Александр Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Он был вторым ребенком Николая Вертинского и Евгении Скалацкой. Его отец работал частным поверенным и журналистом. В семье был еще один ребенок – сестра Надежда, которая была старше брата на пять лет. Дети рано лишились родителей. Когда младшему...
Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения...
В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за...
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
Священное желтое дерево, На каждой ветви свеча горит, Девять сказаний древних, Каждое о доблести говорит.
Бобра промелькнувшего, черного Почему не добыть, не взять? Богатырей родословную Почему не пересказать?
Оставив все другие заботы, Абай Гэсэр отправился на охоту.
Поехал он промышлять дорогих зверей, Едва за ворота — гость у дверей, Не с чужой стороны, не из дальних стран Дядя его — Хара-Зутан.
Встречает дядю невестка, Гэсэра молодая жена. На почетное в доме место Сажает дядю она. Золотой накрывает стол, Ставит вкусные яства, Серебряный расстилает стол, Ставит редкие яства.
Угощает его прозрачной арзой, Угощает его светлой хорзой. Все напитки, что она выставила, Были напитки крепкие, выстоянные.
Хара-Зутан, А душа у него, как известно, черная. Выпил раз, выпил повторно, Выпил трижды, выпил еще, Потерялись выпитому мера и счет. Хара-Зутан От съеденного разомлел, Хара-Зутан От выпитого захмелел. Забыл он время, забыл и место, Стал приставать к молодой невестке. Стал он за нее руками цепляться. Стал он ей в любви признаваться. Ничего в тумане хмельном не видя, Давние стал вспоминать обиды.
— Я ведь тоже сватать тебя приходил, Да Гэсэр в состязаниях победил. Мало ли что, он всех побил, А я тогда тебя больше любил.
Совсем Хара-Зутан распустился, Ухаживать за чужой женой пустился.
Смотрит молодая Тумэн-Жаргалан, Что гость дорогой совсем уж пьян, Постелила она ему постель Высотой по колена, Подушек положила до потолка, Взбила она ему постель Мягкую, словно пена, Чтобы дядя не отлежал бока. Спать захмелевшего уложила, Соболиным одеялом его укрыла.
Проснулся Хара-Зутан-Ноен, А душа у него, как известно, черная. Смотрит — лежит на постели он, Постель пуховая и просторная.
Водой холодной он освежился, Волосы руками пригладил на место. Приосанился, приободрился, Выходит к молодой невестке.
А та подумала: «Дядя с похмелья, Наверное у него голова болит». Не успел Хара-Зутан отойти от постели, Глядь перед ним бокал налит. Выпил, опохмелился Хара-Зутан И стал сильнее вчерашнего пьян. Стал он за невестку руками цепляться. Стал он ей в любви признаваться. То, что вчера говорил, повторяет, Ко вчерашнему новое прибавляет. Называет он Тумэн-Жаргалан прекрасной, Сравнивает он Тумэн-Жаргалан с зарею ясной. Рассказывает, Как он свататься к ней приходил, Доказывает, Что он ее больше других любил, Что он ее из всех невест выбрал, Но молокосос Гэсэр состязания выиграл. И вернуться пришлось с пустыми руками, Но с тех пор на душе — обида-камень. А теперь, когда Гэсэр на охоте рыщет. Никто нам не мешает исправить дело. Племянник на дяде родном не взыщет, А ты, вон какая молодая да белая…
Смотрит молодая Тумэн-Жаргалан, Что гость дорогой совершенно пьян, Постелила она ему постель, Высотой по колена, Подушек положила до потолка. Взбила она ему постель, Мягкую, словно пена, Чтобы дядя не отлежал бока. Гостя хмельного спать уложила, Бобровым одеялом его укрыла.
Проснулся утром Хара-Зутан-Ноен С черной и злой душой, Смотрит, лежит на постели он, На пуховой и на большой.
Водой родниковой он умылся, Волосы руками пригладил, Приосанился, приободрился, Выходит к невестке дядя.
А невестка подумала: «Дядя с похмелья, Наверное у него голова болит». Не успел Хара-Зутан отойти от постели, А перед ним уж опять бокал стоит, Налит бокал прозрачной арзой, Налит бокал крепчайшей хорзой. Дядя выпил и закурил, Пуще прежнего задурил.
