- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за...
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола...
"Я это видел". Глава 3. Все выше и выше по лезвию ножа |
| 25 Июня 2012 г. |
|
ГЛАВА ТРЕТЬЯ Все выше и выше по лезвию ножаВсе двигались на запад, поближе к Москве, а я - на восток, подальше от нее. Мне казалось, интуитивно чувствовал - на востоке больше самостоятельности и свободы маневра. И меньше кабинетных игр, подсиживания, подставок, люди попроще, любят прямоту, ясность. На востоке - и самые трудные объекты. И если я там иду к победе, хоть не по правилам, верхи меня поддержат - иного выбора у них нет. Им нужна победа - еще больше, чем мне. И это тоже развязывало руки. Потом я увидел, понял: у управляющего нет полной свободы. И у других людей, повыше, тоже ее нет. И вообще все было не так просто. Я стремился быть первым руководителем не из тщеславия или честолюбия. Хотя, конечно, был честолюбив, особенно по молодости. Сама по себе карьера тоже не привлекала. Но первый может принимать решения. Остальные их выполняют. Мне не хотелось жить чужими решениями и чужим умом. Первый, конечно, берет на себя и всю ответственность. Остальные - за его широкой спиной. Я понимал это, но не привык прятаться за чужими спинами и не боялся. Многие, я видел, хотели попасть в Москву. Любыми путями, любой ценой. Один мой товарищ, начальник монтажного управления, имел в Иркутске все - трехкомнатную квартиру в центре, машину, гараж, прекрасную дачу - своими руками построил. Толковый, разумный мужик, но жена зудела - в Москву. Я говорил: ну куда ты отправляешься, зачем? У тебя здесь все, здесь ты нужен, отличная квартира, кто там тебе такую даст? Нет, отправился. Все продал - квартиру, машину, дачу. И купил - тогда это называлось обмен, но фактически покупали - двухкомнатную «хрущевку» в Москве. Естественно, не в центре. И пропал, растворился... Я в Москву никогда не стремился. И жена тоже. Если бы зудела, может, тоже подался. Но она и в Иркутск не хотела ехать. Для нее самое лучшее место - поселок при ГРЭС. Все свои, все друг друга знают, все здороваются, как в деревне. Я отлично понимал, что с моим вздорным характером я в столице пропаду - переругаюсь со всеми, и меня в два счета съедят. Я же видел, сколько людей в Москве погибало. Берут прекрасных строителей, умных, талантливых, а там - драка за место. Место одно, а претендентов десять. Один его получил, пробился, девять остались ни с чем, погибают - не могут проявить себя как личности, как люди. Кто пить начинает, кто смиряется, бумажки с места на место перекладывает - до самой смерти. Какая это жизнь?! А провинция - голая... Нет, в Москву я не хотел. Хотя приглашали, и даже товарищи подталкивали - иди, тебе хорошо будет, и нам поможешь... Один раз такой случай был. Совещание управляющих в Свердловске. После, как водится, застолье. Посидел, они пьют, я не пью, ушел. Читаю книжку в номере, является делегация. «Абрамыч, мы решили - ты будешь главным инженером главка, поедешь в Москву...» Я говорю: «Мужики, вы что, офонарели? Никуда я не поеду, ни в какую Москву...» С назначением в Иркутск тоже вышла небольшая история. Я вроде между двух огней попал. Управляющий «Свердловскэнерго» Трачук предложил мне место директора Рефтинской ГРЭС. Большая станция, новое оборудование, новое поле деятельности. Я не возражал. Но сомневался, что из этого что-нибудь выйдет. В Минэнерго очень неохотно отпускали людей с монтажа на эксплуатацию. Эксплуатация - тоже серьезная работа, но там все на месте, стабильно. А монтажники кочуют со стройки на стройку, там сложнее, людей не хватает. Трачук мне говорит: не отпустят - подавай заявление, увольняйся и переходи ко мне. Какая разница? Все равно на этой должности в Минэнерго утверждают... В это же время мне предложили ехать управляющим в Иркутск. Я подумал и согласился. Там был очень сильный трест - «Востокэнергомонтаж». Про Иркутск я знал очень мало, знал только, что есть такой город и рядом - Байкал. Вообще нигде за Уралом я никогда не был. рокой спиной. Я понимал это, но не привык прятаться за чужими спинами и не боялся. Многие, я видел, хотели попасть в Москву. Любыми путями, любой ценой. Один мой товарищ, начальник монтажного управления, имел в Иркутске все - трехкомнатную квартиру в центре, машину, гараж, прекрасную дачу - своими руками построил. Толковый, разумный мужик, но жена зудела - в Москву. Я говорил: ну куда ты отправляешься, зачем? У тебя здесь все, здесь ты нужен, отличная квартира, кто там тебе такую даст? Нет, отправился. Все продал -. квартиру, машину, дачу. И купил - тогда это называлось обмен, но фактически покупали - двухкомнатную «хрущевку» в Москве. Естественно, не в центре. И пропал, растворился... Я в Москву никогда не стремился. И жена тоже. Если бы зудела, может, тоже подался. Но она и в Иркутск не хотела ехать. Для нее самое лучшее место - поселок при ГРЭС. Все свои, все друг друга знают, все здороваются, как в деревне. Я отлично понимал, что с моим вздорным характером я в столице пропаду - переругаюсь со всеми, и меня в два счета съедят. Я же видел, сколько людей в Москве погибало. Берут прекрасных строителей, умных, талантливых, а там - драка за место. Место одно, а претендентов десять. Один его получил, пробился, девять остались ни с чем, погибают - не могут проявить себя как личности, как люди. Кто пить начинает, кто смиряется, бумажки с места на место перекладывает - до самой смерти. Какая это жизнь?! А провинция - голая... еле ноги передвигают, как в столбняке. Какой толк? А завтра им снова на смену. Я говорю: прекращаем это сидение. Так ничего не пойдет. Прекратили. Ну, а дальше? Все ждут - что скажет новый управляющий. Я предлагаю: первый блок не будем сдавать в 3-м квартале, сдадим в конце года. Притормозим, а лучших людей снимем и перебросим на второй, попробуем его вытянуть. Мужики в тресте сомневались, возражали. Говорили: нереально, риск, можем оба провалить. Да, риск был. Он всегда на стройке есть, ходишь по лезвию ножа. Но тут риск был оправдан. Я видел: первый блок и так дойдет, дозреет. А второй, если грамотно навалимся, можем спасти, пустить. Нас, конечно, со всех сторон крыли - и заказчик, и собственный главк. Ругали почем зря: зачем сняли людей с первого блока, тормозим. Я посадил туда начальника монтажного управления, местного политика. Говорю: прикрой тыл, продержись три месяца, отбивайся, объясняй, тяни резину, сколько можешь. А сам сел с его главным инженером на втором блоке. Этот главный инженер толковый мужик был, но любил говорить неприятные вещи. Когда он сказал - я это на всю жизнь запомнил, - что опять не хватает людей, мне плохо стало. Но я промолчал, сдержался. И людей добыл, хотя вроде бы уже неоткуда было взять. Как дело закрутилось, пошло - все поверили, загорелись. В конце концов оба блока на финише года мы пустили. Это был мой первый взнос в работу «Востокэнергомонтажа». Признали управляющим, стали слушаться. И в главке, откуда на меня шел накат, поняли и были благодарны, потом поддерживали. Но до этого надо было все нападки принять на себя и не отступить. Я еще раз убедился: спасают как раз нестандартные решения. Не надо их бояться, не надо бояться, что останешься один, что дадут по шее. Тут очень важен личный моральный кодекс. Самое главное - не приучать себя к барству. Зачем? Бабушка говорила: «От сумы да от тюрьмы не отрекайся». В жизни всякое может случиться, и надо быть готовым занять место на один-два порядка ниже. Мне еще нравились слова из нашего коммунистического прошлого: «Вышли мы все из народа». Да, в народ возвращаться несладко, но не надо этого бояться. Если человек боится - это его беда. Жизнь подсказывала: иногда не хочется куда-то идти и этим заниматься, но именно туда и надо идти. Не пойдешь - само не решится, будет нарывать и нарывать. И Бог знает чем кончится. А пойдешь - и решится. Неразрешимых проблем нет. Говорят: это нереально. Но реалии мы сами создаем... Эта первая ситуация, в которую я попал в Ирикле, была не, самой сложной. Сложнее было на Усть-Илиме и на Гусиноозерской ГРЭС, где я столкнулся с зам. министра и мне пришлось туго. Всяких проблем, столкновений, интересов на стройке полно, вагон и маленькая тележка. Эти производственные столкновения естественны. Хуже, когда начинается политика, или, как мы говорили, «политес». Скажут, например, раструбят по всему миру, доложат в ЦК, что все сдадут под монтаж в июле, а сдадут в декабре. И на других свалят, подставят, будут искать «рыжего». Как теперь - Чубайса. Из-за этого все путалось, начинался кавардак, дело губилось. «Востокэнергомонтаж» вел себя порядочно. Виноват - значит, виноват, говорили откровенно. Не виноват - значит, не виноват, извини. Мы старались внести эту порядочность во все отношения и везде, где работали. Иногда получалось, иногда - нет, не все от нас зависело. Получалось на объектах Минсредмаша1 и «Братскгэсстроя», особенно во времена Наймушина Ивана Ивановича. Наймушин рубил с плеча, что думал. Грубо, но прямо, определенно. Мы ведем монтаж на ЛПК, идем, как обычно, на перерасход зарплаты, начальник монтажного управления, естественно, опасается - гарантированный выговор. Наймушин бросает: «Трусы!» А в другом случае, в борьбе с нашим