«Едем-курим – дым-идёт!»

К 80-летию перегоночной авиатрассы Аляска – Сибирь. Продолжаем публикацию очерков М. И. Денискина из книги «Летящие».

Воздушный стрелок-радист 2-го ПАП старший сержант Лев Бадин (слева) с боевым товарищем

Ранее:

• Любовь, морзянка и баян
• В дебрях Аляски
• Случай со Скобуном
• Путь через Арктику

И быть бы Лёвке Бадину, одиннадцатому ребенку в семье, как отец и мать – железнодорожником. Но все мальчишки тогда бредили авиацией. Однако, мечта – одно. А рабочая профессия и огромная семья – дело совсем другое. Вот я и говорю: по всем прикидкам, парень должен был стать сцепщиком или путейцем, в лучшем случае – машинистом.

Но вмешалась война. Это неправда, что к ней не готовились. Еще как готовились. Вот и к ним в школу пришел начальник аэропорта: хотите быть радистами? Вряд ли он блажил. Или своих забот мало было. Скорее всего, какая-нибудь секретная разнарядка пришла. А ребята только по девять классов закончили. И хотели все. Но взяли нескольких.

Лёвка пришел к отцу: так, мол, и так, на курсы радистов записался. Отец вздохнул:

– Старый я уже. Тебе – жить. Сам и решай…

Они два месяца учили «морзянку». Долбили ее. Пели. А когда стали принимать радиограммы «на слух», начальник сказал: пора. Мальчишки сели на паровоз и поехали в Новосибирск – в Летный центр.

Лёвке было 16. Наступал 1941-й год…

Они все рвались на войну. А их зачислили в 12-ю Особую авиагруппу – на перегонку самолетов с Комсомольска и Иркутска. «Едем-курим-дым-идет!» – говорит Бадин. Это у него присловие такое. Не знаю, может быть, и вправду со стороны это выглядело, как спокойная езда: взлет – набор – полет – снижение – посадка. Отдых или ночевка и – пошел до следующего аэродрома. Но бывший бортрадист не договаривает главного: летели-то в любую погоду – такая задача стояла. А после – командировка на новую трассу.

– Мы в Сеймчан прибыли в самую стужу, – вспоминает Лев Иванович. – Мне тогда подумалось: вот тебе настоящий край света…

Аэродром хоть уже и оборудован был, но условия жизни очень тяжелые. Все строили заключенные. Они в бараках, недалеко и жили: худые, оборванные. Сам поселочек – маленький. А ведь война, людям некуда деваться, местные пристраивались вольнонаемными на аэродром: у нас хоть кормили. Пускай вторая норма, пускай не жирная, но все равно – уже не голодный. У летчиков была высшая норма, так мы от нее еще и наземных техников подкармливали…

– А высшая какая?

– Пятая! Приноровились: обед заказывали сверху, еще на подлете. Сядем – готовь талончики: пятая норма. К ней еще 50 граммов спирта полагалось, а «боевых», то есть водой разведенных – все 100 получалось. Я непьющий. Свою норму отдавал нашему штурману Бредихину. Он мужик здоровый. Накатит «двухсоточку», и ему в самый раз: согревался. «Бостон» – хорошая машина, только холодная. Правда, одевали нас шикарно.

Считай: теплое белье, свитер (на спине – корсетом), теплые штаны на лямках – «ползунки», куртка теплая (у истребителей они короткие были) на белой овчине, а в капюшоне – китовый ус для твердости. На ногах – унты. Или унтята: легонькие, маленькие – на современные китайские «дутыши» похожи.

На голове – теплый подшлемник, сверху шлемофон. На горле – ларингофоны. На руках – краги с клапанами. Знаешь краги? О, это вещь! Сверху кожа, здесь – застежки, можешь расстегнуть и с пальцев снять, они держатся, а пальцы еще в шерстяных перчатках – в них удобней работать. Одно слово: Америка…

– Выходит, не мерзли?

– Еще как мерзли! Я же говорю: «Бостон» – холодный. Трасса и вся-то тяжелая. А уж наш участок от Сеймчана до Якутска… 1200 километров. Три-четыре часа в воздухе. Полюс холода – Оймякон – проходим.