То, что вчера говорил, повторяет, Ко вчерашнему новое прибавляет. Стал он за невестку руками цепляться, Стал он ей в любви признаваться. Называет он Тумэн-Жаргалан прекрасной, Сравнивает он Тумэн-Жаргалан с солнцем красным. Рассказывает, Как он свататься к ней приходил, Доказывает, Что он больше других ее любил, Что состязаний он выиграть не сумел, Что жалок и горек его удел, Но настала пора все поставить на место, Надо дяде соединиться с невесткой, Надо нам во всем разобраться… Гэсэр, приехав, не будет ругаться, Что дядя с невесткой соединились, Что дядя с племянником дополнительно породнились.
Смотрит хозяйка Тумэн-Жаргалан, Что гость дорогой совсем уж пьян, Что свел с ума его крепкий хмель, Начинает ему стелить постель. Постель она стелит высотой по колена, Взбивает ее нежнее, чем пена, Кладет подушек до потолка, Чтоб гость дорогой не отлежал бока, Чтобы гость дорогой не отлежал и спину, Одеялом укрывает его соболиным, Одеялом бобровым его укрыла, Тепло одела, спать уложила.
Утром проснувшись еле-еле, Смотрит Хара-Зутан-Ноен, На мягкой, широкой постели Под одеялом бобровым находится он. Водой родниковой умылся, Волосы пригладил ладонями, Приосанился, приободрился, Выходит к хозяйке дома. А хозяйка подумала: «Ведь дядя с похмелья, Наверное, у него голова болит». Не успел Хара-Зутан отойти от постели, А стол для него уж опять накрыт. Стоит на столе арза, Стоит на столе хорза. Дядя выпил и закурил, Хмель ему голову задурил. К Тумэн-Жаргалан красивой Начал он опять приставать: Считая ее спесивой, Начал уговаривать-увещевать. Ничего уж тут не боялся он, Разошелся совсем, распоясался, То, что трижды говорил, повторяет, Четвертое, новое, прибавляет. Величает ее торжественно, Называет ее божественной, Называет ее красотой вселенной, Хватает ее за колена. — Должны мы,— говорит,— соединиться, Друг другу мы должны полюбиться. Гэсэр тебя из-под носа увез, Но он мальчишка и молокосос.
А нужен тебе такой как я, Будешь ты вечно — жена моя. Тут уж Тумэн-Жаргалан не вытерпела И все дорогому гостю выговорила.
«В первый день я подумала, Что ты просто пьян. Во второй день я подумала, Что ты стар и пьян. В третий день я подумала, Что ты глуп и стар. А ты опять волочиться стал. В четвертый раз я подумала, Что ты не выспался, А ты, оказывается, вправду высказался. Три дня я думала, Что ты шутки шутил, А теперь я вижу, Что ты всерьез говорил. Вот сейчас я тебе отвечу, Крыть тебе будет нечем». Вышла она из дворца, В ладошки хлоп-хлоп, Спустилась она с крыльца, Каблучком топ-топ. Вышла она во двор, Каблучком стук-стук, Буйдан-Улаан батор Тут как тут. Не спускает батор с хозяйки глаз, Отдает хозяйка ему приказ. — Наш дядя Хара-Зутан Напился пьян, К тому же, Хара-Зутан Оказался большой буян. Возьми-ка ты его, Мой верный батор, Выведи-ка ты его На широкий двор. Посади-ка ты его на коня, Батор дорогой и верный мой. Отправь-ка ты, ради меня, Поскорее дядю домой.
