ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ

Вспоминая Довлатова: взгляд из Петербурга, Таллина и Нью-Йорка

По инф. polit.ru   
13 Января 2021 г.
Изменить размер шрифта

У русского писателя и публициста Сергея Довлатова в жизни были три важных города. Это Ленинград (сегодняшний Санкт-Петербург), эстонский Таллин и американский Нью-Йорк. И три близких знакомых Довлатова поделились своими воспоминаниях, связанными с ним самим и этими городами в книге «Три города Сергея Довлатова». Предлагаем прочитать фрагмент из воспоминаний Елены Скульской, работавшей вместе с Довлатовым в газете «Советская Эстония».

Вспоминая Довлатова: взгляд из Петербурга, Таллина и Нью-Йорка

Незадолго до отъезда за океан, в Ленинграде, Сергей привел меня в гости к своим знакомым — художникам. Огромные, как понятно в мастерской, окна были неожиданно затенены шелковыми шторами с вытканными на них трепещущими и сытными многоцветными фазанами. Один фазан стоял на блюде на дубовом боярском столе, мы так и не узнали, настоящий он или только прототип шелковых — из папье-маше; Сергей говорил: «Уезжать нельзя. Любое наше движение здесь, малейшее шевеление хоть пальца на ноге (для какой-то наглядной честности он выдвинул ногу из-под стола, хозяева перегнулись и тоже рассмотрели ботинок) ... громом отзовется на Западе. А что бы на Западе ни делать, как ни шуметь, здесь и шепота не вызовет!»

Сергея слушали как больного ребенка, нудно повторяющего свое «пить, пить, пить».

Мы вышли из боярской трапезной. На ближайшем углу, в рюмочной, отвернувшись и пересчитав мелочь, Сергей выпил полстакана портвейна, а меня решено было накормить, и я согласилась, проклиная вечную свою прожорливость. В подвальной и полутемной столовой двигались с подносом, я потянулась за кошельком, бормоча какие-то правильные и веселые слова, и тут же получила: «Прекратите! Не до такой же степени!»

Но сам он есть не стал, вторых 67 копеек на комплексный обед у него не было.

Вечером ехали в троллейбусе домой к Довлатовым. Освободилось место. Сергей предложил мне сесть. Я попросила: «Сядьте лучше вы, а то невозможно всё время разговаривать с задранной головой». «Вот вам не нравится мой рост, — ответил он, — а один знаменитый наш современник, Александр Кушнер, сказал мне недавно: если бы я, Сережа, был таким высоким и красивым, то все ваши беды мне казались бы игрушечными».

(Сергей шутливо отзывался о многих, кого любил и даже чтил. Однажды в редакции он протянул мне стихотворение Кушнера, перепечатанное для меня на машинке; я отреагировала уважительно, но не восторженно, как ожидал Сергей. Он растерянно забрал у меня листок и спросил с жалостью: «Что же вы цените в современной поэзии, если не это?!»)

На плите стояла кастрюля с супом, в нем лежала громадная, во все кастрюльное дно, кость. Непомерную эту кость пытались уместить в моей тарелке, что было невозможно, суп выплескивался по бокам; опять обсуждали отъезд; Лена снимала плащ и говорила тихо, без раздражения: «Хуже уже быть не может, значит, там точно будет лучше».

В августе 90-го моя книжка была в гранках и еще можно было что-то вычеркнуть или дописать, но можно было и теперь оставить всё как есть: тексты Сергея, его письма — не менялись. А еще через год следовало бы вычеркнуть только одно слово «писатель» — об этом уже знали все.

А пока, в 1975–76-м:

Дорогая Лиля!

Спасибо за внимание и дружбу. Московское письмо, которое я алчно распечатал, денег не сулит. Хотят использовать на радио мой bestseller в «Юности». В такой же ситуации Алма-Атинское радио заплатило 200 рублей. Хаос и беспорядок...

Новостей мало. На работу не берут. Первые заработки ожидаются в сентябре. Зато сочиняю много, от отчаяния. Написал мстительный рассказ о журналистах «Высокие мужчины». Заканчиваю третью часть романа. Ну, и кукольную пьесу с лживым названием «Не хочу быть знаменитым». Она лежит в трех местах. Пока не вернули.

Не могу удержаться и не напечатать для Вас финальную песню оттуда:

За право быть самим собой
Отважно борется любой,
Идет на честный бой, лица не пряча,
Чужое имя не к лицу
Ни моряку, ни кузнецу,
А каждому свое, и не иначе.

Нет двойников, всё это ложь,
Ни на кого ты не похож,
У каждого свои дела и мысли,
Не могут даже близнецы
Похожи быть, как леденцы
Или как два ведра на коромысле.

Наступит час, в огонь и дым
Иди под именем своим,
Которое ты честно носишь с детства,
И негодуя, и любя,
Мы вспомним ИМЕННО тебя,
И никуда от этого не деться!

Здесь, прервав Довлатова, я позволю себе отступление в 2002 год. Как приятно спустя четверть века напомнить себе и другим о том, что у литературы нет срока давности.

Пьеса, как сказано в письме, была разослана в три театра, и ни один из них пока еще не вернул ее автору.

