Биография ( Рассказ)

По многочисленным просьбам наших читателей печатаем этот рассказ нашего постоянного автора.

Фотография Е. Корзуна "Раздумье" из серии "Сельские жители"

Корреспондентская судьба забросила меня в живописную сибирскую деревеньку. Здесь местная речка берёт своё начало среди леса, прямо из-под крутого обрыва. Говорили, что под этой небольшой горкой бьют мощные ключи, дающие начало реке с прозрачной голубоватой водой. В морозные дни над рекой поднимается пар, украшая прибрежные ели, кустарник замысловатым новогодним куржаком. Всё вокруг становится сказочно-узорчатым, и сколько бы ни смотрел на эту красоту, насытится зимним нарядом невозможно.

Прошедшие перестроечные преобразования не тронули только природную красоту, всё остальное смели с лица земли. Исчез животноводческий совхоз вместе с конторой, кузницей, коровниками. Видно, кто-то посчитал, что после перестройки ни мяса, ни молока не потребуется. Никаких следов от общинной сельскохозяйственной деятельности не осталось, а люди потеряли работу. Не зря говорится: ломать – не строить.

Жил я в деревенском доме на самообеспечении. Деревенское «сарафанное радио» разнесло весть о неожиданном госте. Под вечер в дверь постучали. С морозным «паром» в избу вошёл визитёр – пожилой человек:

– Здравствуйте!

Передо мной стоял немного выпивший дед с серыми весёлыми глазами, в вязаной шапочке, чуть сдвинутой набекрень. Зашёл, как домой, потому как в этом доме, наверное, бывал не раз.

– Вы меня извините, – сказал он, – я случайно узнал, что к нам в деревню приехали. Зашёл спросить – вы надолго?

– Как принимать будете, недельку-то поживу, – пообещал я гостю.

– Мы гостям завсегда рады. Гляжу, вы на машине, я всю жизнь шоферил, если что надо, обращайтесь. Живу рядом, за вашим домом.

– Спасибо, буду иметь в виду.

Мы рассматривали друг друга.

– Я тут заодно занёс документы показать вам, – он не торопясь достал документы, завёрнутые в тряпицу.

Я не знал, брать мне документы у незнакомого человека или твёрдо отказаться, но журналистское любопытство взяло верх, и я взял.

Паспорт разглядывать не стал. В нём лежало удостоверение медали «Ветеран труда», книжка «Ветерана тыла» Великой Отечественной войны и несколько конвертов от администрации губернатора, где глава области от имени президента страны поздравляет ветеранов тыла с праздником Победы. Эти поздравления, наверное, были подкреплены денежными вознаграждениями. Было понятно, что у себя в деревне их показать было уже некому. Родственники и без того знают, а соседям неинтересно. Так и лежат годами без дела семейные реликвии, а тут такой подходящий случай: появился новый человек – есть возможность показать документы и можно рассказать о себе.

– Вы ветеран войны? – удивился я. – Но вам в войну было лет десять, не больше.

– Ну и что? – он посмотрел на меня, как на человека не очень-то сведущего, не знающего деревенской жизни тех лет, и пояснил: – На лошадях вместе со взрослыми возил сено на фермы, дрова в школу, колоски собирал. У нас на сушилке висел плакат «Всё для фронта!», вот мы и старались. Я ветеран тыла, нынче они тоже в почёте... Тогда на возраст не смотрели. Берёшь сумку через плечо и – в поле. Обуви не было, босиком по стерне ходить несладко. Так я приспособился – иду, как на лыжах, подошвой стерню пригибаю, эдак приглаживаю к земле, и мне не очень колко. Колоски соберём и – к молотилке. Нас на току накормят. Этой каши больше всего ждёшь и о добавке мечтаешь. Наша соседка тётя Таня на поле брала с собой трёхлетнего сынишку Витьку. Он хоть и маленький был, понимал, не хныкал, собирал вместе с матерью. Его тоже кашей кормили... а дома-то шаром покати.

Он немного помолчал, что-то обдумывая.