Боолур-Сагаана небожителя Первый и лучший сын, Буйдан-Улаан батор, Служил Гэсэру с давних уж пор, Тумэн-Жаргалан желанье Сразу же он угадал, Твердое ее приказанье Исполнять немедленно стал. Кнут с рукояткой из яшмы Он в правую руку берет, И в покои, где гость их бражничает, Смело и прямо идет. Идет он в убранство Золотого дворца. Где буйству и пьянству Не видно конца. Входит он в те покои, Где льется вино рекою, Где арза пьется светлая. Где хорза льется крепкая, Где гость ничего не боящийся, Разошелся и распоясался. Бессвязные речи бормочет, Одуревши и в стельку пьян. Завладеть непременно хочет Красавицей Тумэн-Жаргалан. Буйдан-Улаан поморщился. Рассердился, Надул он щеки. Брови его топорщатся Черные, словно щетки. Ноена седые волосы На руку он намотал. Не подавая голоса, С места его приподнял. В дверь он Ноена выволок. Взмахнул он своим кнутом… Хорошо, что никто не видел Всего, что было потом. Стегал он Ноена хлестко. Ягненком Ноен кричал, Лупил он Ноена жестко, Козленком Ноен верещал. Хлестал он Ноена умеючи По спине и ниже спины. Чтобы впредь желать не осмелился Чужой, красивой жены. Потом он, как куль с мякиной. При свете белого дня В седло Ноена закинул И плеткой стегнул коня. Хара-Зутан извивается, Зубами скрежещет он, Недаром же он называется Хара-Зутан-Ноен. Еще он им всем покажет, Ответить они должны. Душа его, словно сажа, Мысли его черны. Смеются они напрасно Над его головой седой. Месть его будет страшной. Месть его будет злой. От Тумэн-Жаргалан прекрасной Едет старик домой.
Возвратился домой Хара-Зутан-Ноен, Ходит всегда угрюмый, И днем и ночью думает он Черную, злую думу. За насмешку надо бы отплатить, За обиду надо бы отомстить. Дни проходят, а мысли все те же, Стал он шутить и смеяться реже. Вместо смеха слышен зубовный скрежет. Наконец он надумал, составил план И овцу на рассвете режет. Овечью кровь он всю собирает. Наливает ее в овечьи кишки, Коня сине-стрельчатого седлает И едет к истокам восточной реки. Хонин-Хото там страна была, Пустынна и безводна лежала она, Земля та была холодная. Земля та была голодная. Постоянно там было ветрено, А травы никакой там не было, А деревья с корнями выдернуты, А все наизнанку вывернуто. Только путь себе через скалы прокладывая, Текла там одна река с тремя водопадами. Вот куда поехал Хара-Зутан, Об отмщеньи мыслями обуян. Дело в том, Что в этой стране бесплодной, Дело в том, Что в этой стране холодной,
Дело в том. Что в этой стране пустынной, Дело в том, Что в этой земле постылой, Где плавает всегда ядовитый туман, Обитают девять шалмасов черных, Покровителей мести, ссор и раздоров, Властелинов подземного царства Таман. Едет Хара-Зутан Поклониться этим шалмасам. Едет Хара-Зутан Помолиться этим шалмасам. Едет он к ним в пустынное место, Чтобы помогли они ему в задуманной мести. Едет он высоко ли, низко ли, Земля постепенно сужается. Едет он тихо ли, быстро ли, Цель приближается. Преодолев невзгоды все и мытарства, Доехал он до входа в подземное царство. Доехал он до черной и злой двери. Ведущей в тартарары. Остановил Хара-Зутан Сине-стрельчатого коня. Едет Хара-Зутан Начала нового дня. Разложил Хара-Зутан Серо-красный костер, Войлок-потник Хара-Зутан По земле распростер. Мясо жарится, шипит На углях, на поленьях, Хара-Зутан стоит На потнике, на коленях. Жарится на костре кровь овцы, Запах плывет во все концы. Вкусный запах с дымком К небесам валит, Хара-Зутан ничком Молитвы творит.
Но девять черных шулмасов Запах, видно, не различают, На запах крови, на запах мяса, На молитвы не отвечают. Трое суток Хара-Зутан Молитвы творил. До изнеможения он устал. На коленях мозоли набил. Не может своего он добиться. Не хотят шалмасы ему показаться. Перестал он молиться, А начал ругаться. Разозлился он и осмелился, Начал он шалмасов высмеивать: — Вы, сидящие в глубине дыры, Вы, властители тартарары. Властелины всей преисподней, Вы оглохли, что ли, сегодня? Девять старых и злых шалмасов, Вы забыли как пахнет мясо? Животы ли у вас заболели, Что давно жаркого не ели? Без еды вы там все засохли, Или попросту передохли? Так бранился он и ругался, Над шалмасами насмехался. Не пропали его старанья, Слышит он в глубине земли, И шуршанье и дребезжанье, Будто мыши там заскребли.