Тут нужно пояснить: в советскую эпоху далеко не все художественные издания и прочие культурные учреждения имели право не рецензировать и не отсылать авторам их рукописи. Большинство из них обязано было внимательно и бережно относиться к сочинениям трудящихся масс, а именно — возвращать присланные произведения с доброжелательными приписками примерно такого содержания: «Уважаемый Имярек! С большим удовольствием прочли ваши стихи (повесть, роман, пьесу, новеллу, очерк, рассказ и так далее), многое понравилось и привлекло, особенно взволновало ваше доброе отношение к лошадям (людям, кочегарам, женщинам, делу мира, озеленению планеты и так далее), тронули сюжет и стиль (тема, мировоззрение, композиция, версификационное мастерство и так далее), однако, к сожалению, ваше замечательное произведение мы вынуждены вам вернуть, поскольку в нашем редакционном портфеле уже есть вещь, очень похожая на вашу по теме, стилю, композиции и исполнению, а также потому, что наш журнал (наш театр, наше издательство) полностью обеспечен материалами на ближайшие десять лет. Вам же советуем пока учиться у Пушкина и других наших драгоценных и неисчерпаемых классиков. С нетерпением ждем ваших новых произведений, с глубоким уважением и благодарностью за то, что вы обратились именно в наше издание (наш творческий коллектив, и прочее и прочее)».

Чем нежнее была подобная приписка, тем меньше было у автора надежды хоть когда-нибудь опубликовать или поставить на сцене свое произведение.

Но пока ответа не было, позволительно было мечтать.

Действительно, один раз на миллион приходил ответ совсем иной — грубоватый и резкий: «Уважаемый Имярек! Получили вашу рукопись. Она показалась нам растянутой и скучной. Характеры главных героев не прояснены и не раскрыты. Композиция хромает и в конце просто заваливается набок. Стиль убогий. Идея жалкая. Мысль глупая. Но в связи с нехваткой материалов и заинтересованностью в теме мы решили опубликовать (поставить) ваше сочинение при условии, что вы в кратчайшие сроки переделаете комедию в трагедию (водевиль — в оперу, роман — в новеллу, невесту — в старушку-мать, стрелочника — в директора завода, балерину — в ткачиху), перепишете всё стихами, а именно пятистопным ямбом, стихи превратите в производственную прозу».

Чем грубее и оскорбительнее были замечания, тем больше было надежды на дальнейшую публикацию или хотя бы вялотекущие переговоры, поддерживающие в авторе творческие амбиции.

Сергей Довлатов в том давнишнем письме находился как бы в отрадной поре советского автора — рукопись ему пока не вернули, а следовательно, теоретически он мог рассчитывать на грубоватое предложение.

Тогда, полагаю, Сергей так и не получил из театров никаких известий. И ни для кого из друзей, кроме меня, судя по всему, финальную песню из пьесы не перепечатал. Может быть, и вовсе он эту вещь не показывал приятелям, а в Америке забыл о ней совершенно, как еще о нескольких вещах, писавшихся в Союзе...

И вот спустя четверть века, в 2002 году, в Псковском кукольном театре стали разбирать архивы и нашли случайно сохранившуюся папку с надписью: «Сергей Довлатов. Человек, которого не было. Кукольная пьеса. 1975 год». Сергей Довлатов — классик, и уже никому не верилось, что вот так, запросто, в захламленном архиве валяется оставшаяся без ответа, а скорее всего, и без прочтения, рукопись его пьесы. Не особенно надеясь на удачу, сотрудники театра стали, однако, искать доказательства подлинности своей находки. Анализ текста доказал его принадлежность перу Довлатова, не хватало только какого-то окончательного аргумента, какого-то последнего факта, чтобы издать счастливый возглас. Перебрав все прочие источники, обратились наконец к сборнику «Малоизвестный Довлатов», выпущенному в 1995 году в Санкт-Петербурге журналом «Звезда». Там, в разделе «Приятели о Довлатове», были напечатаны мои воспоминания и целиком цитировалась финальная песня из кукольной пьесы.

Сверив рукопись и письмо Довлатова ко мне, театр и все заинтересованные лица убедились, что найденная во Пскове пьеса «Человек, которого не было» и есть та самая кукольная пьеса «Не хочу быть знаменитым», о которой сообщал мне Довлатов. Песни и в рукописи, и в письме совпадают буквально. Нужно ли добавлять, что псковский театр принял пьесу к постановке, о чем тут же уважительно сообщил вдове Довлатова Елене.

Книгу Андрея Арьева, Елены Скульской и Александра Гениса «Три города Сергея Довлатова» представляет издательство «Альпина нон-фикшн».

В жизни Довлатова было три важных города. В Ленинграде он начал писать свои первые рассказы и работать журналистом. В Таллине прожил два с половиной года, работая в местной газете, о чем позже рассказал в книге «Компромиссы». А живя в Нью-Йорке, добился признания и стал знаменитым писателем. В каждом из этих городов сложился круг друзей и знакомых Довлатова. Трое писателей, близко его знавших, рассказали о своих воспоминаниях о трех этапах довлатовской жизни. Очерк «Взгляд из Петербурга» написан Андреем Арьевым, «Взгляд из Таллина» — Еленой Скульской, а «Взгляд из Нью-Йорка» — Александром Генисом.

Сергей Довлатов – писатель, произведения которого были в Советском Союзе запрещены. Но времена меняются и вносят свои коррективы. Теперь несколько работ этого мастера литературы рекомендованы Министерством образования России для самостоятельного чтения. Напомним некоторые произведения, вышедшие из-под руки Довлатова: «Блеск и нищета русской литературы», «Записные книжки», «Ремесло», «Чемодан», «Наши».

Еще публикации о сфере культуры и ее ярких деятелях:

Polit.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!