Мы родом из детства. Воспоминания в письмах |
14 Июля 2011 г. |
Чем старше мы становимся, тем острее память о родном доме. Хочется не просто вспомнить, а поговорить с родными людьми, поделиться тем, что таится в душе. Оглянемся, а уж почти и нет никого, кто может разделить с нами эту память. Вот и иркутянин Николай Васильевич Потапов написал воспоминания о детстве и юности, которые прошли в старом Братске. Читаешь их – и открывается целый мир. У автора цепкий взгляд и отличная память. Свои воспоминания он адресовал племяннице Анне, которая живёт в посёлке Балашиха. И это очень правильно. Ведь их прочтут дети, внуки – вот и не сотрётся память, и не будем мы Иванами, не помнящими родства. Начало начал Родительский дом в деревне, а старый Братск был большой деревней, – это свой мир, образ жизни, где все от мала до велика объединены общими заботами-работами. Во дворе разнообразные постройки, живность всякая, при доме – большой огород. Старый Братск располагался на месте слияния Оки и Ангары. Здесь в 17 веке был построен острог, от которого во времена моего детства оставались две угловые башни. В одной из них зимовал ссыльный старовер протопоп Аввакум следуя в Забайкалье. За башнями стояла церковь, построенная по инициативе декабриста Муханова. В советское время в ней был кинотеатр. Мимо верхнего конца Братска, где находился наш дом, протекала Ока. Ближняя её протока была неширокой, с тихим течением и тёплой водой. Ребятишки целыми днями не вылезали из воды. Замёрзнув, грелись на красивом лужке, где паслись телята. Все мои воспоминания – оттуда, из нашего дома в старом Братске. Вспоминается и смешное, и грустное, и необычное – всего хватало. Братья и сёстры Помню твою маму маленькой девочкой. Однажды, играя во дворе, она увидела что-то странное и прибежала к маме с криком: какой червяк большой! Мы с мамой, почуяв недоброе, подбежали и увидели возле забора небольшую притаившуюся змейку. Босые ножки сестры находились в полуметре от неё. Мама закричала, чтобы мы отошли подальше, и палкой убила гадюку. Очевидно, змея попала в наш двор вместе с сеном, которое привезли накануне. Мама хоть и говорила, что любит всех своих детей одинаково, но мы чувствовали, что Валюшку, твою маму, она любила особенно. Идёт война, отец – на фронте, мама работает в рыболовецкой бригаде, приходит поздно, уставшая. Я сижу с маленькой Валькой, а старший брат Витька весь день домой носа не кажет. Поздно вечером, когда мама готовит ужин, сестрёнка держится за подол её юбки и ни на шаг не отходит. Так они вместе и передвигаются по нашей маленькой кухне. Валька жалуется: «Мама, а Колька меня бил!» Мама для порядка легонько шлёпает меня по загривку. Валька смотрит торжествующе и продолжает: «Мама, а они огород не поливали!» А вот за это мне может здорово влететь: мы живы-то по большей части с огорода. Но и в чём я виноват, если мама не велела эту ябеду оставлять одну, а брата Витьки целый день нет дома? Мама только тяжело вздыхает: брат – трудный подросток, маме с ним нелегко. Валька ещё что-то лепечет. Говорит она плохо, но мама понимает свою любимицу, гладит её по головке, берёт под мышку и несёт умываться. Потом переодевает и укладывает спать. Я жду брата. Поздно вечером раздаётся сопение под дверью. Это Витька. Прошлой осенью мать за пропуски школьных занятий и другие проделки выпорола его. Брат ушёл из дома. Два дня мама искала блудного сына. Ночи уже были холодные, и она очень переживала, где он ночует. Как оказалось, искать надо было недалече: мать обнаружила беглеца, когда с вилами полезла на сеновал. С тех пор она Витьку не наказывала. Мы с братом поели и живенько юркнули в постель. Постелью нам служил обыкновенный потник, брошенный на пол. Мы не любили умываться, а мать, замученная работой, не обращала на это внимания. Помню, приехал в 1943 году с фронта в отпуск отец. Он привёз гостинец – сахар. Отколол нам с братом по кусочку. Мы его долго сосали, бережно держа в пальцах, а когда удовольствие закончилось, я заметил, что у Витьки три пальца заметно белее остальной грязной пятерни. Осенью второгодник Витька наотрез отказался идти в школу. Разговор тогда был короткий – не хочешь учиться, иди работать. Мать устроила брата учеником сапожника. Сапожник был армянин. У него уже был ученик, второй не особенно был ему нужен, но мама его упросила. По праздникам он надевал черкеску, подпоясывался украшенным медными бляшками узким пояском, на котором в ножнах висел настоящий кинжал. Ребятишки его побаивались – был он строг, а горбатый нос придавал его лицу разбойничье выражение. У такого мастера не забалуешь – и у нашего Витьки наладилась дисциплина. Целыми днями он сидел на маленьком стульчике, сучил дратву или делал берёзовые гвоздики. Армянин ребят не обижал, досыта кормил, но Витька потом вспоминал своё ученичество как страшный сон. Дела семейные Твой, Аня, дед Василий начал трудиться с восьми лет и набрал аж 75 лет трудового стажа. В отпуске никогда не отдыхал, брал его летом, чтобы накосить сена на зиму. Как-то, уже после выхода на пенсию, ему предложили горящую путёвку в местный дом отдыха. После долгих уговоров он всё же согласился. Вернулся очень довольный. Мать что-то учуяла, но виду не подала. Зимой он собрался в город: побрился, наодеколонился, надел лучший костюм. Мать остановила его на пороге: «Далеко ли нацелился, такой нарядный?» – Да вот к Тимофею в Падун хочу по делу съездить! – Какие у тебя с ним дела, ты его уже лет десять не видел? Твой дед врать не умел, так что под натиском жены переоделся и занялся домашними делами. Иногда у соседей случались сцены, которые наблюдали и мы, дети. В доме напротив жили дядя Илья с тётей Марусей. Хозяин ушёл на фронт, а у хозяйки поселился квартирант, толстомордый такой уполномоченный. Уж как он с такой комплекцией от фронта отвертелся, не знаю. Три месяца он жил у тёти Маруси, на вопросы соседок она отвечала, что, мол, живёт как квартирант, деньги платит исправно, а иначе на что кормиться. Вернулся Илья, отпраздновали, как водится, встречу, а назавтра мы услышали крик. Занавеска на окне раздвинулась как театральный занавес. В окне показалась растерзанная тётя Маруся, за ней дядя Илья с вожжой в руке. Так продолжалось три дня. Как-то отец поинтересовался у мамы соседскими делами. Мама сказала, как отрезала: «А леший их знает, сами разберутся!» Больше отец не спрашивал, но соседи и впрямь разобрались и до самой старости жили в согласии. Но бывало и с точностью до наоборот. У моего одноклассника Петьки отец был хоть и небольшой, а начальник. Из себя – маленький да щупленький. А жена его хоть и тоже ростом не вышла, но была раза в три толще. В наших краях я почти не встречал худощавых, с мелкой костью женщин – тяжёлая крестьянская работа делала своё дело. Как-то я был у Петьки в гостях, начальник явился немного навеселе и с таким благостным лицом, словно только что от причастия. Подошёл он к жёнушке, хотел, наверное, сказать, какой, мол, чудесный вечер, вот выпили немного… А та, не выслушав, так двинула ручищей по уху, что он улетел под кровать. Высунувшись, он виновато лепетал: «Что ты, Дуся, я же немножко!», при этом не вылезал из-под кровати, считая её своей защитой. Я быстро убежал и продолжения не видел. Наука воспитания В наше, Аня, время воспитание детей сводилось к простому правилу: делай, как мы, вместе с нами, не бери чужого, не жалуйся родителям на своих обидчиков и решай свои проблемы сам. Когда я учился в университете, мне нужно было сдавать экзамен по педагогике. И попался мне вопрос о воспитании детей дошкольного возраста. С теорией этого дела я не был знаком, а вот практики хватало. Вспомнил я, как несколько лет водился с Валей, как росли Нина и Лёня, и стал об этом рассказывать, придавая свои словам слегка учёный вид. Педагог меня не перебивала, слушала задумчиво и поставила «отлично». А ещё учили трудом и всем ходом жизни. Вот мама хлеб стряпала – два-три раза в неделю. С вечера ей нужно было поставить в квашне опару на оставшейся с прошлого раза закваске – дрожжей у нас не было. Часа в четыре ночи нужно было встать и подбить опару. Затем, поспав часок, она растапливала русскую печь, замешивала тесто до нужной густоты и стряпала булки, калачи, шаньги. Потом стряпня выстаивалась около часа. Протопив печь, мама выгребала угли в загнетку и помелом из еловых веток выметала в печи под, чтобы на нём не было золы. Деревянной лопаткой она садила на под хлеба и закрывала печь заслонкой. Через час мама хлеб вынимала, и он остывал на столе. Потом в печь ставила большой чугун с залитыми водой картошкой, капустой и мясом. К обеду щи были готовы. А завтракали мы обычно свежим хлебом с молоком. Мамино поколение, рождённое еще в начале прошлого века, в крестьянской общине, было удивительным, похожего уже не будет. Тяжёлый труд с самого детства был для них обычным. Представь, например, что восьмилетняя девчонка в жаркий летний день, согнувшись, наравне со взрослыми жнёт пшеницу. «К вечеру спины уже не чувствовала», – вспоминала мама. Но рассказывала о детстве как о счастливом и неповторимом времени. Родня Из всей нашей родни один лишь мой брат Лёня интересовался прошлым. Он и родственников, если куда ездил, всегда старался навещать, расспрашивать. В разговоре со мной он часто затрагивал тему: а не написать ли нам свою родословную? Я же по молодости и глупости ему отвечал: про что ты хочешь писать? Про пьянство мужчин, несчастные случаи по пьянке, ранние уходы из жизни? Я такими словами будто опрокидывал на него ушат холодной воды, но он снова и снова возвращался к этой теме. Лёня, Лёня, какой же он был добрый и отзывчивый человек, к тому же мастер на все руки – в дедушку Михайлу. Помню, как ловко и с любовью ухаживал он за мамой, когда она лежала парализованная. Вспоминая Лёню, я осознал, что кроме меня, старшего, о родне нашей никто не напишет. Сейчас пьют многие, а ведь в старое время хоть и выпивали крепко, так ведь такое и было нечасто – раз 5–6 в году. Да и нужно же было как-то встряхнуться от непосильной работы, ведя хозяйство без машин, без электричества. Один эпизод расскажу со слов мамы. Дед Родион как-то вернулся с гулянки. Жена уже собралась спать, а дед зачем-то вышел. Бабка Анисья его хватилась, заглянула в сени, а он там, зимой-то, размахивает веником – парится, значит, на морозе. Анисья со словами: «Что ты, Господь с тобой!» – увела его в избу. Извини, Аня, за длинное письмо. Старики с возрастом становятся сентиментальными, им кажется: то, что им интересно, будет интересно и другим. Придёт время, и ты будешь жить воспоминаниями, а твои внуки будут отмахиваться: ах, старина дремучая! Твой дядя Николай
|
|