Снова пал Ноен на колени, Когда медленно из дыры. Кверху выплыли, словно тени, Все властители тартарары. Окружили они молельщика. Окружили его, хулителя. — Это кто тут на нас клевещет? Мы такого еще не видели! — Понабросились, повалили, Грудь коленкой ему сдавили Так, что сердце его вот-вот Кверху выскочит через рот.
Начал Хара-Зутан трепыхаться, Начал Хара-Зутан задыхаться. Уж душа расстается с телом, Все же высказать им успел он. — У животного, если хотят убить, Кровь выпускается, Человеку, если хотят умертвить, Слово высказать разрешается.— Лежит Хара-Зутан, лежит. Глазами ворочая. — Ну скажи, так и быть. Чего ты хочешь? — Слышат они слова Хара-Зутана, А душа у него, как известно, черная. — Зарезал я для вас барана, Я думал, что вы проворнее. На девяти вертелах мясо зажарил вам, Каждому шалмасу — вертел Каждому шалмасу молитву воздам, Но и вы послужите мне, черти. Девять черных, преисподних шалмасов В одно мгновенье сожрали все мясо.
— Ну, а теперь, когда нас ублажил, Какая у тебя обида, скажи, Ведь мы мастера по мести, По клевете, по раздорам. - Должен я отомстить невестке И ее одному батору, И самому Абаю Гэсэру, Оскорбления не прощу. Все своими руками я сделаю, А у вас поддержки прошу. Для Тумэн-Жаргалан хатан Уже придумал я наказанье. Отправлю я Тумэн-Жаргалан В мучительное изгнанье. От Гэсэра, из дворца, из золоченых стен Отправлю я ее к Абарга-Сэсэн, В страну, Где все деревья с корнями выдернуты, В страну, Где все наизнанку вывернуто, В страну холодную, В страну бесплодную, В страну бесславную, В страну бестравную, В страну. Где солнца не бывает совсем. К дьяволу, К демону, К Абарга-Сэсэн! А пока эта месть моя не исполнится, Не сможет сердце мое успокоиться. Об этом я молитвы вам возношу, Вашей помощи и поддержки прошу. В какой день наказание состоится? В какую ночь моя месть совершится? Каким способом невестку И племянника Абая Гэсэра Перебросить с их законного места К дьяволу Абарга-Сэсэну ?
На разостланном потнике Хара-Зутан-Ноен Злым шалмасам усердно молится он, То плашмя лежит, то на колени встанет, Кланяется, пока спина не устанет. Тогда черные злые шалмасы, Нажравшиеся жертвенного мяса, Не стали Хара-Зутана чествовать, А стали его учить, как действовать. — Нашими объедками Накорми ты невестки своей рабыню. Отбросы эти заставь ее скушать. Сам убедишься. Она отныне Все приказанья твои будет слушать. Будет верно тебе служить, Задуманное поможет осуществить. Овечью кровь, Которую ты в кишках сберег, Пусть рабыня положит Невестке в правый сапог. Да, Когда все во дворце уснут, Пусть положит она ее госпоже В правый унт. Девять коварных шалмасов Над кровью этой девять раз дунули. Девять черных шалмасов Над кровью этой девять раз плюнули, Девять раз на нее взглянули, Девять раз через нее перешагнули. Теперь эта кровь сбереженная. Стала завороженная.