Потом подымаемся над Верхоянским хребтом. 4500 метров – еще можно дышать. Но все время на такой высоте идти нельзя – надо подниматься повыше: на шесть, а то и на восемь тысяч. Тогда надеваем кислородные маски. Но долго дышать кислородом вредно. А снижаться – опасно: высокогорье ошибок не прощает. Тут главное – не уснуть…

– «Бостон», понятно, холодный. А «Б-двадцатьпятый»?

– Теплый! Просторный. Крепость! И в пилотажном отношении хороший. А наши морозы и его одолели. Мы как-то на вынужденную сели в Оймяконе – так неделю не могли вылететь. Мороз – под 70. И наш Б-25 никак не прогревался. Это чуть позже инженер Фокин придумал печки (их называли «фока»): в одной железной бочке – топка, а в другой – горячий воздух. И этот воздух через раструб в двигатель подавался. Вот техники и топчутся всю ночь: в одной руке – ведро мазута, в другой – дрова.

Ох, и напилили же мы дров! Всех на эту работу подключали. В Сеймчане лес в округе на несколько километров вырубили, тракторами вывозили.

– Комары, мошка?

– Не то слово, Михаил! Даже вспомнить жутко. Руки, лица распухали – друг друга не узнавали. Эту привычку – все заготовки летом делать – у местных переняли. Из Марково в Сеймчан рыбу завозили. Бочки под завязку кетой набивали. А из Оймякона – зимой – заячьи тушки везли. Зайцев там видимо-невидимо! Вся дивизия зайчатину и кету уважала…

– Однажды самолетов мало было. Мы на «Б-двадцатьпятом» отлидировали группу в Якутск: всего девять истребителей. А назад, чтобы Си-47 не гонять, на своем же бомбардировщике решили вернуться. Там, в фюзеляже, конечно, узко, но согнувшись, пробраться можно – я сто раз пользовался. А тут – девять мужиков, да у каждого парашют, да еще чемодан с бельишком. Они – привычные: сразу парашют под голову и спать.

Ладно. Едем-курим-дым-идет! А там подлетать к Сеймчану километров 50 – сопки. Ну, снижаемся. Погода плохая. Я уже свое отработал. Сижу, отдыхаю. И вдруг – скрежет! Машина аж подбросилась. И что? Конечно, мы с креном стали «сыпаться» (на жаргоне летчиков это означает «падать» – прим. М. Д.). Смотрю: ребята надевают парашюты и тихонько к люку мостятся. Я на сиденье стрелка встал – вперед хорошо видно. Командир, подполковник Левенберг, ко мне спиной сидит. Гляжу: у него на шее жилы аж вздулись. Ну, думаю, серьезный оборот, может, и мне – поближе к лючку?

Тут снова грохот, и правый «движок» остановился. Командир, конечно, его зафлюгировал (остановившийся винт переводят в положение «флюгера», когда лопасти встают под 90 градусов к набегающему потоку, который проходит «насквозь», в противном случае набегающий поток раскручивает винт «вхолостую», но в обратную сторону – это создает сопротивление и машину будет сильно разворачивать – прим. М. Д.)…

Замолчал. Прошелся по комнате. Снова сел. Вижу: старик заново переживает тот эпизод. Выходит, по-настоящему жутко было. А вот рассказывает суховато. Мне бы расцветить его рассказ (зря что ли учился словам!)... Но не стану. Они, бывалые мужественные люди, красиво говорить не умеют. Это и ценно: вслушайтесь и попробуйте хоть на миг оказаться в том больном самолете, который, натужно ревя одним мотором, пробирается между гор. Каждая минута ужасного полета могла стать последней…

Чуть погодя, Бадин свой рассказ продолжил:

– Ну, топаем... Я стараюсь на торчащий винт не глядеть. Тоскливо. А вокруг – красота. Золотая осень. Но мне не до красоты. Идем по ущелью. Понимаю: курс – на Оймякон. Вдруг я возьми и сдуру всем, кто нас слышит – сигнал бедствия! Без приказа командира! А услышали все. И все подтвердили, что слышат. Чуток легче стало: все-таки поддержка. А радиограмму отстучал такую: «Топаемодномдвижкепосадкаоймяконе».

