Сад моей памяти. Вячеслав Кокорин

Эта книга известного иркутского фотохудожника Александра Князева ещё не издана, но уже привлекла к себе внимание многих. «Сад моей памяти» автор не просто написал, а сложил из фотографий и скупых воспоминаний. Получился цикл фотоэссе, где, кроме иркутян, вы встретитесь со многими интересными людьми... Читайте и смотрите!

Тащитесь, траурные клячи.

Актёры, правьте ремесло,

Чтобы от истины ходячей

Всем стало больно и светло!

Слава Кокорин «висел» на этом стихе Александра Блока ещё в детские годы, когда в Улан-Удэ мы бегали в театральный кружок Дворца пионеров, где великолепный актёр Борис Иванович Мостовой ласково журил нас за кулисами. Пути наши с тех пор разделились, пересеклись в пору театрального взлёта Хабаровска, снова разошлись и сомкнулись в Иркутске, где со Славой родилась новая театральная эпоха...

Он позже вспоминал: «Был бесконечно счастлив, можно было даже воскликнуть: «Остановись, мгновение!» Иркутск. Зима. Вечер. На улице – холод, метель. Я стою в фойе ТЮЗа, смотрю в окно, напротив – памятник Ленину, мимо идут люди, ёжатся от холода, кутаются. А за моей спиной – зрительный зал, битком! На сцене – почти весь театр, «Пилигримы» во главе с Володей Соколовым. Идёт «Сон в летнюю ночь». И сидят студенты, школьники, взрослые. Хохочут так, что ноги задираются. А я – посередине. Я вижу мир за окном, очень жёсткий. И слышу за спиной тот мир, который сочинялся с моей помощью: где людям хорошо, они смеются, они счастливы, где звучит замечательная музыка Мендельсона и Соколова, где красивые молодые артисты. Это было счастье. Я мог что-то сделать. Сейчас я понимаю, что этого больше не будет никогда. Это неповторимо. Такого театра, как Иркутский ТЮЗ, у меня больше не будет».

Это было начало 80-х, и мы в те годы, чтя завет И. Бродского «Коль выпало в империи родиться, так лучше жить в глухой провинции у моря», понимали прекрасно, что лучшего места и желать не надо: всё тихо-спокойно, чиновники заняты собой, а ты успевай, занимайся своим делом.

Первый спектакль В. Кокорина в иркутском ТЮЗе «Лесная песня» Л. Украинки рождался трудно, красиво и слаженно: актёры собрались в единую команду, сценограф Наталья Сельвинская, дочь великого поэта, подшивала иголочкой огрехи кулис, Слава на взлёте правил сложную симфонию зрелища...

И вот премьера. Неслыханный успех! В следующий вечер у театра было не протолкнуться – волна настоящего, а не мнимого, что был прежде, театра поднялась и накрыла город... Потом последовали: «Малыш» по Стругацким, «Сон в летнюю ночь» У. Шекспира и «Гамлет», «Предместье» А. Вампилова с глубоким, почти аутентичным прочтением «Старшего сына»... Театр в своей энергетике уже не вмещался в собственных стенах и выходил к своему зрителю, как гора шла к Магомету... Окрылённость успехом всегда рождает дерзкие проекты, и тут инстинкт творчества в художнике перекрывает инстинкт самосохранения или вовсе гасит его... Только что созданный спектакль «Каин» по трагедии Байрона решили показать публике в только что отреставрированном Соборе Богоявления – своя сцена была на ремонте. Мало того, пригласили на просмотр ту самую, хорошо воспитанную капээсэсовскую интеллигенцию, что привыкла эстетические разногласия решать в ЧК, НКВД, КГБ, ФСБ...

Потом Слава говорил в открытую: «Мой приятель Слава Филиппов написал письмо в КГБ на пару с Распутиным. Что я, мол, занимаюсь идеологическим, не выверенным театром, что на это надо обратить внимание. А ведь мы со Славой пили коньяк за моё здоровье, и на премьере моего спектакля «Гори, гори, моя звезда...» он кричал: «Браво!»... А потом мне стали прямо в глаза говорить гадости и такие письма писали: «Жидомасон, смывайся, пока мы не вырезали твою семью!» Тем временем я пробивал театру присвоение имени Вампилова и решился на пустяковую театральную импровизацию – передал В. Распутину для подписи письмо иркутской элиты в Министерство культуры с просьбой о присвоении театру имени Вампилова. Говорю как есть, хорошо помню ту ситуацию. Но писатель сказал: «Мне надоело быть в каждой бочке затычкой...» Для меня это – гнусная позиция. Уместно ли было называть ситуацию «бочкой», когда речь шла о Вампилове, и себя сравнивать с затычкой? Помню, как мы поставили спектакль «Каин». Дядя Валя, посмотрев его, сказал: «Нам ещё только масонской задницы не хватало!» Как так можно? Звучит текст Байрона. Перевод Бунина. Звучит музыка Генделя... Но почему библейская тема запретна? Что за бред!?»

Тем не менее театр носит имя своего великого земляка с тех пор, как состоялись его триумфальные гастроли в Москве. Помещение Малого театра на Драгомиловской давно отвыкло от такого потока театральных знаменитостей столицы, как на спектаклях Иркутского ТЮЗа. Я сам видел слёзы восторга на глазах Виктора Сергеевича Розова, когда шёл на сцене «Сон в летнюю ночь», а блестящий знаток театра Наталья Крымова (вдова Анатолия Эфроса) покидала театр с поклоном...

Но триумф, как известно, обольщает предсказуемостью успеха, и обольщает тех, кто от него не защищён. Стоило Вячеславу Всеволодовичу заикнуться труппе о грядущих реформах и переходе на контрактную систему, чтобы театр оставался «на волне», жил динамично и ярко, «по гамбургскому счёту», наступили разлад, разброд, интриги... Поднялась пена.

Тем временем «хранители русского театра» (скорее хоронители) подняли фельетонную волну в прессе, где режиссёр изображался таким ничтожным, что Кукрыниксы, ещё живые, позавидовали бы, – «крошка Цахес» было наименее бранной формулой тех писаний.

Вот уж впору, добавил бы я: зачем нам враги, если есть такие друзья, чьи руки при слове «культура» тянутся... к партбилету!?

Но «иных уж нет...», нет и театра после отъезда Кокорина. Театр рухнул, как карточный домик.

Потом Слава странствовал из театра в театр, из города в город, из страны в страну со своим огромным театром, что умещался в его памяти, взывающей к поступку на сцене, как те стихотворные позывные Александра Блока, усвоенные нами ещё в детстве...

• Расскажите об этом своим друзьям!