министерством, мощно поддерживает, подпирает. Перед Минсредмашем и «Братскгэсстроем» оно прогибалось, и это меня выручало. Борьба же игла постоянно, иногда и трест меня не поддерживал, я оставался с Москвой один на один. Я старался набрать как можно больше объектов. Министерство - против: берите только свои, энергетические объекты, чужих не надо. Конечно, мы могли их брать, устроить себе легкую жизнь. Но я не привык к легкой жизни. Если я на своем месте не могу работать лучше, чем другие, то зачем мне занимать это место? Энергетические объекты - это взлеты и падения. Смонтировали турбину - и сидим Что дальше? Распускать квалифицированных людей, которых готовили не один год? Или распылять по командировкам, перемещать на другой объект? Это в Москве, в министерстве или в ЦК легко сказать: переместите 1000 человек из пункта «А» в пункт «Б». Они же этих реалии не представляют. Люди - не панели и не кран: взял и перевез. Квалифицированные монтажники - это обычно народ семейный. Посылать в командировку на новое, неустроенное место - непросто. Ему и самому не хочется, и жена - ни в какую, намертво стоит - не пущу! Или запьет, опустится или кого-то себе найдет... Значит, нужно перевозить вместе с семьей. А для этого требуются жилье, пропитание - в те времена проблема немалая, - детский сад и так далее. В городах это все в дефиците было. А на стройках - тем более. Большие объемы нужны, чтобы монтажники сидели на месте пять-семь лет. Они нужны и самому тресту. Большие объемы - это ресурсы. Это перспектива, которая позволит развиваться и действовать самостоятельно. Я пришел в трест - было четыре тысячи человек, стало - восемь тысяч. Без больших объемов и успехов не будет. Остановишься - все, погиб. После пуска на Ириклинской ГРЭС, где мы показали себя, стало известно, что готовится новый проект - на севере, на Чукотке, планируют строительство Билибинской атомной электростанции. У нас глаза загорелись. Хотя далеко, трудно, никакой пока базы, но это - новое направление, более высокая квалификация, перспектива и так далее. Строительством АЭС в Союзе всего два треста занимались - «Центроэнергострой» и «Южэнергострой», других не подпускали. Мы начали готовиться - консультировались с учеными-атомщиками, посылали своих рабочих стажироваться на строительстве других АЭС. Три года готовились и выхватили эту станцию - тогда между монтажными трестами была острая конкуренция. За Билибино мы получили Государственную премию... Награды, конечно, получать приятно, но я никогда за ними не гонялся, не прилагал к этому никаких усилий, даже когда они рядом лежали. Пускали Норильский медно-никелевый комбинат, там кучу орденов высыпали. Наш трест тоже в Норильске работал, я туда наезжал. Хотели наградить. На рабочих орденов не хватило, а на ИТР остались. Я ответил: считаю это для себя неприличным. Награждайте тех, кто здесь непосредственно работал. Но вернемся к Усть-Илимскому ЛПК, где всякого «политеса» было сверх головы. Тем более стройка непростая - Совета Экономической Взаимопомощи2. Под контролем ЦК, а значит, министерства и обкома. На Усть-Илиме история была длинная, в двух действиях. Сначала - на пуске первой очереди лесопромышленного комплекса, потом - на пуске второй. Сроки поджимали, первую очередь пускать не успевали и решили обрезать пусковой комплекс, отсечь от него некоторые объекты. Так обычно тогда делали, чтобы все-таки обозначить пуск, победу. Но обрезали строительную часть, а монтажную - нет. Я говорю: отсеките нашу часть тоже. Бусыгин, зам. министра целлюлозно-бумажной промышленности и начальник стройки, начал на меня давить. Этот метод был знаком - давить на человека, на испуг брать. Если слаб характером - надавят, на все согласится. Бусыгин говорит: давайте позвоним вашему министру, доложите ему, - что отказываетесь так пускать. Я говорю: давайте. Сидит оперативка, звоним. Ну, министра не нашли, нашли первого зама. Я ему доложил: так и так, пускать невозможно, пусть урезают комплекс, как всем урезали. Первый зам мои доводы принял. Тем более - стройка не нашего министерства... Бусыгин говорит: тогда будем звонить первому секретарю обкома, и набирает Банникова3. Говорит ему о моей позиции. Не знаю, что ему ответил Банников, но от меня отстали, монтажникам комплекс тоже урезали. И мы все благополучно пустили. На пуске этой первой очереди, на митинге, Банников вдруг громогласно объявляет: в следующем году пустим вторую очередь! Я думаю: ничего себе уха! Потом, когда начали вплотную заниматься, я возражаю: ни людей, ни ресурсов не хватит. Когда я стал возражать, стал возражать и «Братскгэсстрой», генподрядчик. Мирошников, секретарь обкома по строительству, говорит: правильно, Юрий Абрамович, возражаете. Но у вас отнимут все ресурсы, и через год не введете. А так - не пустите, ну и не пустите, значит, потом сдадите, хоть с опозданием... Истина в его словах была. Тогда в ходу был такой термин - «побуждающие сроки». Объявляют, например, что сдадут дом, завод, электростанцию в августе, а сдают в декабре. А насчет августа говорят, чтобы подхлестнуть всех. Я подумал: и вправду отберут ресурсы - и согласился с Мирошниковым. Как только я согласился, так и «Братскгэсстрой» согласился... Объявили на бюро обкома: будет пуск. На следующем бюро, через месяц, подтверждаем: да, пуск будет. Ну, думаю, попали, вышли на тропу войны, не свернешь. И вот тут начался «политес». Строители на нас кивают: монтажники, мол, то не делают, это. Напели Банникову, на пленуме он проходится по «Востокэнергомонтажу». Думаю: дело плохо, надо принимать меры, Банников летит в Усть-Илим, я туда же - днем раньше. Встречаю у поезда - он своим вагоном прибыл, - веду по площадке. Показываю: вот здесь не готово, нет фундаментов, монтировать нельзя, здесь - тоже, здесь - тоже... Все перед глазами - видно. Он оборачивается к первому секретарю Усть-Илимского горкома Мальцеву, к представителям «Братскгэсстроя» и говорит: рано мы дали оценку «Востокэнергомонтажу». Те кивают: рано. Первый секретарь сказал - и они туда же. А только что все на меня валили. Трудно работать с такими людьми - без стержня. Строители нажали, им теперь деваться некуда, не на кого сваливать. Но нет оборудования. Прилетает Катушев, зам. председателя Совета Министров СССР, недавний секретарь ЦК, - он курировал целлюлозно-бумажную промышленность. Идет совещание, в решении записывают: поставить оборудование в августе. Я говорю: надо записать -в первой декаде августа. Банников в президиуме темнеет, как туча, сверлит меня взглядом. - Что, теплое место себе ищете? Десять-двадцать дней что-нибудь для вас значат? - Особенно не значат, Николай Васильевич. Но я знаю, как это бывает. Десять дней, двадцать, потом - месяц, потом - еще месяц... А мы хотим обеспечить ввод. В общем, стоим после совещания с начальником Усть-Илимского нашего управления Тихомоловым расстроенные. Банников увидел, подходит, жмет руки: - Молодцы, правильно себя вели. Вот те на! Ясно: понимает, но и линию ему держать надо, в области он хозяин. Оборудование, конечно, ни в августе, ни в сентябре не пришло, положение аховое. Я иду к начальнику строительства, говорю: звоните первому секретарю обкома - пуска не будет. Он мне: ты сам большой начальник, звони. Иду к Мальцеву, первому секретарю горкома партии. То же самое говорю. Он: правильно, звоните. Опять проехало. Я ему не начальник, не могу же я на него давить. Партия - вроде общественная организация... Иду к начальнику «Братскгэсстроя». Этот - большая величина, не должен испугаться. Говорю: надо звонить первому секретарю - пуска не будет. Он отвечает: я звонить не буду. Все, дальше идти некуда. Надо самому. Звоню Банникову, прошу меня принять. Это было в пятницу. Помощник говорит: в субботу утром. Прилетаю в Иркутск, иду в субботу утром в обком. Не скажу, что я был олимпийски спокоен. Докладываю. Он молчит, ходит по кабинету, нервничает. Звонит в Братск, в Усть-Илимск: в понедельник бюро. Опять ходит, нервничает. Ну, думаю, сейчас мне конец, снимет. Первый секретарь обкома, член ЦК - все мог, власть необъятная... Но вижу - успокаивается. Спрашивает: - Если поможем - вытянете? Я смотрю - переживает. И не стучит кулаками, а советуется. Говорю: - На самом верхнем «до», может, и вытянем. Но нужны люди. - Сколько? - Человек четыреста. Но квалифицированных монтажников. - Моя телеграмма в Минэнерго что-нибудь даст? - Ничего не даст. Это не их объект. - Ладно, будем собирать в области. Партийная власть все-таки повыше административной... Бюро, как и было назначено, собралось в понедельник. До этого сидели в строительном отделе обкома, выясняли, откуда брать людей и все такое прочее. Ругань - пыль до потолка, никто людей отдавать не хочет, у каждого свои резоны, своя нужда. Елохин, первый секретарь Братского горкома, на меня навалился, шумит. Я говорю: «Вы что мне претензии предъявляете? Это не мое решение, это решение первого секретаря - ему и предъявляйте...» Он не отстает. Часа три ругались. На бюро все соглашаются дать людей. Елохин отбивается, говорит о братских делах, из-за которых никак нельзя... Банников его обрывает: - Это стройка СЭВ. Там уже заключены контракты на готовую продукцию. Можем понести многомиллиардные потери. Товарищ Елохин, кажется, этого