— Вторую кишку с кровью овечьей Пусть рабыня тоже во дворец пронесет, И когда ее госпожа уснет беспечно, К левой поле халата пришьет. Да Пусть прицепит ее к левой поле дэгэла, Чтобы исполнил ты свое дело. После этого Сто коров Из господских дворцов Выпусти наружу пасти. После этого Сто голодных телят, Что не ели три дня подряд, На коров пасущихся напусти. Телята набросятся коров сосать, А рабыня должна тревогу поднять, Госпожу она должна разбудить, На улицу выбежать убедить. Если не вскочит твоя невестка, Выпусти коров не сто, а двести, Напусти на коров двести телят, Не евших и не пивших пять дней подряд. Если невестка и тут не вскочить умудрится, Выпусти коров не двести, а триста. Напусти на них триста голодных телят, Не пивших и не евших семь дней подряд. Тут уж хозяйка вскочит, Навести порядок захочет. Унты впопыхах натянет, В унтах ногами притопнет. На кишку она с кровью встанет, Кишка от этого лопнет. А потом она в легкий халат оденется, Накинув халат, отряхнется, Кишка от левой полы отцепится, Кровь из кишки прольется. Тогда на море Мунхэ-Манзан, На долину Моорэн, на горы и лес Упадет густой, непроглядный туман, Пыль поднимется до небес. Твой племянник и внук Абай Гэсэр Удалой Наглотается этой пыли злой, Туманом злым он надышится, Голос смерти ему послышится. Начнет он болеть, Начнет он хиреть. А Тумэн-Жаргалан хатан Начнет Гэсэра жалеть. В священной книге прочитает она изречение, В чем Гэсэр найдет излечение, Прочитает она там указание, Что леченье его в ее изгнании. Чтобы мог ее муж излечиться, Она сама в изгнание удалится.
Так, Нажравшись жертвенного мяса, Среди пустыни голой, безводной, Учили Хара-Зутана шалмасы, Коварные властители преисподней. После этого Хара-Зутан, А душа у него, как известно, черная, Обратно поехал из чуждых стран, Дорога длинная и неторная. Скалы и горы С разгону конь перескакивает, Широкое море С разбегу он перемахивает, Стрельчато-синий жеребец Скачет не касаясь земли, Абая Гэсэра золоченый дворец Уже сияет вдали. Вот уж у цели Хара-Зутан-Ноен, Коня к коновязи привязывает он. Находит он рабыню невестки своей. Шелка и золото развернул перед ней Объедками шалмасов он ее накормил, Огрызки мяса она доела, Кишки с овечьей кровью вручил, И рассказал, что надо ей делать. После этого, Довольный и, со спокойной душой, Отправился он к себе домой. Встречает дома его жена. Встречая, недовольно бормочет она: - Все бы тебе ловчить-хитрить, Расставлять хитроумные сети, Скучно тебе, должно быть, жить Без коварства на этом свете. Хара-Зутан от жены отмахнулся, На постели шелковой растянулся. Однако спать ему не спалось, Лежал он, век не смыкая, Радовался, что дело его сбылось, Что исполнилась дума злая. Между тем На дворец Абая Гэсэра И его жены молодой. Опускаются сумерки серые. Опускается мрак ночной. Весь дворец засыпает мирно, В нем не спит лишь одна рабыня. Дождалась она, когда все уснут, К госпоже прокралась в покои, И кишку кровавую в левый унт Подложила левой рукою. А другую кишку, как велели ей, Прицепила к левой поле халата. Темной тенью, Ночной темноты темней. Проскользнула из спальни обратно. А когда настало утро раннее, Следуя совету злобному и коварному, Выпустила она из господских дворов Сто недоенных тучных коров, А также выпустила она сто телят, Которые есть и пить хотят. Телята к коровам со всех ног понеслись, Телята коров сосать принялись. После этого Рабыня подождала немного И подняла во дворце тревогу.
