На 29 января 1918 года в Общественном собрании был назначен концерт симфонического оркестра под управлением Я. М. Гершковича. Но никто из покупавших билеты (впрочем, как и музыкантов-участников) вовсе не был уверен, что здание к тому времени не экспроприируют. Как уже захватили театр Гиллера, «Гранд-Отель», домовладения Файнберга.
Главы из новой книги
«Где сила – там и право. Если вооружены, то и сыты!»
– Агроном В. Е. Писарев, заведующий Тулуновским опытным полем, телеграфировал в губернскую по земским делам комиссию, что вернувшийся с фронта солдат Новак призывает к захвату опытного поля вместе со всеми его строениями, машинами и лошадьми и прочим имуществом! – возмущался отец миловидной барышни, бравшей уроки фортепиано у госпожи Городецкой. – И солдат Новак не сомневается в своём праве на захват – в свете всего происходящего. Хоть то, что происходит теперь, совершенно беспрецедентно: Комитет советских организаций Восточной Сибири издал постановление о национализации водного транспорта по Байкалу и Ангаре, объявил собственностью рабоче-крестьянской республики имущество Байкальского пароходства и товарищества «Ясинский и компания».
– Кто же будет этим всем управлять? – несколько растерялась Городецкая. – Вряд ли опытные инженеры согласятся – после того, что произошло.
– Весь технический персонал, дорогая Евгения Григорьевна, обязали исполнять обязанности. Разумеется, под страхом репрессий. И всё это звучит особенно угрожающе на фоне упразднения Иркутской судебной палаты, Иркутского окружного суда и разгона оппозиционной газеты «Сибирь».
Городецкая молча слушала этого несчастного господина, отца семейства, только что потерявшего должность и место. Прежде никогда не терявшая присутствия духа, она была в явном смятении и мысленно повторяла в недоумении: «Ещё ведь не похоронили всех павших в декабрьских боях, а уже хватают!» Мёртвые не погребены, а они заседают в захваченных зданиях и решают, где, кому и как жить. Так торопятся, будто боятся, что завтра придут такие же, как они, и отберут у них власть».
Похороны юнкеров и прапорщиков состоялись 7 января 1918 года, но лишь 14 февраля (спустя полтора месяца после декабрьских боёв в Иркутске при Комитете советских организаций Восточной Сибири была создана комиссия по проведению похорон солдат и красногвардейцев.
По вечерам, если не было перенесённых уроков, домовладелица посылала за Евгенией Григорьевной. Прежде между ними не было близости, но общий ужас, пережитый месяц назад, во время декабрьских боёв, словно бы толкнул их друг к другу, и Городецкая с удивлением отмечала, как охотно она слушает Генриетту Борисовну.
Обыкновенно начинали с разбора газет, и сразу же становилось видно, что читают они очень по-разному: Евгения Григорьевна, как и прежде, выискивала культурную хронику, а Генриетта Борисовна сразу же выводила на главное. То есть на политику:
– Типографию «Гранит» национализировали, а это имущество на без малого 80 тысяч рублей, да приплюсуем сюда запасы бумаги (тысяч на двенадцать, не меньше). То есть, они сначала ухватывают большие куски; все крупные гостиницы экспроприировали, миллионщика Второва выставили из роскошного особняка, а теперь присматриваются к усадьбе Сапожникова, как её получше употребить. После уж пойдут домики поменьше, но, рано или поздно доберутся до всех. И вашу музыкальную школу прихлопнут, придёт час!
– Но у неё ведь нет своего помещения – так что и захватывать нечего...
– А инструменты музыкальные? На сколько они тысяч потянут? Растащат безо всякого возмещения, и оглянуться не успеете. Да, забыла вам передать: где-то я читала ещё, что инструменты лучше зарегистрировать, а то вон владельцев автомобилей штрафуют уже (по три тысячи!) и забирают у них машины. Но вы на себя-то не переводите всё; может, и повезёт ещё: объявят вашу частную школу народной да и вас оставят при ней. Тут от комиссара зависит... Вот Иркутской семинарии не повезло: отправили Ярославцева, а уж он до чужого страшно жаден: объявил, что теперь там будет гимназия и занялся осмотром служебных квартир, не исключая и спальни. Жилище инспектора ему очень понравилось, и было объявлено, что он будет там жить.
Хотите жить – держите оборону!
К началу января 1918-го в Иркутске, кажется, не осталось квартала, обойдённого экспроприаторами. По ночам грабили откровенно, приставив ружьё к груди; днём являлись с обысками, и хотя объявляли, что ищут оружие, брали всё, что хотели, в первую очередь, запасы продуктов. По предместьям загуляла частушка:
Маше удовольствие
По части продовольствия:
Комиссар у Маши есть,
Что неможно глаз отвесть!
Домовладельцы забрасывали управу заявлениями, пока безответными, а страхи сгущались: в местных полках откровенно призывали к роспуску нижних чинов с оружием. Газета «Иркутская жизнь», направила своего хроникёра на собрание гарнизона, и вот что он рассказал:
– Председательствовал Лазо, уполномоченный от Военно-революционного комитета, и он сразу же заявил: не позже 15 января все солдаты из старослужащих будут уволены. «С винтовками!» – крикнул с места солдат Картавов. И добавил под аплодисменты товарищей. – Где сила – там и правда, кто с оружием, тот и сытый!» Но рядовой Винник смягчил: «Винтовки надобно отдавать, еслиф только будет излишек оружия. Нельзя город разоружать: еслиф тута революцию разобьют, ей в деревне не удержаться».
