ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-03-29-03-08-37
16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
2024-03-29-04-19-10
В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за...
2024-04-12-01-26-10
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
2024-04-04-05-50-54
Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
2024-04-11-04-54-52
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола...

О времени и о себе

Изменить размер шрифта

alt

Иркутск. 1939 год

 

Любимая игра городских мальчишек – в войну. Ребята из Рабочего предместья воюют с мальчишками с улицы Горной, а маратовские пацаны – с глазковскими. Битвы велись с применением камней и палок. Между двумя берегами Ушаковки – покрытые травой поляны. Раньше ребятня с двух противоположных берегов дружно купалась, а потом загорала на травке. Но вот всё переменилось.

«Война» началась с игры, но азарт нарастал, и стали появляться травмированные. Девчонки в драке участия не принимали, но с появлением первых раненых пришлось открыть «госпиталь» на сеновале. Там я делала перевязки, здесь же мальчишки прятались от родителей, которые их ругали за драку.

Вскоре к сражающимся присоединился «кузнечный ряд», а там-то жили самые отъявленные головы, некоторые уже побывали в тюрьме. Драки стали по-настоящему опасными. Иногда на усмирение присылали конную милицию – машин ещё не было.

Что это было?

Наверное, предчувствие наступающей страшной войны, а она уже приближалась к границам нашей страны.

На настоящей войне погибли многие ребята, которые приняли первый в жизни «бой» на берегах Ушаковки

1941 год

По воле судьбы я оказалась далеко от дома, жила на квартире у Евгении, молодой женщины, которая, проводив на фронт мужа, осталась с двумя малолетними детьми и была вынуждена держать квартирантов.

Я и две мои подруги спали на полу в зале.

В смежной комнате спала хозяйка с детьми, а через небольшой коридорчик была комната, где жили два эвакуированных паренька из Краматорска. Они работали на заводе.

Были они наши ровесники, подростки лет 16–17.

Виделись мы с ними очень редко. Парнишки работали сутками у станков, приходили чумазые и, не раздеваясь, бухались на кровать.

Как-то я проснулась под утро и увидела движущуюся из комнаты парней тёмную полоску, которая приближалась к нашим постелям.

Это была колонна вшей. Стало жутко, я подняла крик.

Хозяйка была вне себя от ярости. Она часто ругала ребят, что спят в одежде, не моются.

Потом у нас началась дезинфекция. Женя раздела парней донага и мыла их в оцинкованном корыте. Их бельё и одежду прокалила в протопленной русской печи.

Мы осмотрели себя, Женя заставила нас посмотреть друг у друга в головах. Всех помыла.

В фильмах военного времени попадаются кадры, где фашисты идут маршем, один к одному, в чёрных мундирах.

Когда я увидела вшей, каких-то особенно крупных, чёрных, у меня возникло в памяти сравнение с колонной марширующих фашистов.

После всего этого я задумала уехать домой. Ехала в товарняке, вагон был потрёпанный, весь в дырах. Ветер свистел изо всех щелей, очень было холодно но, слава Богу, я доехала.

И вот я дома. А дома встретили меня чужие люди.

Это была эвакуированная семья: бабушка, дедушка, их две дочери и внук. С нами в то время жила тётка с сыном. Пришлось потесниться, выделить им отдельную комнату. Жили в тесноте и делились с ними всем, чем могли!

Вскоре после войны эвакуированные уехали на Украину. И канули: ни одной весточки.

А мне казалось, что они нам стали близкими, особенно было жаль мою маму. Она часто говорила: «Как они там»? – беспокоилась. Бог им судья!

Иркутск

На второй день после приезда домой я отправилась устраиваться на работу. Заведующая кинофикацией Мальцева дала мне направление на работу киномехаником в самый захудаленький кинотеатр того времени – «Маяк». Я пришла познакомиться с местом работы, и настроение моё упало: сидения были все обшарпанные, стены грязные, холодно, посетителей тоже было мало.

Я повеселела, когда познакомилась с теми, кто здесь работал. Директор кинотеатра Фаина, женщина средних лет, умела ругаться, это у неё получалось с юмором, очень смешно. Иногда я с ней спорила, ругала этот кинотеатр, говорила: хоть бы он сгорел! Он вскоре и впрямь сгорел.