— Ой, ой, ой, Беда над моей головой. Сто голодных телят Коров сосут, Коров они совсем отдоят, Коровы молока не дадут. Эти крики услышала Тумэн-Жаргалан Сквозь утренний сон, как сквозь туман, И решила: — Подумаешь — сто коров, потеря не велика, Если сто коров не дадут молока. Не буду вставать, посплю пока. Тут рабыня Выпустила из господских дворов Двести недоенных тучных коров, А также выпустила и двести телят, Не пивших и не евших три дня подряд. Телята к коровам со всех ног понеслись, Телята коров сосать принялись. После этого Рабыня подождала немного И подняла во дворце тревогу. - Ой, ой, ой, Беда над моей головой! Двести голодных телят Коров сосут, Коров они совсем отдоят, Коровы молока не дадут. Эти крики Сквозь сладкий сон, как сквозь туман, Услышала Тумэн-Жаргалан. И подумала: - Двести коров—потеря не велика, Не буду вставать, посплю пока. Тогда рабыня Выпустила из господских дворов Триста недоенных тучных коров, А также выпустила триста телят, Не пивших и не евших пять дней подряд. Телята к коровам со всех ног понеслись, Телята коров сосать принялись. После этого Рабыня подождала немного И подняла во дворце тревогу. - Ой, ой, ой, Беда над моей головой! Триста голодных телят, Триста коров сосут, Коров они совсем отдоят, Коровы молока совсем не дадут. Эти крики Сквозь утренний сон-туман Услышала Тумэн-Жаргалан. — Триста коров,— подумала,— это не пустяки, Такая потеря мне не с руки. Этим молоком Можно войско все напоить, Сливками-творогом Можно тысячи накормить. У мужчины, любящего поспать, Потник твердеет, У женщины, любящей поспать, Разум беднеет.— Быстро вскочила она среди темноты, Служанок своих окликнула, Натянула на ноги унты, Халат на плечи накинула. Левой ножкой она притопнула, Кишка кровавая в унте лопнула. На кишку Тумэн-Жаргалан наступила, Кишку кровавую раздавила. Нога у нее в крови взмокла, От брезгливости она вздрогнула, Полой халата она тряхнула, Кровь овечью всю расплеснула. Брызнула кровь на железный таган, Таган над очагом — пополам. Брызнула кровь на самый очаг, Огонь в очаге мгновенно зачах. Камни очага раздробились, Кровавые ручьи заструились, Под ногами кровавые лужи, Потекла кровь наружу. Заклубился над землей кровавый туман, Вот что наделала Тумэн-Жаргалан. А кровь широкой рекою К морю потекла, к водопою. Потекла она к морю Мунхэ-Манзан, Потекла она через долину Моорэн, Пылью заклубилась по всем местам, Грязью замесилась выше колен.
В это время Абай Гэсэр Удалой Гостил у Алма-Мэргэн молодой. На рассвете открыл он окна, Полюбоваться на полный месяц. Видит — небо кровью намокло, Вместо неба — грязное месиво. По времени — утро, Но темным-темно, Абай Гэсэр мудрый Пошире открыл окно. Видит, Над морем Мунхэ-Манзан Плавает кровавый туман. Повсюду пыль заклубилась, Повсюду грязь замесилась. По обширной долине Моорэн Грязь замесилась выше колен. Вдохнул Абай Гэсэр клубящейся пыли, Красные круги перед глазами поплыли, За стенку держась, на улицу вышел, Собственной смерти голос услышал. Тумана красного Гэсэр надышался, Собственной смерти показался, Показался он предкам, давно умершим, Показалось время ему уменьшенным. А в глазах в это время Огнем горит, А в голове в это время Болью болит. — Железный обруч принесите,— Гэсэр говорит,— На голову натяните, Он боль утолит.— Но от обруча, от железного, Голова болит сильнее прежнего. Тогда К Тумэн-Жаргалан Гэсэр прискакал. И Тумэн-Жаргалан он так приказал: — Ты послушай меня, Тумэн-Жаргалан, Поднимись-ка ты на небо за тринадцать стран, В самую верхнюю страну небесную, Отыщи там книгу чудесную, Эту книгу почитай, полистай, Полистав-почитав, поточнее узнай: По какой это причине Я пыли злой надышался, По какой это причине Я собственной смерти показался. По какой это причине У меня голова болит, И какое лекарство мою боль утолит. Ни минуты не мешкая, Тумэн-Жаргалан Наверх поднялась за тринадцать стран, В страну верховную, в страну небесную, Отыскала там книгу чудесную. Материнскую книгу она открыла, Светлые очи в книгу вперила. Красивым пальчиком по строчкам водит, Нужное место в книге находит. Увидев строчки, она читает, Читая строчки, все понимает. Содержится в книге указание, Что только тогда спасется Гэсэр, Если Тумэн-Жаргалан в изгнание Отправит он к дьяволу Абарга-Сэсэн. А если жену свою не выгонит, От болезни он не излечится. Так сказала небесная книга, Материнская книга, извечная. Опечалилась Тумэн-Жаргалан, Прочитавши такое дело, И на землю грешную, сквозь туман Светлой звездочкой полетела. Вверх посмотрит она — плачет горестно, Вниз посмотрит она — страшно, боязно. А внизу ее Абай Гэсэр дожидается, Голова его болит, разрывается. Вот предстала перед ним Тумэн-Жаргалан, Его надежда, его посланница. Смотрит в очи ему Тумэн-Жаргалан, Смотрит в очи ему и кланяется. Все что в книге она прочитала, Без утайки пересказала. Что содержится там указание: Лишь тогда спасется Гэсэр, Если ее самое в изгнание Он отправит к дьяволу Абарга-Сэсэн. А если жену свою не выгонит, От болезни он не излечится… Так сказала книга великая, Материнская книга, извечная. Нахмурился Удалой Абай Гэсэр, Мысли его мрачны, Тяжело у него на сердце. Жаль ему молодой жены.