не понимает... Елохин в секунду переменился, обещает все сделать. Эти повороты меня всегда удивляли. Вот люди! Только что со мной полдня ругался, а как первый секретарь нажал - «слушаюсь!» Ну, хоть бы для виду посопротивлялся, чтобы лицо сохранить. Нет, сразу сдался, руки вверх... В Усть-Илиме все обошлось, сдали, пустили. После всего этого Банников стал проявлять ко мне особое доверие. Однажды даже велел свою телеграмму в Москву по строительным делам у меня завизировать - был гонец из обкома... Почему он так проникся - не знаю. Наверно, потому, что я правду говорил. Я замечал уже, что правда нужна не только из моральных соображений. Она нужна, чтобы правильно уяснить себе обстановку, положение дел. И, значит, принять верное решение. Неправда - главная наша беда была. Соберутся двое и убеждают друг друга в одном и том же, во что сами не верят. Ну хоть тут, один на один, скажите, что есть, не на трибуне же. Да и на трибуне... Начинают выдумывать снизу, пока доверху докатится - в такое выливается, хоть стой, хоть падай. Каждый раз докладывают: убрали урожай на неделю раньше прошлогоднего. Если все эти недели собрать, то выйдет, что в мае убрали. Когда еще и не посеяли. Иногда и сверху чего-нибудь запустят, насчет кукурузы, например, и все ей кланяются, как китайцы Мао Цзедуну. И все -для пользы дела. А какая тут польза - вред один. Я всегда своим товарищам говорил: перестанем врать - все наладится. Я немного отвлекся, ударился в философию. Но она - из жизни. Вернемся, однако, к делам конкретным. После Усть-Илима следующая схватка была у меня на Гусиноозерской ГРЭС в Бурятии. * * * В Усть-Илиме у нас были очень приличные силы - до четырех тысяч монтажников. Часть прислали из наших управлений, остальных собирали по всему Союзу - разослали объявления, агитировали. Я даже хотел сделать световую рекламу на здании треста в Иркутске, но тогда это было не принято. В Усть-Илиме люди имели большую зарплату, но самое главное - жилье. Человек мог где-то стоять лет пятнадцать-двадцать в очереди и ничего не получить. А тут - получал. Об этом узнали, и к нам покатили. В Гусиноозерске не было ни жилья, ни продуктов в магазинах. Там вообще ничего не было. Пусто! Я говорю: при таких условиях никакого пуска не будет. Не надо о нем и мечтать. Зам. министра, Сапожников Федор Васильевич, который вел эту стройку, на меня и поднялся. У нас был конфликт два года. Два года на этой почве - накат за накатом. Он вообще ничего был мужик, но тут не понимал ситуации. До этого с блеском пустил Ладыжинскую ГРЭС на Украине. ,И думал, что в Гусиноозерске можно ставить такие же рекорды. Не хотел понимать, что Ладыжино на Украине и Гу-синоозерск в Сибири - совершенно разные вещи. Там людей на квадратный километр - не протолкнешься, а тут днем с огнем не найдешь, хоть разбейся. Бурятия - не промышленная зона, квалифицированных строителей тут нет. Все другое, даже климат другой - в Ладыжино уже вишни цветут, а у нас еще снег идет... Зам. министра считал так: объем работ разделить на количество людей и сроки, умножить на технологию - и выйдет результат. В принципе верно, но нужны поправки - на местные, совершенно жесточайшие условия. Когда нет нормальных условий, когда все кувырком, всегда больше «политеса». Один виноват, а подставляют другого. Перед коллегией этот зам. министра откровенно и говорит мне в коридоре: «Готовься, сейчас тебе вломим». Ну, мне отступать некуда. И каяться не в чем. Я все и выложил. Общежития ни к черту, есть негде, идут забастовки, протесты, эти общаги поджигают, люди идут на работу голодные... И опять говорю: в таких условиях никакого пуска и ждать нечего. Ну, думаю, сейчас начнется - навалятся на меня, как было обещано. Но повернулось по-другому. На коллегии был инструктор ЦК. И он вместе с министром так дали этому заму, что ему плохо стало. В ЦК, в промышленных отделах, были здравые люди. Это в идеологии загоняли всех в угол и пикнуть не давали, а производственники многое понимали. Хотя, конечно, тоже были связаны системой. Дали этому заму, а я думаю: пропал. Он же мой начальник, он теперь меня окончательно добьет. Самое интересное - после коллегии ко мне начальник стройки и директор ГРЭС подошли. Говорят: ну, зачем же вы так, Юрий Абрамович, не все так страшно... Спасибо бы сказали, что все изложил, теперь хоть что-то делать будут. Но - испугались, что вынес сор из избы, все наверх всплыло. Так не принято было делать. Опять я один остался. Ну, ладно. Понимаю: мой конфликт с зам. министра разгорается. Иду к своему начальнику главка, все ему рассказываю, прошу: Вазген Авдеевич, я на несколько месяцев скроюсь, уйду в камыши, а вы тут меня прикройте... Он, мужик порядочный, говорит: езжай, работай спокойно, я попробую все уладить. Через месяц хлоп - выдергивают меня к заму на совещание. И опять: то не так, это не эдак, не делаешь того, что сказано. Я говорю: Федор Васильевич, я и делать этого не буду. Буду работать так, как подсказывает совесть. А он мне: у тебя кривая совесть. Так и сказал. А после совещания добавил, прямо в лоб: я тебя снимать не буду (я уже тогда видным управляющим был), но из твоего треста вот такую фитюльку сделаю, не обрадуешься... Он меня дожимает, а на стройке ничего не меняется, не делается, что было обещано на коллегии. Этот зам по-прежнему думает, что в Гусино-озерске все можно совершить таким же манером, как в его Ладыжино. Проходит время, звоню первому зам. министра, Фалалееву. Говорю: что было обещано, Сапожниковым не выполняется, дальше так работать нельзя, снимаю людей с монтажа. Фалалеев человек здравый и объективный, но грубиян - до предела. С порога тебе выдаст, поздороваться не успеешь. Главное - его не пугаться. Он на меня шумит: я что должен на твоего Сапожникова в ЦК жаловаться, это мне прикажешь? Я говорю: я не знаю, куда надо жаловаться, я просто вам докладываю, как есть. На другой день звонит мне начальник главка. В панике: что ты наделал? Первый зам. вызвал Сапожникова и отвозил его, как бог черепаху. Я только уладил твои дела, а тут... Я говорю: Вазген Авдеевич, я ничего не делал. Но я же не могу так работать! Меня же просто довели. Он успокаивается, говорит: ладно, попробую опять уладить. Но ты больше не высовывайся. И смотри, чтобы у тебя все в порядке было. Говорю: все будет в порядке. Только помогите немного. Человек бы сто ваших монтажников... Он обещал. Европейские тресты были по квалификации выше сибирских. Если «Востокэнергомонтаж» был повыше других сибирских, то европейские были и его повыше. Семь-восемь бригад оттуда - приличная сила. На Гусиноозерской должны были сдать два первых блока. Один был далек от завершения, даже фундаментов не было, только ямы. На втором дела шли лучше. Я сел на этот блок. Эти европейские монтажники здорово работали. Все кипит - смотреть приятно. Строители свою часть сдают - мы тут же беремся. И там, где можно было, все смонтировали, я подписал акты о сдаче в эксплуатацию. Когда приехала комиссия разбираться, почему не пустили блоки, ко мне никаких претензий не было. Где ямы - видно, не буду же я в ямах монтировать оборудование. Но зам. министра все равно мне вынес выговор: за низкое качество работ... Думаю: ладно, черт с ним. Я этих выговоров по пять-шесть штук в год получал. Обвешан был ими, как елка игрушками, перестал обращать внимание. Правда, и приятного было мало. Хотя административные выговоры немного значили. А вот партийные... Это было уже дело нешуточное. Слава Богу, ни разу не получал. Партийные выговоры выносились не одним человеком, а коллегиально -горкомом, обкомом. Через какое-то время его надо было снимать - он висел над тобой, как топор. И мог иметь очень серьезные последствия, мог сломать жизнь. Получил строгий партийный выговор или, как говорили, «строгач» - дальше и с работы можно слететь. Или, того хуже, заведут уголовное дело. Как партия решит. Но и здесь случались глупости. На Ново-Иркутской ТЭЦ забастовали рабочие. Это на стройках случалось нередко. Хотя и слова такого - забастовка - тогда не знали. Это у капиталистов могло быть, а у нас - нет. Всем невыгодно было - и рабочим, и администрации, все скрывали, не показывали: всем бы попало, полетели головы. На Ново-Иркутской плевое дело было -три часа просидели, возмущались, что столовая не работает. Меня не было, поехал мой зам, Абрамов, быстро все уладил. Но в горком, как водится, доложили, собирается бюро, меня приглашают... Абрамов, Климентий Михайлович, говорит: «Давайте, я пойду. Я там был, разбирался. Кроме того, я беспартийный...» Я говорю: «Ладно, давай». Вернулся, сообщает: «Все в порядке, Юрий Абрамович. Дали мне выговор. Я не сказал, что беспартийный, они меня и не спрашивали...» Такая у нас в тресте была «взаимозаменяемость»... Административные выговоры вообще были как ритуал. Надо было показать, что реагируют, принимают меры. Перерасход фонда заработной платы, нарушение правил техники безопасности, еще каких-то правил или инструкций - получай. А без нарушений нельзя было работать, ничего не сделаешь. Вот эти выговоры и сыпались. ...