши». Такое высказывание задело многих: не одними галошами был богат Советский союз, чего стоила бытовая техника!
• 90-е: лихие или бурные?
  
  «Эта песня хороша – начинай сначала!» – пожалуй, это и о теме 1990-х годов: набившей оскомину, однако так и не раскрытой до конца.
• «…Я знаю о своем невероятном совершенстве»: памяти Владимира Набокова
  
  Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (10 апреля по старому стилю) 1899 года, однако отмечал свой день рождения 23-го числа. Такая путаница произошла из-за расхождения между датами старого и нового стиля – в начале XX века разница была не 12, а 13 дней.
• «Помогите!». Рассказ Андрея Хромовских
  
  Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
• «Он, наверное, и сам кот»: Юрий Куклачев
  
  Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
• Эпоха Жилкиной
  
  Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
• «Открывала, окрыляла, поддерживала»: памяти Натальи Крымовой
  
  Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
• Казалось бы, мелочь – всего один день
  
  Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
• Так что же мы строим? Будущее невозможно без осмысления настоящего
  
  В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?