Так они дружно жили, Так друг друга любили. Такая она послушная, Такая великодушная, Такая она разумница, Такая она красавица… Лучше уж смерть-разлучница, Чем такое предательство. Отдать ее добровольно, Отослать к Абарга-Сэсэну… Разве это не больно Гордому Абаю Гэсэру? — Лучше я от болезни сдохну,— Говорит он своей жене,— Чем от позора сохнуть В разлуке тебе и мне. То, что сказал он мудро, Может быть, трое знали. Но все это ранним утром Уж сто человек повторяли. А к вечеру друг от друга Знала уж вся округа, Знали уж все селенья Абая Гэсэра решенье. При решеньи таком отчаянном Загоревал народ, запечалился. Жалко им, Что Гэсэр от болезни умрет, Но жалко им, Что жена в изгнанье уйдет, Золоченого дворца — украшение, Всем суровым сердцам — укрощение. В это время Тумэн-Жаргалан, о муже скорбя. Свое решенье приняла про себя. Где бы ни жить — все равно дышать, Где бы ни быть — под небом ходить. Меня страдания не страшат, Как в книге написано — тому и быть. Стала она тайком, понемногу Собираться в дорогу. — Небо,— говорят,— знает, Земля,— говорят,— болтает, Земля,— говорят,— слухом полнится.— Гэсэр лежит, не беспокоится, Гэсэр лежит и болеет, А народ Тумэн-Жаргалан жалеет. Узнали день ее отъезда, Узнали час ее отъезда, Толпами ко дворцу валят повсеместно. В последний раз на нее взглянуть, В далекий путь ее проводить, На прощанье ободрить как-нибудь, Словами прощальными наградить. Значит, Не только мужчина весь в тревожных замыслах, Значит, И женщина вся в ожидании утомительном, Оказалась Тумэн-Жаргалан и жалостливой, Оказалась Тумэн-Жаргалан и решительной. Безногих за ней на руках несут. Слепых за ней поводыри ведут. Провожая ее, бежит народ. Руки тянутся к ней со всех сторон. За одежду ее хватаются, С царицей своей прощаются. Плачет народ, прощаясь с нею. Ожерелье она рвет с лебединой шеи. Ожерелье она рвет тройное. Рассыпает его над толпою. Рассыпает горстями жемчуг, Да слова прощальные шепчет. Рассыпает она все сразу, Изумруды, лалы, алмазы. Только тот остается алмаз, Что висит на реснице у глаз. Люди ползают на коленях, Собирают они каменья. Люди ползают среди пыли, Про царицу они забыли. А она в это время ловко Обернулась красной лисой, Обернулась лисой-плутовкой И исчезла среди лесов.
