В российском общественном сознании суд занимает очень необычное место. Пожалуй, ни одна государственная институция не подвергается столь острой критике. Согласно убеждению, которое смело можно считать общим, правосудия у нас нет, а судебная власть полностью подконтрольна власти исполнительной. Мы так считаем потому, что так нам удобнее.
К сожалению, все сложнее. Если б правосудия просто не существовало в стране, его можно было бы создать "с нуля"; если бы независимость судей не была обеспечена должным образом, ее можно было бы как-то дополнительно гарантировать. На деле же мы имеем очень развитое законодательство, динамично развивающуюся судебную систему, несменяемость и материальную независимость судей, которые, кстати, получают очень высокие зарплаты. Несложно догадаться, что в ближайшее время развитие системы по всем этим параметрам будет продолжено. Рискну предсказать, что эффект от этого будет нулевым.
Российская судебная система – это вовсе не какая-то увечная пародия на судебную систему западных стран. Это особый институт, существующий по своим внутренним законам и очень эффективный в рамках этих законов. Объяснить, как работает эта система, проще на конкретном примере.
Источники российского права
В недавно опубликованном интервью Ленты.Ру с бывшими судьями зампред Волгоградского областного суда Сергей Злобин рассказывает, как начальство заподозрило его в получении крупной взятки за снятие ареста с некоего предпринимателя. После такого намека судья поспешил вновь взять бизнесмена под стражу. Впоследствии Злобин выяснил, что одному из нижестоящих судей действительно заплатили ранее за пересмотр меры пресечения, но это знание оказалось бесполезным, поскольку, по словам рассказчика, "в судебной системе это уже недоказуемая вещь". Иными словами, героя рассказа не только не обвинили, но и не могли официально обвинить в получении взятки, он рисковал только тем, что на него косо посмотрит непосредственный начальник.
Однако у судьи не было сомнений, что ему следует ориентироваться в своей деятельности не на закон, а на мнение начальства, которое фактически и является для него источником права. Характерно, что он не увидел в такой своей позиции ничего предосудительного и на момент интервью, то есть уже после ухода из судебной системы.
Этот пример, с одной стороны, показывает, что судьи не ставят закон во главе угла, с другой стороны, он демонстрирует необоснованность расхожего мнения о продажности судей. Судья не продастся абы кому. Автор истории про взятку явно осуждает подобную практику продажи судебных решений "налево", противопоставляя ей некую "правильную" продажу. В действиях судьи прослеживается четкая логика и приверженность определенным принципам. Он отвечает не перед законом, а перед системой, которой принадлежит со всеми потрохами. "Судья каждый день нарушает закон, – рассказывает С.Злобин. – Тот же УПК, а иногда и Уголовный кодекс". По его словам, в такой ситуации начальству не составляет труда собрать а любого судью "целую папку" компрометирующих материалов.
В целом эта система похожа на описанный К. Роговым режим мягких правовых ограничений. Однако Рогов, назвав такой режим "институциональной ловушкой", не удерживается в рамках этой обезличенной характеристики и в итоге описывает порядок "мягких правовых ограничений" как нечто если не насаждаемое режимом, то по крайней мере эманирующее от него. В результате концепция выигрывает в популярности, но существенно проигрывает в точности. Автоматическое приписывание любых проявлений зла в стране злой воле ее правительства – это болезнь, которая на корню губит всю нашу общественно-политическую мысль, делая ее пусть и пикантно пахнущей, но, увы, непригодной для использования.
Система мягких правовых ограничений подразумевает существование бенефициара, получающего в виде привилегии освобождение от действий обязательного для остальных закона. Вера в существование такого бенефициара – это часть популярного в России мифа о существовании в стране неких общественных страт (чиновники, "новые русские", евреи, кавказцы – нужное подчеркнуть), которым будто бы "можно все", в то время как остальным нельзя ничего. Более того, невозможность полного соблюдения закона в российских условиях – это инструмент для сдерживания элит, а не рядовых граждан, как предполагает модель Рогова. В недемократических системах человек может подняться наверх только на условиях полного подчинения вышестоящим по иерархической лестнице. С каждой ступенькой этой лестницы контроль становится сильнее, а опасность возрастает. Вся мировая история доказывает, что риск лишиться головы повышается по мере приближения к высшей власти, а не наоборот.
Проще говоря, никакой системы мягких ограничений не существует, а есть некая цельная система действующих в государстве неписанных правил. При этом официальную правовую систему в России никто сознательно не деформировал, она просто никогда не была "рабочей", оставаясь разве что умозрительным идеалом. Регулятором общественных отношений у нас всегда были неписаные правила, своего рода "понятия", которые, однако, не следует путать с системой понятий уголовного мира.
Отдельные судебные приговоры могут выглядеть так, как будто они вынесены не по этим государственным "понятиям", а по закону. Однако это всего лишь иллюзия, возникающая вследствие конвергентного развития систем. Так тюремные понятия карают и воровство, и убийство, и лжесвидетельство не менее эффективно, чем УК, однако "понятия" не являются ни формой государственного права, ни даже подражанием ему. Если Мосгорсуд отпустил Самуцевич, то не потому, что того требовал закон, а потому, что этого требовали те "понятия", по которым живут государственная власть и чиновничество. В данном случае решение, принятое по "понятиям", почти совпало с решением, которое должно было быть принято по праву, но именно неполнота этого совпадения и представляет интерес для нашей темы. Два года условно за неоконченный акт хулиганства – это практически помилование с точки зрения кремлевских "понятий", но слишком явный перебор с точки зрения права. Зазор между реальным и гипотетическим вердиктами ясно показывает, что перед нами все-таки две разные правовые системы.