Гусиноозерскую ГРЭС мы в конце концов пустили. И сняли не меня, а Сапожникова. Моя звезда всходила, а его закатывалась. Правда, ему уже за шестьдесят было. Но у нас высокие чины до последнего сидели, пока ноги носят. Хотя у замов совсем не сладкая жизнь. Это, может, кто-то со стороны представлял, что они в кабинетах сидят, языком болтают. Замы - самые рабочие лошади. И этот был рабочей лошадью, энергичный, знающий, здравый, но тут, видно, столкнулся с новой для себя ситуацией и не понял этого. А так - вполне нормальный мужик. Бывал за границей, многое подмечал, рассказывал. Спрашивает: сколько нужно времени, чтобы капитально отремонтировать трехэтажный дом? Пожимаем плечами: три-четыре месяца, может, больше. Он говорит: три дня. И описывает их механику. Хозяин переселяет жильцов в гостиницу. И платит за них - они же ни при чем. Поэтому к ремонту готовится тщательно. Завозит трубы, сантехнику, обои, прочее, что менять будет. Все подготовил -вперед. За три дня и ночи управляется, ни часа не теряет. Каждый час в гостинице - большие деньги. И он их считает, иначе прогорит. Ясная и эффективная система. Но почему-то нас стороной обошла. Я всегда удивлялся: такая страна, так работает, столько производит - куда все девается, проваливается, как в черную дыру? У меня был в Москве знакомый, Алексей Дмитриевич Никонов, заведующий отделом института мировой экономики. Его сын, Вячеслав, известный сейчас политолог, тоже доктор наук. Алексей Дмитриевич говорил мне: вы лучше работайте, старайтесь, а то развяжете третью мировую войну. Я говорил: спасибо, и так стараемся, дальше некуда. И почему развяжем? Он объяснял: наша оборона противостоит всему миру - Европе, Америке, Японии. Стране этого противостояния не выдержать - в первую очередь экономически. Американцы посчитали, что в случае нападения на СССР они победят, но это обойдется им слишком дорого. И решили нас измотать в гонке вооружений, что и не особенно скрывают. Как только окончательно станет ясно, что в этой гонке мы проигрываем, можем взяться за винтовку... Не скажу, что он открыл мне глаза, - просто подтвердил мои мысли. Я же видел, как все уходило на оборонные нужды - по нарядам с красной полосой. Даже с моего трестовского завода по производству электродов и котельно-вспомогательного оборудования. Схема была такая. Предположим, план ему спускают на 100 изделий. А он может от силы сделать 80. Из этих восьмидесяти сначала все отдают по красным нарядам - я до этого ни к чему притронуться не могу. Мне - остатки. Да и то в самый последний день. А остальные заказчики (20 - 25 процентов) вообще ничего не получат. Вот и начинается - авралы в конце каждого месяца, квартала, года, вечные баталии из-за ресурсов, нервотрепка, бестолковщина, все на живой нитке держится, то и дело рвется, несем потери. То, что записали в планах, заранее обречено... Я бывал на «почтовых ящиках» - на объектах Минсредмаша и Минобороны. Мы монтировали там энергетическое оборудование. Их снабжали по максимуму, на 100 процентов. По сравнению с нашими, обыкновенными стройками - день и ночь. Приезжаешь - как в другой мир, как за границу. Говорили, писали - расходы на оборону 17 процентов бюджета. Так было в официальных сводках Госкомстата. На самом деле - какие там семнадцать! Больше половины уходило. А на нормальную экономику, которая бы обеспечивала потребности населения сегодня и особенно завтра, не хватало. Но дефицит ресурсов на гражданском производстве - это было еще не самое главное. Самое главное, самый страшный бич послесталинской эпохи - уравниловка. Умеешь, стараешься, тянешь из себя жилы - все равно заработок срежут. Возможностей тут - море. А не умеешь, не стараешься, лентяйничаешь, дурака валяешь - дотянут до тарифной ставки, не пропадешь. Тут профсоюзы, все другие силы на защиту станут. Развращали нравственно, не было интереса к труду, одни моральные стимулы не спасали. Итог -падала производительность, снижалась квалификация. Все трудней было находить профессионалов. На монтаж посылали необстрелянных - как в Чечне. Я же это видел! Брали числом, отсюда -вечный дефицит в рабсиле. Каждый год на одну и ту же работу ставили все больше людей. (Хотя и техники прибавлялось). Но это же не могло продолжаться бесконечно! Да и не всегда можно было числом взять. На монтаже ходил такой анекдот. Грубый, конечно, но точный. Приходит в бригаду к мужикам зам. министра, спрашивает: «Что вам нужно, чтобы сделать ребенка?» Отвечают: «Поллитра и хорошую бабу, товарищ зам. министра. Через девять месяцев будет!» А зам. министра: «Вот вам ящик водки и девять баб - чтобы через месяц ребенок был...» Жесткие административно-силовые методы, которые при Сталине еще давали эффект, теперь уже были бессильны. Говорили о материальных стимулах, но их не было. Говорили о рыночной экономике, особенно при Косыгине4. Правда, о социалистическом рынке. Но и эти разговоры скоро прекратились Я читал в наших источниках о докладе американскому конгрессу известных советологов и экономистов Бжезинского, Макдоннела, Бергмана, других. Они писали, что рыночная экономика, безусловно, в интересах Советского Союза. Но, чтобы перейти к ней, ему надо отказаться от некоторых идеологических догм. Поскольку это вряд ли возможно, ожидать в ближайшее время перехода СССР к рынку не приходится... Мы сами себя загоняли в угол. Хрущев объявил, что в восьмидесятом году будем жить при коммунизме. «От каждого по способности, каждому по потребности...» Очень хотелось этому верить, но не получалось. В восьмидесятом году Госплан впервые сверстал национальный доход с минусом. Это по нашей, советской методике. А что было на самом деле? Информация об этом дошла до меня не откуда-нибудь, а из стен обкома. Но хотелось показать, что мы лучше всех. За искажение отчетности грозили всяческими наказаниями (и наказывали), а на самом деле это приветствовали. На всех этажах - снизу доверху. Я любил рассматривать и выписывать разные цифры. Вижу: в России производят мяса на душу населения в два раза больше, чем в других республиках. Но у нас его нет, а на Кавказе и в Средней Азии есть. Как же так? То ли врут, то ли у России его отбирают -для равноправия... Внизу, в рабочей среде, не понимали и не принимали того, что делают верхи. Там в открытую говорили: я - работаю, он - нет, а получаем одинаково. Уравниловка была выгодна тем, кто доставал дубленки и мясо с заднего крыльца. Рабочие говорили: когда прекратится этот бардак? Это был уже массовый протест. Он не выливался, как теперь, в забастовки и демонстрации - не привыкли и просто боялись. Внизу ничего не решалось, все решалось на самом верху - в ЦК. Но ЦК в такой большой стране не мог всего охватить и уже не управлял низами. Если и принимались верные решения, то они не доходили до всех, по дороге вязли. В армии самый главный враг - старшина - исполнитель приказов и деспот. Роль старшины на гражданке исполняли райкомы, горкомы, обкомы - там все безотчетно принималось к исполнению. Я хорошо увидел это в перестройку. В ЦК все-таки понимали, что так дальше продолжаться не может - ведь именно оттуда, сверху, пошли реформаторские призывы. Но в парткомах, которые были ближе к людям, не знали, что делать, там привыкли только к исполнению, не воспринимали этих призывов, не развивали их, даже наоборот. Я, когда был уже начальником «Братскгэсстроя», спрашивал у себя в парткоме: у вас такой аппарат, такой опыт всяких кампаний, почему сидите, не помогаете нам в реформе? Отвечают: нет указаний... Указаний не было, а власть уходила. Такая система была неработоспособной. Страна все быстрее катилась вниз. Мы, хозяйственники, обсуждали это между собой и приходили к одному выводу: нужна реформа собственности, тогда и самостоятельность будет. Общее - это ничье, его никто считать и беречь не станет. Свое - поберегут, используют, как надо, а не как велели. Я соглашался с товарищами, но все-таки считал: главное -научиться говорить правду. Ну, если не полную, то приближенную. Скажем правду - люди поймут, примут правильные решения. Сказали бы, например, сколько после второй мировой войны на самом деле уходило на оборону и к чему это ведет, -может, столько бы и не тратили, образумились... Помню, последний мой начальник главка, Три-андафилиди, умница, сказал: - Нельзя докладывать начальству неприятные вещи. - Это почему же? - Это отражается на здоровье и на обороноспособности страны. Я не понял: - А при чем тут обороноспособность? Он засмеялся: - А ты подумай - поймешь. То, о чем я говорю, видели все, это лежало на поверхности. А что было в глубине? Однажды я был на занятиях университета марксизма-ленинизма - туда направляли всех руководителей, за этим строго следили. Преподаватель говорит: - У нас нет национального вопроса. Я спрашиваю: - Почему нет? Он отвечает: - Так сказал Леонид Ильич Брежнев. Больше я в этот университет не ходил. Чтобы горком не читал нотаций, просил ребят в ведомостях там меня отмечать. Значит, национального вопроса у нас нет. А я своими глазами видел, что он есть. Еще молодым начальником монтажного управления был в Прибалтике. С курсов Минэнерго посылали на стажировку, я выбрал Прибалтику - хотел повидать своего друга Юхана Трума, Артура Петрова, других, с которыми работал на Урале. Приехал на Эстонскую ГРЭС. С директором -протокольная встреча, с Артуром Петровым - начальником электроцеха - не протокольная, домашняя. Артур - немец. Рассказывает, как