А с земли все за нами следили. Мы 50 минут шли. Будто хромали. Сели. Как – не помню. Починили «движок». Переночевали. Утром – назад. За тот SOS влетело мне...

Бомбардировщик Б-25 «Митчелл» (на таком отказал двигатель, как рассказывал Лев Иванович)

«Б-двадцатьпятый» – классная машина! Пулеметов – не сосчитать. Теплый. Удобный. Вот неприкосновенный запас: галеты пресные, шмат колбасы в консерве салом залит, толстенный шоколад, пачка курева с «верблюдом» (сигареты «Кэмэл» – прим. М. Д.), даже червячки искусственные и крючки были для рыбалки.

Если экономно – на том запасе суток пять можно протянуть. Но в Якутске была школа фельдшериц – мы к ним на танцы бегали. Конечно, любовь платоническая: дальше провожаний и поцелуев не шло. И тех девчонок мы из своего эНЗэ подкармливали. Перегонщикам вообще соперников не было: красавцы! Планшет где-то у пятки болтается. На поясе – крупнокалиберныйый пистолет «кольт-браунинг». Тяжелый! Шлемофон. Краги. Унты. Прямо асы с плаката!

Из «Наградного листа» (орфография сохранена):

«Товарищ БАДИН на трассе с января 1943 г. Летает бортрадистом лидерного экипажа, обеспечил бесперебойной связью перелет 106 групп на участке Сеймчан Якутск протяжением 1200 км. Налетал 360 ч. Материальную часть самолетов Б-25 и А-20 изучил отлично и грамотно эксплоатирует.

Во всех перелетах командира лидерного самолета обеспечивал отличной связью с наземными и самолетными радиостанциями. Бортрадист 1-го класса, принимает и передает 140 знаков смешанного текста в минуту. Дисциплинирован, аккуратен, культурный. Идеологически выдержан, морально устойчив. Делу партии Ленина-Сталина и Социалистической РОДИНЕ – предан...»

15 октября 1945 года командир 1-й Краснознаменной Перегоночной авиадивизии генерал-майор Мельников воздушному стрелку-радисту старшему сержанту Бадину вручил медаль «За победу над Германией». Перегонка закончилась. Надо было возвращаться к мирной жизни.

Но тут перегонщиков срочно вызвали в Иркутск – в штаб военного округа. И говорят: нет, мужики, рано вам по хатам, для вас еще есть дело… Выдали валенки, полушубки, погрузили в теплушки и – на восток. Пока ехали, пайки свои съели до последней крошки.

Остановились в чистом поле. Глядят – новенькие бомбардировщики Ту-2 стоят! И началась у мужиков новая война – длиною, правда, всего в три месяца, без бомб и ракет. Пока в Китае Мао Цзэдун делил власть с Чжу Дэ, полк перебросили в Дальний (Хайрен). Там почти не летали. А после поехали по домам.

Валя Сергеева и Лёва Бадин накануне свадьбы. Иркутск, 1952 год

Валя Сергеева работала в Иркутском аэропорту на телетайпе. Ей было только 19, и ни о каком замужестве она пока не помышляла. А этот парень, бортрадист Бадин (подруги сказали, что его Львом зовут, а какой он лев – худенький, стриженый, челочка над бровями), придет в общежитие и сидит молча, кавалер называется…

В свои 27 лет он предложил Вале сердце. Она взяла. Теперь гордятся, что вместе уже 52 года. Валентина Владимировна сказала про мужа просто:

– Жалею я его. Всегда жалела. Он из рейса прилетал – лица на нем не было. Знаете, какая у них нагрузка! Только летчицкие жены знают, каково их мужьям. Поэтому и стараюсь всю жизнь, чтобы в доме все было ладненько да уютно, чтобы ему приятно было…

На этой моей кассете пометка: «2005 г.». Л. И. Бадина не стало 30 марта 2008 года.

(Полностью очерк опубликован в книге «Летящие».)

• Расскажите об этом своим друзьям!