Меня перевели в недавно открытый кинотеатр «Марат». Я там работала сменным киномехаником. После работы возвращаться домой было страшно – улицы не освещались. Иногда я оставалась ночевать на работе. Часто ночевать не могла: дома меня ожидала мать.

Она в то время работала в магазине приёмщицей хлеба. Хлеб отоваривали на талоны по 100, 200, 400 грамм. Вот эти «марки» продавцы должны были наклеить на листы бумаги, сделать подсчёт и утром отчитаться в горторге.

Они отдавали эту работу матери, а за это она получала плату хлебными корочками – «естественной тратой», так это называлось. Эти хлебные крошки были нашим спасением.

Матери трудно было клеить марки, чтобы успеть к утру. Поэтому, вернувшись в час ночи, до трёх часов, иногда дольше, я помогала наклеивать талоны. В квартире было холодно: экономили уголь и дрова. Мёрзли руки, окна были покрыты изморозью.

Директор кинотеатра Михаил Петрович Бабкин переходил в «Художественный», он предложил мне работать с ним.

В к/т «Художественный» я заменила старшего киномеханика Костю, он был призван в армию. Костя сразу же был направлен на фронт.

Мне нравился расписанный потолок зала, хотелось смотреть на красоту голубого неба, на выписанные лица святых, летящих ангелов. С потолка свисала красивая люстра.

Было два помощника – мальчишки, и сменный механик. По возрасту я была на два года старше их.

Нас прикрепили к студенческой столовой, после войны там был открыт ресторан «Сибирь». Мы получали кастрюлю супа. Он был почти всегда одинаковым: вода, заправленная чем-то вроде лапши, но в основном была одна жидкость, заболтанная мукой, попадались редкие полоски лапшинок.

Сеансы утренние начинались в десять часов.

С разрешения директора утром я задерживалась – уходила в лес, серпом нарезала четыре-пять мешков травы, на тележке завозила в дома, у кого были коровы. У меня были уже свои покупатели.

Мешок травы стоил пятьдесят рублей. На базаре я могла купить полбуханки хлеба, а иногда и буханку. Он был кстати к пустой нашей похлебке.

Транспорта в то время не было. Из Рабочего предместья в кинотеатр «Художественный» я всегда ходила по одной улице мимо усадьбы Волконских, выходила на улицу Тимирязева около Художественного училища. Однажды около училища на скамейке я увидела девушку, она горько плакала. Прошла было мимо, но что-то меня заставило вернуться к ней. Девушка была из детского дома. Её по достижении совершеннолетия отправили в самостоятельную жизнь, вручив документы и небольшую сумму денег. Она не знала, куда ей идти. Я взяла её с собой, директора упросила взять её на работу учеником киномеханика.

Директор наш был хороший человек, я знала, что он не откажет. Первое время она ночевала в кинобудке, а потом Михаил Петрович нашел ей жильё у нашей сотрудницы. Маша стала учиться, но мечтала найти своих родных. Была она родом из Ленинграда.

Как-то мы принесли из столовой «баланду». С обедом опаздывали, нужно было начинать следующий сеанс, с мокрой ложкой в руке Маша пошла к рубильнику включить в зал свет и сделала замыкание. Перегорели лампы, но сеансы не сорвали.

После работы не могли дождаться электрика, и я решила со своими ребятами слазить на чердак, спустить люстру. Люстра была подтянута на тросе коловоротом и закреплена замком-защёлкой. Когда сняли защёлку, люстра своей тяжестью потянула трос, а мы не смогли его сдержать. Люстра грохнулась в зал, полетели стёкла и лампочки.

Мы собирали осколки с сохранившимися отверстиями, насаживали стекляшки на проволоку, сменили лампы. Когда люстра встала на своё место, у меня началась истерика. В меня вливали валерьянку, но я долго не могла прийти в себя. Михаил Петрович, добрая душа, успокаивал меня, как мог. Увольнять меня никто не собирался, и я продолжала работать.

Между сеансами я спускалась в фойе. На дневных сеансах всегда было много студентов. Я смотрела на их счастливые лица, весёлые и довольные, они приходили компанией. Я им завидовала. У меня было огромное желание учиться.

Шла война, было голодно, но молодые хотели жить, были танцплощадки, и там каждый вечер играл духовой оркестр.

Сад «Парижской коммуны» на набережной Ангары собирал на танцы огромное количество людей.