живет. «Представляешь, - говорит, - они мне письмо пишут на эстонском языке!..» - «Ну, а ты?» - «А я им ответил на немецком!..» Поговорили... Еду к Юхану Труму. Сервис у них, конечно, не наш - автобус по расписанию, минута в минуту. Жена у Юхана - русская, на Урале женился. Она говорит: - Юра, он же русского на работу не возьмет, вот спроси его! Юхан, человек обходительный, смутился: - Ну, если он не знает эстонского, с ним трудно работать. Но можно выучить язык... Она: - Да не буду я твой собачий язык учить! Елки-палки! Оба - честные, добрые, порядочные люди - и на тебе! Приехали... На Литовской ГРЭС - одни русские. Литовцы на стройку не идут работать. Крестят наших завоевателями, оккупантами, наши их - фашистами, тоже в долгу не остаются... Я был два раза в Грозном - жена оттуда родом, терская казачка. Родственники - гостеприимные люди, закормили, не знал, куда от этой еды деваться. Говорят: чеченцы нас совсем задавили. Как, говорю, задавили? Не берут на работу, землю под дачи-огороды не дают, все лучшее между собой делят, даже места в соцсоревновании... Да вон - памятник Ермолову хотели рвануть. Уже второй раз... Я говорю: - Да не может быть, не верю! - Пойди - сам увидишь. Пошел. Точно - памятник опутан двумя рядами колючей проволоки, сигнализация подвешена. Это было еще в 1973 году, двадцать пять лет назад! Такая вот дружба народов... Мы не решали проблем, закрывали на них глаза, сами себя обманывали «дружбой», которой на самом деле не было. Я высказывался свободно по разным вопросам - не с трибуны, конечно. Идеологии это чаще всего не касалось, больше экономики, производства -тут не останавливали. Я был рабочей лошадью, которая тащила и кое-чего добивалась. А рабочие лошади нужны любому режиму. ...Когда пустили Гусиноозерскую ГРЭС, местные руководители говорят: мы хотим присвоить тебе звание заслуженного строителя. Я говорю: у меня плохие отношения с Минэнерго, там не пройдет, они будут против. Но руководство Бурятии все-таки приняло такое решение. После Усть-Илима, Гусиноозерска, Билибино, Ново-Иркутской ТЭЦ отношение к тресту изменилось, стало уважительным. Оказывается, мы и работали хорошо, и верную стратегию выбрали, и мощности с успехом наращивали... А споткнулся бы я где - не снести головы. Теперь, имея авторитет, я уже мог кое-что себе позволить, очень серьезные разговоры. Вызывают в главк на балансовую комиссию - там всегда было трудно, всех шерстили. У меня перерасход фонда заработной платы - миллион. Большие по тем временам деньги - стоквартирный панельный дом семьсот тысяч стоил. Начинают меня учить, как надо жить. Я говорю: вы соображаете что говорите? Вы мне дали деньги на увеличение персонала и на его переподготовку? А на нормальные социальные условия? Нет. Вот отсюда и перерасход. Зато я обеспечил ввод. Но мне все равно выговор записали. Я зашел к начальнику главка и говорю: «Больше я на балансовую комиссию не приеду. Решайте без меня». На следующий год опять балансовая комиссия, звонят. У меня уже перерасход полтора миллиона. Я говорю: не поеду. Тогда пришлите своего зама. И зама, говорю, не пришлю. Я принимал решения, он отвечать за них не может. Разговор принципиальный: или принимаете, что я делаю, или не принимаете. Пошли жаловаться начальнику главка. Он: «Комиссию по Ножикову - отменить...» По итогам пятилетки трест наградили орденом Трудового Красного Знамени. С этим орденом связана своя история... * * * На строительстве Норильского медно-никелевого комбината я познакомился с Вольским Аркадием Ивановичем4, заведующим отделом ЦК КПСС. Это была очень большая фигура. Каждый отдел вел семь-восемь министерств, определял их стратегию. Вольский сказал: «Будете в Москве - заходите». Вообще-то управляющему трестом нечего делать в ЦК, заходить туда - не по чину, слишком высоко. Но Вольскому было интересно иметь информацию снизу, да еще издалека. На одном из совещаний в ЦК мне тоже не полагалось быть, я попал туда с помощью Банникова - думал, если получится, напомнить об одной проблеме. Сижу тихо, молча, жду - спросят-не спросят. Спрашивают: «А теперь послушаем, что скажет человек от земли». Вот, наверное, мнение «человека от земли» и интересовало Вольского. Бывая в Москве, я регулярно заходил в ЦК, это добавляло мне очки: в Минэнерго всегда знали, кто куда ходит... Вольский спрашивал, как дела, какие есть вопросы. Я рассказывал о делах, но ничего не просил. Не просить же у него несколько кранов или оборудование - не его уровня проблемы, сам как-нибудь справлюсь. В тот раз, когда он спросил о вопросах, я сказал, что особенных нет, но вот один небольшой есть... Министр собирался наградить трест орденом, но теперь говорит, что орденов не хватило. Он предложил меня наградить, но трест -важнее... Мне не нужны были регалии, но это давало тресту возможность свободней работать. Вольский приглашает своего зама, Фролышева - я тоже его знал, некогда был начальником монтажного управления в нашем же главке, - и говорит: - Есть предложение наградить ножиковский трест орденом. Фролышев: - Мы дали министерству два ордена на организации, их уже распределили... Вольский: - Тогда откроем новую страницу. Фролышев: - Хорошо, откроем новую страницу. Я говорю: только учтите, Аркадий Иванович, у меня перерасход заработной платы, ни разу за пятилетку не выполнили план по производительности труда, еще есть промахи... Он говорит: все это не важно. Самое главное - трест обеспечил вводы. На полгода ввод задержим - получим такие убытки, что ваш перерасход мелочью покажется... - Только вот что, - говорит Вольский. - Будут там у вас документы готовить - чтобы ни с каким юбилеем не связывали... Все это я передал в обкоме - там готовили документы. Но, конечно, по привычке все равно связали с юбилеем - тридцатилетием треста... Захожу в Москве к Вольскому, он говорит: я же просил не связывать... Ну, ладно, наградим вас по Красноярскому краю, я уже договорился с первым секретарем... Я говорю: Аркадий Иванович, нельзя по Красноярскому краю. Мы работаем там, но главные дела у нас в Иркутской области, где и расположен трест, будет непонятно... Ну, хорошо, говорит он, тогда переделывайте документы. Переделали документы, опять послали в Москву. Месяца через полтора читаю в газете указ за подписью Брежнева: наградить трест «Востокэнергомонтаж»... Вольский, которого я знал тогда, был нестандартным человеком. Он и потом, в перестройку, ярко проявил себя. Но уже, пожалуй, с более консервативных позиций. Здоровый консерватизм тоже нужен, но всему свое время. Думаю, звездный час Вольского прошел или проходит. Как и звездный час Бориса Николаевича Ельцина. Восходит звезда других политиков. Я уже говорил, что люди в промышленных отделах ЦК не были так зашорены, как в идеологии. Они видели, что страна в тупике и надо что-то предпринимать. Главные решения у нас могли идти только сверху. Перестройка, что бы ни говорили, началась именно в ЦК, сверху. Еще Андропов6 пытался что-то сделать - правда, своими, особыми методами. Других он не знал - получил воспитание в КГБ. Хватали людей на улицах, отлавливали в парикмахерских и ресторанах - почему не на работе? Нельзя так воспитывать страну, наводить порядок - одна половина работает, другая ее контролирует, следит... Начинали бороться и с коррупцией номенклатуры. Но и с этим не получилось, да и времени у Андропова не оказалось. Черненко ничего не делал, и не мог делать, был стар и очень болен. Пришел Горбачев - и двинулось. Можно плевать ему вслед, как многие сейчас делают, но двери-то он открыл. Самый молодой в Политбюро, набрался мужества и объявил перестройку общества. Отступать некуда было. Не он бы - кто-то другой это бы сделал. Конечно, он мог, как Брежнев, еще посидеть в кабинете и навешать себе орденов до самых колен. Как любой крупный политик, Горбачев фигура сложная и противоречивая, но стратегически он поступил верно. А вот ясности пути у него не было (хотя был уже и китайский, и польский опыт). Власть зашаталась, а попытки ее удержать (танки в Литве, саперные лопатки в Тбилиси, разгон в Алма-Ате, война в Карабахе) были грубы и вызывали обратный эффект. Начали дело нормально, а дальше не пошли. Не один Горбачев - вся его команда. Не смогли переступить через себя, через догмы, по которым жили семьдесят лет. В партии уже начался раздрай - я же видел, был делегатом XXVI съезда и XVII партконференции. Вот и надо было тогда разделить ее на две, предположим, коммунистическую и демократическую, которые были бы в оппозиции друг другу. Не решились этого сделать. Не решились и объявить частную собственность, а ведь она на самом деле была. Дачами торговали, вместе с участками, с землей, квартирами, под видом обмена, торговали, машинами-гаражами торговали. Нашли определение «личная собственность» - и прикрылись им, как фиговым листком. Все уже было, хоть в меньшей степени, все нынешние болезни - наркомания, проституция и так далее. Но закрывали глаза - вроде ничего нет. А проституток гоняли еще в пятидесятые годы. Перед гостиницей в Челябинске стоял щит, небольшая витрина - «они позорят родной город» -с этими самыми девицами. Мужики собрались, смотрят, гогочут, мой приятель, Борис Симаков, говорит: «Чего ж их адреса не написали? Жалко...» А в Москве, на Горького, у