– Хочу спросить вас: вы биографию мою не запишете? – он с надеждой взглянул на меня.

Я смотрел на него и думал, как бы помягче отказать. Видимо, свою биографию он ценил и понимал, что уже в солидном возрасте – забудут...

– Мне уже 85, понимаете. Всю трудовую жизнь в передовиках. Почти на каждом собрании почётные грамоты вручали, на доске почёта цветная фотокарточка висела. Теперь руки болят, – он попытался поднять руки вверх, но они не слушались. – Колени тоже болят, дрова колоть не могу – возраст.

– К сожалению, биографий не записываю, – признался я.

– Да... жалко. А то бы я рассказал, – он немного подумал и снова спросил: – А вы можете хотя бы передать привет президенту?

– Президенту? Я с ним, как все, встречаюсь только у телевизора.

– А меня он всё время с праздниками поздравлят, посылки шлёт, – не без гордости поделился гость, – а я никово даже – ни привета, ни ответа... Нехорошо получается.

– Да, нехорошо, – согласился я.

– Вот и я говорю: каждый праздник поздравлят, – он поднял указательный палец, – у меня 53 года трудового стажа! Я возил зерно, лес, корма – всё, чё скажут, машину в порядке содержал.

Потом он замялся, соображая, стоит ли говорить.

– Правда, у меня в биографии не всё ладно, – он виновато посмотрел на меня, – я в тюрьме сидел три дня. Фотокарточку с Доски почёта сняли, машину новую заставили передать сопляку... сколько лет прошло, всё переживаю... Думаю, президенту про это не докладывали, а то бы не поздравлял... правильно и сделали. Я, конечно, виноват, но уж шибко обидно было.

Он решился и стал рассказывать:

– Завгар-паскуда с моей машины трамблёр снял, – открыл капот и натурально снял, а потом уехал домой. Я за добросовестный труд новую машину получил перед самой уборочной, а он снял. Утром заводить, а мне говорят, мол, вчера завгар в твоей машине шарился. Гляжу: на самом деле трамблёра нет. Мы тогда работали в другой деревне, соседям помогали хлеб убирать. Ну, чё делать, как ехать? Я пошёл к приятелю с просьбой пособить мне на время с трамблёром. Он обещал: подожди, мол, будет. Надо же человека отблагодарить. Зашёл в магазин, взял бутылку, выпил немного с расстройства. К обеду он привёз трамблёр, бутылку с ним допили, и я поехал домой, потому что ночью был сильный дождь, хлеб сырой не жнут, надо было ждать, пока подбыгат. Дома у меня был нож с наборной ручкой. В ручке два белых лебедя, – рассказчик посмотрел на меня испытывающим взглядом – может, не верю – само лезвие делал из рессоры, в общем, нож хозяйский!

Взял его, подъехал к дому завгара. Он-то думал, что я не приеду. Это каким засранцем надо быть, чтобы с новой машины трамблёр снять! Посигналил, он выходит, спрашиваю: «Ты почё трамблёр с машины снял?» И приставил нож к его пузу. Он – ни «бэ», ни «мэ», ни ку-ка-ре-ку – онемел, стоит, не шевелится. Тут соседка шла, увидела, что я нож-то приставил к завгару, да как завопит: «Федька, ты чё, ополоумел? Я щас к Зинаиде-то пойду и скажу, чё ты тут вытворяшь!»

На этом месте своей биографии он сделал паузу, встал и, протягивая руку, представился: «Меня Фёдором зовут».

Мы познакомились, он продолжил:

– Думаю, чё с говном связываться. Да ещё Зинка прибежит, кудахтать тут будет, только отдых мне испортит. Сел в машину и уехал домой.