В перерыве я выходила на балкон, было хорошо слышно музыку. Очень хотелось хоть недолго побыть там, а может, и потанцевать. Каждый день работа без выходных с утра и за полночь, а ты молода.

Знакомые, проходя на танцы мимо кинотеатра, звали меня с собой. Это «пойдём да пойдём» повторялось почти ежедневно. Как тут устоять от соблазна? Существует «закон подлости», я это испытала на себе. В этот день у нас шёл фильм «Она защищает Родину». Всё было хорошо, и я подумала, почему бы мне не пойти.

Моя слабость обернулась большой неприятностью для директора, которого я уважала. После моего ухода на середине фильма исчез звук. Это иногда случалось, но я знала причину и всегда быстро её устраняла. Можно было переключиться на другой аппарат, но мои помощники не смогли этого сделать.

Неподалёку жил инженер, но его не оказалось дома. Меня тоже искали на танцплощадке, но в большой толпе не увидели. Сеанс сорвался. Фильм шёл первый день, после просмотра в прокате его дали нам.

На беду «директорская» ложа была заполнена партийным начальством. Да и зал был переполнен. На следующий день директора и меня пригласили к идеологам в горком партии.

С меня было взять нечего. Я не была комсомолкой, а директору моему мало не показалось. Он вышел, держась за сердце, а мое сердце сжималось от жалости к нему. Я казнила себя, готова была принять любое наказание, и всё же продолжала работать. Я боялась за Михаила Петровича, в ходе беседы звучала угроза передать дело в суд. Время было опасное, шла война. А фильм был патриотическим. В горкоме нам приклеивали ярлык «врагов». К счастью, всё закончилось благополучно для директора, ему дали выговор без записи в личное дело.

Этот случай ускорил мое взросление. Шел четвёртый год войны.

В моей голове всё чаще и чаще возникали безумные мысли. Я очень хотела учиться.

Во время войны в Иркутск несколько раз приезжали сотрудники киноинститута, который был в эвакуации в Средней Азии. Представитель института предлагал мне поехать учиться на кинооператора или инженера. Мне обещали поступление без экзаменов, сохранение зарплаты, но я хотела стать врачом.

Я хочу вернуться к месту, где упомянула о киномеханике Косте, которого мы все провожали в армию. Ждали от него письма. За него беспокоился весь коллектив. Человеком он, видимо, был хорошим. Красивый, высокий, но его образ у меня возникает смутно. Знакомы мы были два дня, когда он передал мне свое хозяйство, рассказал о слабых местах в аппаратуре – киноустановки были старые. Второй раз встретились на чаепитии, когда мы его провожали.

Его ранило в первом же бою, и он попал в госпиталь. О его трагической судьбе я узнала позднее.

Прошло много лет, я работала врачом в Ангарске. К юбилею Победы я написала заметку в местную газету. В ней я упомянула Костю. Заметку перепечатала «Восточка», мать Кости жила в Иркутске, прочитала мою заметку. Через редакцию нашла мой адрес, я получила письмо. Читала его и плакала.

Она думала: возможно, я была девушкой Кости, у неё была надежда, что есть ребёнок от её сына, его продолжение. Письмо было горькое, в словах матери чувствовалась не изжитая за многие годы боль утраты. Она написала, что на госпиталь сделали налёт финские солдаты. Они вырезали всех раненых и персонал госпиталя.

Я с трудом заставила себя ответить ей. Знаю, что никакие слова не смогли бы облегчить её боль, не хотелось лишать её надежды, но…

Мне хотелось солгать, что я была его девушкой, но я совсем не знала Костю, вести переписку с матерью после этого признания было бы невозможно. Я отправила ответ с просьбой о прощении за то, что своей заметкой нанесла ей душевное беспокойство и дала напрасную надежду, написала ей так, как рассказала это сейчас.

Время не стирает из памяти следы, оставленные войной.

Об авторе: Лидия Ильинична Амосова – человек трудной и значительной судьбы. Долгие годы работала врачом в сибирской глубинке, там научилась принимать решения и отвечать за себя и других. Потом работала главным врачом Станции переливания крови. Выйдя на пенсию в весьма преклонном возрасте, увлеклась литературным творчеством. Её воспоминания мы не раз предлагали читателям нашей газеты.

  • Расскажите об этом своим друзьям!