Главпочтамта, кто по вечерам прогуливался - девы непорочные? Вся столица об этом знала, а наверху - нет? И коррупция была. В середине 80-х ЦК пришлось даже постановление принять о подношениях - так взятки называли. Кампанию по борьбе с этим злом открыли, под ее каток «Братскгэсстрой» попал - вроде хрусталь, ковры, прочее в столицу возили. А что? Без «подношений» сунуться в министерский кабинет считалось дурным тоном. Все рвали, мы же это внизу видели - и пожарники, и санитарная инспекция, и торговая, и ОБХСС7 даже - кто только мог. И наверху, в ЦК, про это знали. Когда меня назначали председателем облисполкома, то пригласили на беседу в ЦК. Беседовал со мной зав. орготделом. Просил обратить внимание на мясокомбинаты и другие подобные заведения, которые он назвал «преступными организациями». Эти организации прибрали к рукам милицию, суд и прокуратуру, которые у них кормятся. Это говорил мне не уличный сплетник, а зав. отделом ЦК, который ведал всей администрацией Советского Союза! Все уже было. Просто то были цветочки, а теперь мы ягодки от тех цветочков пожинаем. Новое законодательство с дырками, Устав КПСС, который заменял законы и как-то сдерживал, вместе с партией ушел в небытие, передел собственности подтолкнул - и развернулось. Разве не было преступности? Не только уголовной, но и другого рода? Заталкивали людей в тюрьмы и психушки -это как называется? Государственная преступность. Государство каким было, таким и осталось. Выбираться из этой криминальной ямы можно только с помощью правды. А мы ее и теперь не говорим. Как только на кого наехали - он ворует, - так встречное разоблачение: оказывается, тот, кто наехал, еще больший вор... И достоверной точки никто не поставит. Еще ранее, до перестройки, мы размышляли обо всем с товарищами, и я говорил: «Перед тем, как заняться экономическими реформами, надо сказать правду о том, что есть, в каком положении мы находимся. И подтвердить это исследованиями ученых. Тогда будем знать, что имеем и куда и как надо двигаться. А не просто пойдем куда-то, потому что это кому-то в голову взбрело...» Я виделся с Горбачевым несколько раз. Встречал его, как председатель облисполкома, когда он прилетал в Иркутск. Не скажу, что у меня богатые впечатления. Он был уже на излете, да и я не являлся для него главным собеседником. Однажды только, когда мы ехали в микроавтобусе - с ним была группа, - я сказал, что поддерживаю его реформы, но никак не могу понять, зачем он двинул войска в Литве... Он посмотрел на меня и сказал: - Ты не знаешь, как могут подставить. Я, конечно, не знал и не мог знать, потому что никогда не был президентом и генсеком. На своем уровне - знал, конечно. Но, думаю, если не вся истина, то какая-то ее доля в его словах была. Советники - из аппарата и органов - московская Макиавеллиевская школа. Других под рукой не было и не могло быть. Подали информацию определенным образом... Но он был лидером страны - не просто как генсек. Его поддерживало все население, рейтинг был необычайно высок. Я видел, как его встречали в Иркутске. Он мог быть самостоятельным. И должен был говорить населению действительные вещи. Сказать, что жизнь не изменится сразу - ни завтра, ни через 500 дней. Он должен был сказать, что переходный период будет очень трудным, будут страдания. Беремся или не беремся? Если беремся, то не хныкать. Дэн Сяопин прямо сказал китайцам, что до высокоразвитых стран им пилить сто лет. И все. Китайцы начали свои реформы с деревни, там сразу пошло расслоение на богатых и бедных. И партия опять прямо сказала, что поддерживает богатых - трудолюбивую часть крестьян. Так надо было действовать и Михаилу Сергеевичу. Он ничего этого не сделал. То ли слишком упоен был поддержкой народа и думал, что это может продолжаться вечно, то ли не очень знал действительную жизнь и потому не очень представлял, куда плыть... Ему, конечно, надо было решать и кадровые вопросы. Система висела на нем, партийные вериги. На одном плече - Ельцин рвется к радикальным реформам, на другом - Лигачев командует «ни с места!», как герои-панфиловцы, посредине Рыжков советует помягче... Наверное, Горбачеву не хватило характера и интеллекта, чтобы выбрать путь. Но если ты генсек, лидер страны, народ тебя поддерживает, то не бойся. Пусть тебя могут снять или даже расстрелять. Взялся рулить комбайном - рули, взялся рулить такой огромной страной - рули до конца, твердо. Он не смог. Неужели не читал Макиавелли и не знал, что государю, которого вчера носили на руках, завтра будут плевать вслед? Сказал же Макиавелли: «Нет дела, коего устройства было бы трудней, ведение опасней, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобными начинаниями, его ожидает враждебность». Так и получилось. К этому у нас есть и своя, российская привычка. Сегодня возносим, завтра поносим. Но я немного забежал вперед. Пока шел еще 1984 год - преддверие перестройки. Я по-прежнему был управляющим трестом «Востокэнергомонтаж» - уже четырнадцать лет. Работа меня устраивала, выше я не стремился. Стремился раньше - лет до тридцати пяти, теперь мне было пятьдесят. Я понял, что карьера -это суета. Управляющим я хотел стать, чтобы работать самостоятельно, чтобы никто за руки не держал. Но я видел министров, замов, работников ЦК - они тоже не были свободны в принятии решений. В любой системе так. Да и для того, чтобы тебя уважали, не обязательно быть большим начальником, высоко сидеть. Можно быть, как я уже говорил, обыкновенным прорабом, и тебя уважать будут - все от личности зависит. Что, мы очень уважали наших престарелых членов Политбюро? Уже языком еле ворочает, а все вверх лезет. Знаете, как называли в конце 70-х следующую пятилетку? ППП - пятилетка пышных похорон... Я никуда не лез и никакого повышения не желал. Но меня вдруг подбросили резко вверх. Не на одну ступень, а, наверное, на несколько. Это называется «любовь нечаянно нагрянет...» Любви ко мне, конечно, никто не испытывал. Дело было в ситуации и в моей биографии... * * * Знаменитый «Братскгэсстрой», фактически государство в государстве, за короткое время горел дважды. Сначали сняли одного начальника - Яценко. Объявили - за коррупцию. Потом другого - Закопырина. За то же самое. Я знал об этой истории, но никак не мог предположить, что она может иметь ко мне какое-то отношение. Да и в коррупцию Закопырина не верил и теперь не верю. Я работал с ним. Его можно было обвинить в чем угодно - в излишнем самолюбии, в упрямстве, во многом другом - но только не в этом. ЦК тогда принял постановление о подношениях, я уже о нем упоминал. Как водится, покатилась по стране кампания по борьбе с этим злом. Я в тресте сказал: мужики, надо в московских кабинетах поосторожнее. А то посадят и будете на себе волосы рвать - зачем мне это нужно было? В «Братскгэсстрое» полагали, что они в исключительном положении, их не тронут, и продолжали этим заниматься. Живешь в системе - надо по ее правилам играть. С подношениями было все четко отработано, очень сильно развилось в послесталинские времена, особенно при Брежневе. Даже сверху распределяли, известно было, что кому: кому -мебельный гарнитур, кому - ковер, кому - хрусталь, все это в дефиците было, а кому, пониже, просто одну-две бутылки французского или армянского коньяка, его тоже днем с огнем не сыщешь. «Братскгэсстрой» так и действовал, как все, надо было получать ресурсы, чтобы нормально работать - вот они за ценой и не стояли. В конце концов не себе же в карман складывали! Вся страна занималась этими подношениями. Но всех не накажешь. Когда пошла кампания, начали бороться, надо было кого-то выбрать и наказать - для примера, чтобы другим неповадно было. Наказать какой-нибудь трест или другую небольшую контору - не произведет впечатления. Нужна значительная, солидная организация. Вот и напали на «Братскгэсстрой», несмотря на четыре ордена и заслуги перед страной. Полетели головы - многих исключили из партии, сняли с работы. Потом, когда я пришел, мы всех вернули, восстановили, не найдя оснований для репрессий. Но это - потом. В общем, «Братскгэсстрой» остался без начальника. Стали искать - кого ставить. Приглашает меня Ситников, первый секретарь Иркутского обкома партии. Беседуем, говорит: «Мы хотим тебя рекомендовать...» И перечисляет преимущества высокой должности - персональный оклад, депутатство и т. д. «Братскгэсстрой» был известен всей стране, это было, я уже говорил, государство в государстве, его работу сверху ЦК опекал. Первого начальника, великого Ивана Ивановича Наймушина, в Совмине и ЦК очень уважали... Предложение мне, конечно, льстило, но я отказался. Как я уже говорил, понял: карьера - это суета. Думал, что этот воз - за пределами моих возможностей. Честно говоря, боялся - не потяну. Трест - это одно дело, а тут не на ступень, на много ступеней выше. Десятки тысяч людей, множество трестов, свои заводы, промышленная база, своя система снабжения, коммунальная служба, социальная сфера, фактически - три города на руках... Народ квалифицированный, самостоятельный, никому никогда в рот не заглядывал... Часа два Ситников со мной беседовал. Я не соглашаюсь. Он опять меня приглашает. Говорит: «Ну, ладно, кого вместо себя предлагаешь?» Я назвал Ви-кулова. Он теперь начальник «Братскгэсстроя». Попросили