С Зинкой, правда, у меня всяко бывало. Один раз даже из дома попёрла. Всё из-за неё, – он пальцем щёлкнул по горлу, – мы в гараже после работы иногда вмазывали. Как-то пришёл домой под мухой. Она чё-то, видать, не в духе была, разошлась, всё мне припомнила: ты, говорит, враз сватался ко мне и Евдокии из Выселок. У нас такая деревня есть, тут недалеко. Конечно, там «факт» был, чё после драки кулаками махать, но факт в том, что я полюбил сильнее Зинаиду, а не туё. Вспомнила – чё к чему? – его лицо выражало полное недоумение. – Взялась и взялась, ничё слушать не хочет. Потом говорит: «иди к своей Евдакии». Я уж забыл про Евдакию! У неё самой уже трое ребятишек, правда, от разных мужиков. Куда деваться? Я разозлился, пошёл в сельмаг, взял бутылку в долг и к нашему шоферюге завалился. Сели, а закусить – кот наплакал. Баба евонная никово не даёт, тоже ругается не хуже моей, но из дома пока не гонит. Ну, прямо в окружение попали. Тут к ним одна знакомая завернула, смотрит – у нас бутылка.

– Вы чё сидите за пустым столом, – шепнула нам, – идём ко мне.

Мы бутылку в горсть – и к ней. Скажу вам, эта бабёнка была сбитая, как никогда! Всё при ней, – он от нахлынувших воспоминаний прикрыл глаза и растопыренными узловатыми пальцами определил примерную пышность её груди.

– Пришли. Она быстренько собрала на стол. Посидели, пузырь «раздавили», хотелось ещё «догнать», но было уже поздновато. Приятель домой ушёл, мне деваться некуда, остался...

Понежились с ней, я говорю: «Пошла бы за меня?» А она запоперечила:

– Не, за тебя никогда, ты в будни гуляешь, сегодня от жены сбежал, со мной в постели лежишь. Выйди за тебя, а ты опять куда-нибудь ночевать пойдёшь, в мужья не годишься, лучше уж одной...

Утром от неё прямо в гараж. Зинке тут же донесли, «у кого твойный Федька ночевал». Зинка, видать, испугалась, дочку в гараж отправила сказать, чтобы после работы шёл домой. Я же передовик, зарабатывал неплохо, любая баба пригреет, только свистни! Это они только говорят, что не пойдут замуж, а в душе у них совсем наоборот, я же их всех вижу насквозь. А с завгаровым делом, хоть я и выпимши был, Зинка за меня заступилась, всех подняла.

Назавтра участковый с понятыми у меня дома нарисовался. Где, говорит, нож? Мне тот нож было жалко. Ручка наборная, с лебедями, – не отдам, думаю. Вытащил другой, а участковый говорит – не тот. Пришлось отдать. Нож был что надо, где такой возьмёшь. Я же в журнале видел фотографии, сделанные на выставке холодного оружия разных народов. Там и Азия, и Кавказ. Форма лезвия одного мне сильно приглянулась, я точности такую же сделал себе, а наборную рукоятку с лебедями выдумал сам. Участковый изъятие документально оформил, выписал повестку: явиться в райотдел. С завгара взял заявление о моём «налёте». Тот сначала не хотел писать, сам же виноват, трамблёр-то не я снимал. В общем, простил меня, а участковый настоял: «если его не наказать, то никто слушать тебя в гараже не будет». Он, видно, задешевился и написал. Утром я в райотделе появился, меня сразу посадили.

Участковый-то наш – даже имя его не хочу называть – страж порядка называется, сам никому примером не был. Это же первый браконьер. Все знают, как ему с рук сходили разные делишки – своя рука владыка! Он и зверя на солонцах добывал без лицензии, и на коз ездил не в сезон. А тут вдруг праведником стал – «если его не наказать...» – Фёдор с удовольствием, немного язвительно и с насмешкой передразнил участкового и продолжил: – Мамон наел, ходил, как будто баба на восьмом месяце. Молодой мужик с брюхом, хоть бы зарядку делал, чтобы жир стрясти. В общем-то, я на него был не в обиде, служба.