Разумеется, эти государственные "понятия" нигде не зафиксированы, но российское неписанное право нельзя считать юридически необязательным дополнением к праву писанному по аналогии с ius non scriptum. По-настоящему обязательным в России было и остается именно неписанное право, причем отсутствие письменной фиксации является для него не досадным упущением, а принципиальным обстоятельством, системообразующим фактором. Поскольку российские государственные "понятия" нигде не зафиксированы, единственной санкцией для чиновника становится одобрение со стороны руководства.
Чиновник должен постоянно мониторить реакцию начальства. Например, в упомянутом интервью с бывшими судьями респонденты подчеркивают, что начальство редко передает вниз непосредственные указания насчет приговоров, обычно подчиненные сами стараются выяснить волю начальства посредством "консультаций". В России так должен вести себя не только чиновник, но любой человек, вступающий в контакты с государством: бизнесмен, руководитель научного или творческого коллектива, так или иначе зависимого от благоволения властей, и т.д. Постоянный пристальный взгляд наверх, постоянная готовность уловить малейший сигнал сверху – это приводной ремень нашего государственного механизма.
Решение Хамовнического суда по делу Pussy Riot – отличная иллюстрация того, как работает обратная связь в такой модели. Строго и от души наказали, "влепили" срок, но без лишней жестокости – "двушечку". "Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал". Толстовский полковник, думая о докладе князю, каким-то образом понимает, что этот его "пустячок" – это выстрел в "десяточку", вишенка на торте. Мы не можем знать наверняка, но не приходится сомневаться, что князь обрадовался "пустячку" так же, как Путин "двушечке", и что "двушечка" была нацелена на доклад Путину так же, как "пустячок" на доклад князю. Такие вещи надо чувствовать, и это, пожалуй, единственное из доставшихся от предков умений, которое мы не просрали. Между Лондоном и Пекином
Может показаться, что такая ориентированная на изменчивую волю начальства система общественного отклика характерна не только для России, но для всех недемократических обществ. Сходство так велико, что иногда даже сложно понять, о какой стране идет речь. "Страной управляют из-за кулис, за закрытыми дверями, из здания без адреса и телефона... Будучи издателем, я вел дела с чиновниками, которые выслушивали людей в одном из корпусов нашего здания. Они всегда разговаривали так, будто в соседней комнате сидит чудовище, называть которое по имени нельзя", - это пишет Марк Китто в адресованной британскому читателю статье "Китайцем ты не станешь никогда".
Однако не стоит преувеличивать значимость таких параллелей. Специфика российской государственно-правовой модели заключена не в самой модели, а в особенностях нашего отношения к ней. Поскольку мы живем, фигурально выражаясь, одновременно в Британии и в Китае, нам сложно полностью принять такую форму диалога с властью. Что для британца – экзотика, а для китайца – обыденность, то для нас – суровая необходимость, одновременно обыденная и экзотичная, привычная и ужасающая. В отличие от китайцев, мы не можем не мечтать об отказе от такой системы, в отличие от британцев – не можем решиться выйти за ее рамки.
Изменить действующую в России правовую модель крайне сложно, если вообще возможно. Иерархическая лестница не только не предусматривает возможности сделать шаг в сторону, но и заставляет каждого из поднимающихся по ней самостоятельно контролировать правильность своих шагов. Так преодолевается самое "узкое" место авторитаризма – отсутствие инициативы снизу. Постоянная необходимость отслеживать сигналы, идущие сверху, позволяет полностью задействовать низовую активность и направить ее на обеспечение устойчивости системы. Такое устройство системы гарантирует ее от опасности зарождения в ее недрах "контингента очень высокой пробы", из которого В.Найшуль намеревался рекрутировать кадры для института Судьи-Князя.
Вынужденный мониторинг "низами" изменчивой воли руководства становится важным фактором в обеспечении устойчивости системы. В результате власть и общество оказываются одинаково ответственны за существование порочной модели (хотя, строго говоря, зоны их ответственности – разные). С одной стороны, сколько бы качественных изменений ни накапливалось в обществе, они не могут быть реализованы при Путине, с другой стороны, не Путин – главная причина того, что эти изменения происходят так медленно (если вообще происходят).
Гарантированно изменить систему можно только насильственным методом, с помощью шоковой терапии, как это было сделано в экономике. Проблема в том, что буржуазная революция в 90-е годы произошла у нас только на треть: в экономической плоскости, не затронув ни общественную, ни политическую. Эта ситуация чревата многочисленными институциональными неустройствами, однако ее изменение требует от общества очень большого усилия. Любой человек может купить судью, но во всей России, вероятно, недостанет средств для покупки нормально работающей судебной системы. Ее нельзя приобрести не потратившись, не оторвав чего-то от себя, не поступившись какими-то важными принципами. Праведный суд нам пока не по карману, и у меня нет уверенности, что российское общество в ближайшее время окажется готово заплатить требуемую цену.