меня зайти в строительный отдел обкома. Спрашивают, о чем беседовал со мной первый секретарь. Я передал, сказал, что отказался. Они говорят: для начала - хорошо. Я думаю: ничего себе - начало! Я уже все аргументы выложил, выдохся... Приглашает меня Спирин, секретарь обкома по строительству. Говорит: «Что, как коммунист, скажете, если бюро обкома примет такое решение...» Я говорю: вы что, хотите меня из партии исключить и с работы снять? Он: что вы, просто хочу знать ваше мнение... Я почувствовал, что меня дожимают, сопротивляться бесполезно... Звонят, опять надо идти к Ситникову. Он говорит: «Кандидатура, которую ты предложил, в ЦК и Минэнерго не прошла. Мы перебрали уже четырнадцать человек. Нужна чистая биография...» Почему чистая - ясно: после такого скандала... Вижу - деваться мне некуда. Я. бы мог, конечно, упереться рогом... Но уже врос в иркутскую землю, здесь мне жить, с этим обкомом работать... Я согласился. Поехал, как полагается, в Москву - на беседы в министерстве, в Совмине, в ЦК. Министр, Непорожний, сказал: я не буду тебя уговаривать. Хитрый мужик был, не хотел лишние векселя выдавать. Ему и так трудно с «Братскгэсстроем» приходилось - слишком знаменитая организация... В Совмине первый заместитель председателя Щербина спросил: «Не боишься?» Я ответил: «Боюсь». Помощник его из-под стола мне большой палец показывает: «Молодец!» А что я еще мог сказать? «Не боюсь» - значит, или шапкозакидательством занимаешься, или врешь. В ЦК ни о чем особенно не говорили, не спрашивали - более-менее меня знали, раньше бывал там. В Братске повезли меня хозяйство показывать. Я понимал: не столько я смотрю, сколько они на меня смотрят - какого начальника им посадили? Школа Наймушина, Гиндина8, народ грамотный, себе цену знает. На планерке говорю: пусть все свободно высказываются, но последнее слово - за мной. Через несколько месяцев моего правления как-то звонит зам, Игорь Холодное: «Можно зайти?» Я говорю: «Заходи, конечно». Хороший мужик, заслуженный, вся грудь в орденах, но выражался еще так. Как они с Яковенко9 сойдутся -пыль столбом. Уж на что Яковенко по этой части мастер, а Холоднов - в квадрате. Игорь мне и говорит: «Абрамыч, мы тут посоветовались и решили - ты нам подходишь. Мы будем тебе подчиняться». После «Братскгэсстроя» такого поворота я нигде не встречал - это было возможно только там. Еще до того, как меня назначили начальником, - Ситников посадил в кресло первого зама Игнатова10. Он решил сменить руководство Иркутска и произвел такую рокировку. В ЦК строго следили за кадрами. Звонят мне: там тебе зама посадили, как ты на это смотришь? Я говорю: да ничего, все в порядке. Они: ты смотри, если не годится - заблокируем. Я говорю: да не надо, пусть работает. Мне не хотелось и Ситникова подводить, и ЦК особо открываться. Я между двух огней был. А Игнатову прямо сказал: «Валерий Викторович, ты в нашем деле мало знаешь и опыта нет. Я приставлю к тебе Яковенко, он старший инженер, но все знает. Ты его слушай. Он будет решать, а ты будешь у него крышей». Яковенко попал в ту историю, и его сняли. Игнатов, надо отдать ему должное, не обиделся, и потом они в паре нормально работали. Игнатов понемногу учился уму-разуму. Хотя в должности заместителя начальника «Братскгэсстроя» учиться поздно, надо иметь первичную подготовку. Была еще одна проблема - с главным инженером. После той истории в Братске сняли первого секретаря горкома, двух секретарей райкомов, начальника «Братскгэсстроя» и секретаря парткома управления - всю верхушку смахнули. А главный инженер, Каган, остался. Он был первоклассным специалистом, потом мы такого и не нашли. Но в управлении шла постоянная драка между группой "Закопырина и группой Кагана. Закопырина уже не было, но сторонники его оставались. И Каган оставался. Драка могла продолжаться бесконечно и раздирала бы управление. Обком решил заменить и Кагана, пришлось с этим согласиться, хотя очень жалко было, потеря большая. Такие моменты бывают. Когда происходит переворот, надо не вырывать отдельных людей, а менять всю команду. Михаил Сергеевич в перестройку пытался менять кусками - ничего не вышло. Если объявил перестройку, да еще революционную, всю страну охватывающую, то и надо менять всю систему, а не по звеньям латать. Не выпуская при этом административную власть из рук. Как китайцы сделали. Хотя, может, и слишком жестко - в какой-то момент даже с помощью танков... Но иначе, без власти - хаос. Как у нас и вышло. Говорят, что Ельцин с Гайдаром страну развалили. Но она пошла вразнос еще при Горбачеве - Рыжкове. Реформа общества, которую объявили, должна была все общество и включать, снизу доверху. А мы, не выбрав пути, не зная, куда плыть, хватались то за одно, то за другое. То закон о кооперативах, то закон о предприятии, то обналичивание безналичных денег, то странная павловская реформа... Но продолжу о «Братскгэсстрое». В управлении, я уже говорил, присматривались ко мне, а я - к ним. Вхождение мое было непростое. Я увидел, как и предполагал, значительный технический уровень, квалификацию кадров высочайшую. С такими кадрами и трудно, и легко. Надо не приказать, а убедить. Но и меньше совершают ошибок, на них можно положиться. Увидел я и чрезмерную централизацию. Как и по всей стране. В тресте - а их в составе управления не один и не два было - какой-нибудь вопрос возникнет, не самый главный - обязательно нужно решение начальника «Братскгэсстроя». Другим это руки связывает и дело замедляет. Создали Совет директоров: управляющие трестами, директора заводов, начальники отделов, всего в нем было 54 человека. Директора знают, что делает и собирается делать руководство «Братскгэсстроя», руководство выслушивает мнения директоров. Еще более серьезная проблема - определение стратегии дальнейшего развития. Говорили: нам навязывают планы. Это было так и не так. Планы формировались внизу, у нас, а наверху утверждались. Страна и в планировании шла к рынку. ЦК и Минэнерго нацеливали «Братскгэсстрой» на Дальний Восток - там была слабая энергетика, из-за нее все тормозилось. Да еще добавлялась энергетика Бурятии, Читы, Якутии (Нерюнгри), Красноярского края. Я понимал: стройки далекие, трудно будет. Нужно перебрасывать людей и технику за тысячи километров, нужна более мощная база стройиндустрии. Дальним стройкам сопротивлялись в управлении - и рабочие, и руководители. Но в Иркутской области крупных объектов у нас уже не было. А требование ЦК, против которого не устоять, диктовалось и объективной необходимостью. Кроме того - возьмем дальние объекты, получим ресурсы и, значит, возможность для обновления базы стройиндустрии и социальной сферы в самом Братске. Я убедил управление: надо брать Дальний Восток и все остальное. Тогда будем развиваться. Поехал к министру. Разговор получился конструктивный. Говорю: мы берем эти объекты, но нам нужны деньги для развития и обновления базы стройиндустрии и социальной сферы. Спрашивают: сколько. Называю цифру: 100 миллионов в год. Громадные деньги. Думал, честно говоря, что сопротивляться будут, готовился защищать свои позиции. Но защищать не пришлось. Согласились -министерству тоже надоело бороться с «Братскгэсстроем». Тут же пригласили начальника главного финансового управления и поручили подготовить решение о выделении этих 100 миллионов. В сфере моего внимания была еще одна проблема - не производственная, а социальная. Из Братска уезжали старики. Это, в общем, приветствовалось и даже поощрялось. Старики не могут работать, зачем они нужны? От них беспокойство одно... Я в горкоме партии и в управлении высказал иную точку зрения. Здоровое общество должно состоять из всех слоев - детей, трудоспособных взрослых и стариков. Старики - носители традиций, морали, здорового сдерживающего консерватизма, без них нельзя. Тем более эти старики отдали Братску все силы и здоровье. Братск - не северный город, не Норильск, где жить нельзя, отработал - уезжай на юг. Братск - северный только по названию, по коэффициентам, а так -нормальный город, где можно нормально жить всем. И старикам тоже. Надо только создавать условия, инфраструктуру. Ее начали создавать еще при Закопырине, его сняли - застопорилось. Мы снова начали - в усиленном темпе. Я обратил особое внимание на Энергетик11, где жили и рабочие, и руководители. Построили там рынки, магазины, узлы связи, спортивный комплекс. Я решил построить и новый Дворец культуры. Тот, что стоял, - небольшой, старенький уже. Многие братскгэсстроевцы возражали: ни к чему это, излишество, трата государственных средств... Я говорю: вы же их зарабатываете, и немало, почему же нельзя потратиться на культуру? Ваши дети будут ходить в этот дворец, в кружки, студии, художественные школы, многое узнают, может, там и невест-женихов найдут... Сколько на меня жалоб высыпали за этот дворец, везде писали! Но мы его построили. Потом больше благодарностей было... Я убедился: если предвидишь, уверен, можно на время мнением людей пренебречь... Я хотел еще построить Дворец спорта. Видел по телевидению, что такой есть в Будапеште. Хотел сделать его на паях с облисполкомом. Ковальчук12отказал, но Платонов13 пошел навстречу. Я задумал сначала ледовый дворец. Но братчане говорят: зачем? У нас девять месяцев