Камера битком набитая, пришлось устроиться у параши, вонь постоянная. На второй день всех построили. В основном сидели за мелкое хулиганство, одни дебоширы, которые дома своих баб гоняют. Там был один парень лет двадцати пяти – «орёл» – хотел поживиться выручкой на бензоколонке, которая стоит на тракту, тоже под мухой был. Напал с игрушечным пистолетом, а тут, как на грех, подъехала милицейская машина заправляться, как по заказу, и скрутили бедолагу. А у меня-то настоящее холодное оружие. Мы с ним оказались крупными уголовниками. Прямо беда, работал, работал и в уголовники вышел.

Клопы стаями нападали. К вони от параши привыкаешь, а к клопам никак. Они жрали нещадно, тем более корма им вдоволь круглые сутки – когда захотели, тогда и перекусили. Мужики все упитанные, видать, вкусные, клопам раздолье, прямо откормочная ферма. Для них я был свежатиной, меня глодали сколько хотели, забыть это невозможно, врагу не пожелаешь. Всё думал: вот бы участкового сюда с его мамоном! Сколько корма пропало, он бы здесь хоть малость похудел.

Потом мне многие, и Зинка в том числе, рассказывали, что тут на воле происходило в моё трёхдневное отсутствие.

Зинка побежала в правление колхоза, но председателя на месте не оказалось. Она с большой неохотой пошла в гараж. Это было длинное, несколько лет тому назад выстроенное здание со многими воротами. В начале ряда боксов, где содержались машины, – небольшая подсобка со столом, лавками, где шофёры переодевались, курили и, надо думать, выпивали с разговорами о своих шофёрских делах. Она ненавидела это пристанище, приносившее ей одни огорчения, ссоры в доме.

Раньше после каждой ссоры она сокрушённо вспоминала, что сватался же к ней хороший парень – агроном, отказала. Он казался ей робким, не умеющим в нужный момент показать мужскую силу – обнять покрепче, чтобы душа затрепетала, зажечь такие чувства, которых никогда и ни с кем не испытывала. А Федька, то есть я, был мастак по женскому вопросу: и обнять, и поцеловать, и всё остальное, когда сердце заходится и в душе песня, – это он умел! А теперь думалось, что был бы посмирнее мужик в доме – лучше, чем выпивоха да гуляка, но в молодости это понять трудно. Так и хочется иногда крикнуть: «Девки, смотрите глазами, за кого идёте!»

Она открыла двери – её как будто ждали: почти все были в сборе, только не было завгара. Если бы был тут её Федька, она при всех устроила ему головомойку, но этого гада здесь не было, он второй день сидел в тюрьме. У неё накопилось столько обид на их совместные выпивки, пустопорожнее времяпрепровождение и никчёмные разговоры за этим самым столом, что хотелось хоть криком выместить накопившуюся обиду.

– Вы чё себе думаете, если этого дурака посадят – кто будет ребятишек кормить? Хоть бы отколошматили его, как следно... Где он этот нож делал? Здесь, наверно, а то где? А вы ему, небось, ещё и помогали да советовали, как этих лебедей лучше приладить! Это что за порода мужицкая – водку жрать, по бабам шастать да ножи делать! Уж пора остепениться, какой пример детям... Людям совестно в глаза смотреть, докатился до каталажки!

Мужики в ответ молчали: и без неё понимали, что дело с ножом может кончиться плохо, казалось, что чувствовали какую-то часть вины и на себе или не хотели связываться с возбуждённой бабой – мол, пусть прокричится.

– Поговорите с Пашкой, – понизив голос, попросила она. – Пусть заберёт заявление. Он чё, шибко пострадал? Не лазил бы по чужим машинам и ничего бы не было, засранец, – она заплакала и, не дожидаясь ответа, быстро вышла из подсобки.

Повисла гнетущая пауза. Действительно, если бы не нож (это же холодное оружие!), никакого кипежа и не было бы. Слов нет, Федька перефорсил. Дурак, ну круглый дурак, нашёл чем пугать. Это же уголовщина.

Пашка-засранец, он же Павел Афанасьевич – завгар отсутствовал, и пока разговаривать было не с кем. Он пришёл в гараж лет двенадцать-тринадцать тому назад молоденьким шофёром, работал исправно, и его от рабочего класса комсомол выдвинул в партию. Поступил заочно в автодорожный техникум, окончил его, стал дипломированным механиком, хотя все понимали, что лучшего механика в гараже, чем недипломированный Григорий Кузьмич, нет. Как Кузьмич по ремонтным делам скажет – так и будет!