– Нет, без винтовок не согласные мы! – рявкнул анархист Пережогин.
– Зачем винтовки, ежели их по дороге отымут?! – подрезал рядовой Певзнер. – До дома далёко, а в Челябе Дутов засел, а в Чите – Семёнов; вокруг Иркутска вообще ненадёжно...
– Да чего рассуждать, когда в полках все проголосовали уже! Я, Кулькович, имею полномочия заявить: 9-й Сибирский стрелковый постановил увольняться с винтовками!
– И 10-й полк с оружием! И 11-й! И 12-й!
– 1-я и 2-я батареи – без оружия!
– 3-я батарея – с оружием! И 715-я дружина – тоже!
– А конский запас и 2-я рота 718-й дружины – без оружия!
В общем, по большинству голосов вынесли резолюцию: 1. При увольнении выдавать рядовым винтовки с разрешения полковых комитетов. 2. Полученное оружие регистрировать в волостных и уездных комитетах, но держать при себе. 3. Продающих винтовки привлекать к уголовной ответственности.
Репортаж с собрания местного гарнизона ещё больше встревожил и перепугал обывателей. Все понимали уже, что без отрядов самообороны не обойтись, но не все взрослые мужчины могли и хотели в них участвовать.
– Я каждую ночь рискую жизнью, а сосед мой отсиживается, пока я охраняю его добро! – возмущался в приёмной городской управы владелец двухэтажного флигеля на Саломатовской.
– Так и у нас на Благовещенской такой же «коленкор»: вечерами кто в валенки да берданку на плечо, а кто и к жёнушке под одеяло! Надо, чтобы Иркутска дума вынесла особое постановление по отрядам охраны и прописала в нём репрессии против уклонистов.
«Ну, это вряд ли, – подумал корреспондент «Иркутской жизни». – Председатель у нас из присяжных поверенных, да и в каждой фракции по три-четыре юриста сидит – в общем, как ни верти, а закон они не переступят».
И в самом деле, председатель думы Дистлер тщательно разобрал обращения оборонных отрядов, признал, что проблема, существует – и призвал горожан не уходить от ответственности. «Иркутская жизнь» не скрыла разочарования и в номере от 6 января отозвалась: «Принципиально дума поступила как будто и правильно, ибо нельзя наказывать за добровольную службу, но создавшаяся в городе обстановка требует принятия чрезвычайных мер и в том числе установления повинности по самоохране. Наше положение не исключительное, во время французской революции грабежи и убийства возросли до чудовищных размеров и были ликвидированы лишь чрезвычайными мерами».
Кассу удалось отстоять
26 января, около восьми часов вечера в кассу большого кинотеатра Донателло явился незнакомец и потребовал выдать ему пять процентов от выручки. При этом было продемонстрировано удостоверение, выданное на имя Нестора Каландаришвили неким профсоюзом работников музыки, театра и зрелищ. Позвали владельца кинотеатра; в то же время и визитёр привёл подкрепление в виде кавказца с поднятым дулом револьвера. На крики сбежались дружинники из армян, и кассу удалось-таки отстоять.
Налётчики подержали паузу, а 18 февраля ворвались в городской театр во время спектакля, встали в проходах, демонстрируя ручные гранаты и требуя от антрепренёра выручку. Публика растерялась, но когда бандиты покинули здание, тут же, в зрительном зале, глава местной думы Дистлер провёл экстренное собрание Иркутского отделения Театрального общества. В резолюции выражался протест против действий «профсоюза», «ничего общего с искусством не имеющего и организованного совершенно самочинно». На другое утро протокол собрания развезли по редакциям, а М. А. Смоленский, антрепренёр, отправился в Центросибирь и добился-таки официального подтверждения незаконности сбора.
«Вот что значит не испугаться, действовать дружно и по горячим следам», – резюмировал Дистлер, а Смоленский подумал: «Вставших на путь исправления надобно поощрять» – и перечислил органам призрения 15 процентов с валового сбора – вместо назначаемых советскою властью десяти процентов.
...Шесть лет спустя, в мае 1924-го, Евгения Григорьевна Городецкая натолкнулась на одно неожиданное объявление: дома-дачи по Ушаковке продавались на слом по причине их... ветхости. А надо сказать, что в бытность свою преподавателем музыки Иркутского института императора Николая I она не единожды посещала и летнюю резиденцию этого замечательного заведения, так что знала наверное: всё там было прочно, красиво и удобно устроено, вовремя ремонтировалось и, конечно же, круглый год охранялось. То же можно было сказать и о дачах на соседних участках, выстроенных с любовью и, как говорят, на века.
– Так в том и дело, что строили для себя, а доживать пришлось чужим людям, – грустно улыбнулась теперь уже бывшая домовладелица Генриетта Борисовна. – Всё, что в центре да в камне экспроприаторы заселили сразу, а вот дачи на Ушаковке какое-то время оставались бесхозными, и, я думаю, там поживились немало старожилы обоих предместий – Знаменского и Рабочей слободы. И теперь уж, действительно, только на слом продавать. В общем, схватили, откусили, а проглотить не смогли.
-
Расскажите об этом своим друзьям!