зима... Пусть будет легкоатлетический. Тут я их послушал. Но не успел построить такой дворец - меня в Братске уже не было. А жаль. Братск - город спортивный. Круглый год бы под крышей бегали - и взрослые, и дети... Между тем перестройка набирала силу. Мы, как могли, пользовались ситуацией. Вышел закон о предприятии. Там были толковые вещи. Например, о том, что предприятие не отвечает за долги государства, а государство - за долги предприятия. Но были вещи и бестолковые. Например, о том, чтобы всех выбирать - от мастера чуть не до самого высшего начальника. Как могут выбирать мастера те, кому он платит? Он же будет от них зависеть. А как выбирать на рабочей конференции министра или даже управляющего трестом? Полный же кавардак будет! Но я воспользовался этим пунктом, чтобы узаконить положение моего настоящего зама Яковенко, вывести его из подполья. Место освободилось - Игнатова снова вернули в Иркутск, теперь -в облисполком. Скоро мы там встретились... А по Яковенко так действовали. Власть партийных комитетов была еще сильна, надо было с ними договариваться. Я поговорил в строительном отделе обкома о выборах Яковенко. Казимиренок, зав. отделом, возражал. Потом согласился, ладно, пусть его выбирает аппарат. Но аппарат никогда не выбрал бы Яковенко, никакой аппарат никогда не выберет жесткого руководителя. И потом: руководитель не подотчетен аппарату, наоборот - аппарат ему подотчетен. Я предложил провести выборы на Совете директоров. Вот ему-то он подотчетен, и по работе они взаимозависимы. Пошел к Ситникову, он согласился. Сказал только: пусть и рабочий класс участвует. Хорошо, пусть участвует. Я понимал: каждый директор такого рабочего приведет, который будет голосовать так, как директор скажет... Собрали Совет директоров, с ними - по одному рабочему, представители профсоюзов - всего 115 человек. Объявили выборы Яковенко, голосование тайное. Почти сто человек - «за». Вот и все. Я подумал, что и мне надо выпрягаться, уходить из-под жесткой опеки министерства. Выберут - никто меня ни в какую сторону не двинет. Министерство и обком - против, и не без оснований: опасались, что лишатся влияния на «Братскгэсстрой». Я, в общем, не собирался от этого влияния уходить, все равно работать вместе, - но на других началах. На коллегии министерства я бросил пробный камень. Знал, что предложение не пройдет, но бросил. Идея - работать с министерством на контрактной основе. Мы обязуемся построить такой-то объект, министерство - платить, обеспечивать ресурсами, оборудованием и так далее. Кто не выполняет условий - санкции. Мы все равно привязаны к министерству, только теперь связь будет не административная, а экономическая... Сейчас на эту систему страна и перешла. Но тогда объявили перестройку, а конкретно к ней не были готовы, не привыкли что-то менять. Попробовали бы с тем же «Братскгэсстроем» - увидели бы и положительные, и отрицательные моменты. Потом других бы на это же перевели и так далее. Ничего не сделали, ничего не меняли, только односторонней демократизацией думали взять -и произошел обвал, в одночасье все рухнуло. А могло произойти без грохота, постепенно, перманентно. Я читал программу перехода к рынку, составленную Госпланом и Рыжковым, тогдашним всесоюзным премьером. Она была аккуратная, взвешенная, не такая, может, радикальная, как «500 дней» (это, по-моему, липа), но по тем временам достаточно революционная. Я еще тогда подумал: ну, дает Николай Иванович! Программу эту нигде не публиковали, она была секретной. Я выпросил ее почитать у Власова, предсовмина России. Он сказал: только не выноси, иди вон в заднюю комнату, за моим кабинетом, и читай. Я и читал часа два. ЦК программу Рыжкова не поддержал, выпустили его на съезде народных депутатов с отдельными предложениями (например, об изменении цены на хлеб), которые выглядели примитивно и вызвали насмешки. Межрегиональная группа депутатов вообще освистала Рыжкова. Обиженный со всех сторон, он и сник. Он не политический боец, как Ельцин, не мог восстать против ЦК. Долгие годы был директором Уралмаша и остался не политиком, а технократом. Но у меня его позиция вызывает уважение. Сейчас в Думе он близок с коммунистами, но не ортодоксальными. Рыжков был в Иркутске во время президентских выборов, мы разговаривали. Он - против разрушения. Раньше - против разрушения демократами, теперь - посткоммунистическими силами. Напомню - шел 1987 - 88 год. Всего-то десять лет назад, а кажется - вроде в прошлом веке было... Ну, ладно, пойдем дальше. Минэнерго «Братскгэсстрой» на свободу не отпустило. Но я своего добился. Воспользовался новым положением о всесоюзных производственных объединениях. Оно всего несколько месяцев действовало, потом отменили. Но, когда вышло, министр подписал приказ о преобразовании специального управления «Братскгэсстрой» в такое объединение. А там начальник, вернее генеральный директор, выбирается. Теперь я мог ни у кого не спрашивать. Просто известил министерство, ЦК, восемь обкомов тех территорий, где мы работали, что такого-то числа состоятся выборы. Собрание было представительным. Я объявил о сложении полномочий и выборах генерального директора, дальше вел зам. министра Кириллов. В общем, все было чистой формальностью. Альтернативной кандидатуры не было, никто не выставил. В «Братскгэсстрое» меня знали, организация была слишком серьезная, чтобы бросаться из стороны в сторону. И меня выбрали - единогласно. Возможно, я кому-то и не нравился, но голосование было открытым... Мое положение изменилось. Свободный начальник «Братскгэсстроя». Плюс депутат Верховного Совета, лауреат Государственной премии, орденоносец, делегат XXVI съезда партии... С такими активами я мог отстаивать свою точку зрения где угодно, просто так не возьмешь. Произошло ЧП на Братском ЛПК - сгорела линия подачи щепы, комбинат стал. Решение бюро обкома: «Братскгэсстрою» срочно восстановить...» Мы восстановили. На совещании я говорю: «А кто платить будет? Обком - общественная организация...» Вижу -Спирин и Гетманский, первый секретарь Братского горкома, напряглись, недовольны. После совещания говорю: ну что вы нервничаете? Мне рабочим платить надо, куда я это все спишу? Я что -бюро обкома партии претензии предъявлять буду? Пусть облисполком примет решение - он юридическое лицо, ему я могу предъявить претензии. Спирин согласился. Облисполком принял решение - ЛПК заплатил. В другой раз облисполком захотел от меня бесплатно кирпич получить. Я говорю: подам в суд, готовлю документы... Отступились. Это же постоянно происходило, нигде не учитывалось, не фиксировалось. Хотели коммунизм бесплатно построить. Ленин в 1918 году отменил товарно-денежные отношения. Увидел - ничего не выходит. Пришлось вводить нэп. Потом нэп отменили, начали все выкачивать из деревни, из сельского хозяйства. Деревня сопротивлялась, ее задавили. На костях индустриализацию провели. Потом качали нефть, другие ресурсы - и все на войну. Сорок лет после войны прошло, другие страны, в сто раз беднее нашей, та же Япония, давно поднялись, а мы... Исключили прибыль - мы же не признавали такой категории. Это у капиталистов - самое главное, а у нас - нет. На что же тогда жить? Кончится нефть или цены на нее упадут - и конец. Мы могли, конечно, и дальше воровать технологии, но ведь все не украдешь... Не я один, естественно, это понимал, многие хозяйственники понимали. Интеллигенция жила эмоциями, скорбела по человеку: миллионы погибли в лагерях, от голода, в психушки заталкивали... Все верно. Но у хозяйственников в руках были цифры. Они показывали: без нормальных товарно-денежных отношений, как во всем мире, страна развалится. Простой народ думал проще. Мой шофер - шофера, я заметил, народ философского склада, стоят под окнами, есть время подумать - сказал мне: «Ленин же народ обманул. Сказал, что даст землю, - и не дал. Сказал, что фабрики рабочим, - и не дал. И мира нет никакого - везде воюем...» Такое было положение во второй половине восьмидесятых. Терпение лопалось, экономика рушилась. По всей стране и в Иркутске начинались волнения. В Иркутске даже, может, сильнее, чем в других местах. В эту заваруху я и попал. Закопырин, бывший начальник «Братскгэсстроя», с которым мы в Братске нередко виделись, говорил: «Ты тут долго не просидишь. Заберут наверх». Человек он умный, разбирающийся, но я этим словам не придавал значения. Ну, говорит и говорит. Оказалось, верно: забрали. ...Недавно мне передали: в Братске проводили опрос старожилов. Выясняли рейтинг начальников «Братскгэсстроя» за все времена. Я оказался на втором месте - после великого Наймушина, «гидромедведя», как его называли. Могу гордиться. Тем более, что я проработал в Братске только четыре года. Правда, эти четыре года стоили мне немало здоровья. Тянуть такой воз, как «Братскгэсстрой», даже при квалифицированных помощниках, - нелегкая штука. А мне было уже за пятьдесят. Но в следующие годы здоровья ушло во сто крат больше. В Братске было производство - почти без политики, дальше - сплошная политика. В ней, как на войне, год считается за два. А то и за три. Как на войне, можно и голову сложить... Конечно, обстоятельства имеют значение. Имеют значение и люди, которые рядом. Но в конце концов дорогу выбираешь сам...
Примечания
|