Завгар открыл двери подсобки, увидел устремлённые на него взгляды и понял: будет разговор. Григорий Кузьмич взглянул на своего начальника. Он относился к нему хорошо. Павел никогда свысока на своих подопечных не смотрел. Ничего подобного за эти годы в гараже не было.

– Слушай, – тихо и не очень уверенно произнёс Григорий Кузьмич, – тут только что была Зинаида, плакала и просила тебя забрать заявление. – Он ещё раз по-отечески глянул на бывшего ученика и ещё хотел что-то сказать, но завгар заговорил сам.

– Кузьмич, как ты думаешь, на хрена мне у Фёдора воровать трамблёр? Ну, зачем он мне? – он жёстко глядел в глаза Кузьмичу, которого по-сыновьи любил и никогда не показывал, что его начальник. – Федя налил глаза и закуражился. Понесло его... Идёт уборка, всё ГАИ на «усилении», кругом летучие посты выставлены. Даже в поля заезжают. Теперь у элеватора стоят до десяти часов вечера, пока зерно возят из разных районов, до тех пор и стоят, а он по трассе сорок километров пробуровил подшофе. Если бы его остановили в таком виде, то перво-наперво лишили прав, потом пришла бы бумага не мне, а председателю, думаю, что мало бы никому не показалось. Меня – в слесаря комбайны чинить, а Федю двор гаражный мести и в боксах убираться. Здорово? Да ещё в районной газете прописали бы для полной радости. Пока я там – всё в порядке, как только уеду – выпивон. Вот и снял трамблёр, чтобы он без меня не сел за баранку.

Кузьмич сидел, чуть склонив голову. Трудно было не согласиться с завгаром. Получается, что не Пашка – засранец, а они в полном дерьме. Мужики тоже виновато помалкивали.

– В общем, так, – подытожил завгар, – никаких выпивок в гараже больше не позволю. Буду нещадно наказывать рублём. Надо обмыть новые кольца, шатуны, замену тормозной жидкости или просто рюмку с устатку принять – идите домой или куда хотите и обмывайте. Может, день-другой в каталажке его чему-нибудь научит. Фёдор – трудяга, ничего не скажешь. Я ему, Зинаиде и его ребятишкам не враг, завтра заберу заявление. А вы вот так же соберитесь и поговорите меж собой да прочистите ему мозги и скажите, что за эти «подвиги» премии за уборочную ему не видать, тринадцатой зарплаты его тоже лишат, а это солидная сумма, она в семье бы пригодилась. Вот так он думает о своих ребятишках. И ещё будут кое-какие неприятные «мелочи». Я понятно говорю?

...Меня выпустили, правда, заставили заплатить штраф за хулиганство. Потом начались «мелочи», которые обещал завгар. Новую машину пришлось передать салаге. Фотокарточку с Доски почёта убрали. Иду на работу, а на месте моей фотокарточки пустое место зияет, аж ножом по сердцу, привыкнуть никак не мог. Я долго не пил, с месяц-другой, наверно, капли во рту не было и даже не тянуло. Как подумаю о бутылке – параша и клопы мерещатся, ей-богу! Зинка обрадовалась: думала, может, совсем отвыкну. Потом кое-как, с большим трудом вошёл во вкус, стал принимать, конечно, не в такой мере, как прежде, и не в гараже.

Спасибо Зинке и всему обществу, что заступились и высвободили меня от тюремного горя у параши.

Он замолчал, потом, подумав, добавил:

– Теперь совсем по-другому думаю. Никого, с кем тогда работал, уже нет, да и сама жизнь переменилась, не узнать. Он протянул мне руку попрощаться.

– Если надумаете записать биографию – заходите, тут рядом... Извините, если что не так, – он вышел, впустив в избу белые клубы холода.

• Расскажите об этом своим друзьям!