В миг, когда в лису превратилась, На три видимости удалилась. Во второе мгновенье ока, Оказалась в стране далекой, Но в стране той, чужой и дальней. Приняла она вид нормальный. И пешком в виде странницы бедной По дороге пошла она. Без еды идет, без обеда, Без ночлега идет, без сна. Где одна страна вдруг кончается, Там другая страна начинается. С каждым днем вокруг все темнее, С каждым днем вокруг холоднее. Очень сильно она голодала, Очень сильно она страдала, Очень сильно она измучилась, Очень сильно она устала. Стало солнце ее просвечивать, Все точеные косточки видно. Лунный свет стал ее просвечивать, Даже тени ее не видно. Но живая шла, не умершая, И душа ее не уменьшилась. Кровь струится в ней, как и прежде, Сердце бьется в ней, как и прежде, В этом сердце живет надежда. Из далеких чуждых пределов, Шепчет, шепчет жена Гэсэру: — Уж ты витязь, могучий витязь, Хорошо, что меня не видишь. Далеко ушла, а есть мне нечего. Даже солнце меня просвечивает. Стала тонкой я, как тростиночка. Стала легкой я, как былиночка. Только сердце бьется, как прежде, Только в сердце живет надежда. По небесному указанью, Как священная книга велит, Ухожу я в это изгнанье, Но уход мой тебя исцелит. Наберешься опять ты силы, Станет все, как и прежде было, И баторы твои и луки. Ты возьмешь оружие в руки. Не забудь ты тогда меня, Оседлай своего коня, Злые силы все победи, И меня ты освободи.
Так бредет она вдаль, качается, Куда ветер холодный дует, Вниз посмотрит она — печалится, Вверх посмотрит она — горюет. Назад посмотрит — вороны вьются, Вперед посмотрит — слезы льются. Из правого глаза слезинка — кап! Образовался великий светлый Байкал. Из левого глаза слеза слетела, Образовалась великая светлая Лена. Так идет Тумэн-Жаргалан Среди туманных, холодных стран, А на шее у нее, На шелковой тесьме, Мудрой бабушки Манзан-Гурмэ Серебряный талисман. С гибко-нежной шеи она талисман снимает, В бело-нежной руке она его держит, Наговоры над ним начинает. Заговорные слова шепчет. «Талисман мой, серебряный талисман, Подарок бабушки Гурмэ-Манзан, Окажись сейчас не у меня в руке, А окажись сейчас от меня вдалеке. Окажись ты мой серебряный талисман В далекой и милой земле Хатан, На берегу широкого моря Мунхэ, А не у меня в руке. Окажись, где вода. Которую я в детстве пила. Окажись, где земля, На которой я в детстве жила. Ты, которого держит моя рука, Проберись на дно глубокого сундука. Среди моих одежд притаись и лежи, Родною сторонку мне покажи. После этого серебряный талисман, Что был ей дороже всех, Изгнанница Тумэн-Жаргалан Высоко подбросила вверх. После этого Идет она дальше, Но не так тяжело, как раньше. Идет она, Голода уж не чувствуя, Идет она, Усталости уж не зная. Оглянулась назад—о, чудо! Позади вся страна родная. Великое море синеется, Ходит белыми волнами. Долина Хатан виднеется, Цветущими травами полная. Леса, как шкура бобровая. Под солнцем переливаются, Лежит вся земля, как новая, Реки по ней извиваются. Слышатся там Голоса людей. Слышится там Ржанье коней. Слышится там Крик петухов, Слышится там Мычанье коров. Отвела Тумэн-Жаргалан Прощальный взгляд от родной страны, Вперед поглядела она, а там Холмы стоят все черным-черны. Темно впереди и пустынно, Мертво впереди и постыло. В пустоту, в темноту, в черный туман Переступила черту Тумэн-Жаргалан. Сердце ее за тонкими ребрами Бьется трепетно, бьется робко. Вниз она посмотрит — горюет. Как былинка она качается, Куда ветерок подует. Остановилась, прежде чем сделать шаг, И про себя подумала так: «Если буду такой я слабой, Пропаду у дьявола черного, Я ж — царица, не просто баба, Стану хитрой я, упорной. Быть не время нежной да трепетной, Время сильной быть и умелой…» Сразу мысли ее стали крепкими, Сердце сразу окаменело. И тогда уж в туман и мрак Она сделала новый шаг. Под ногами ее то глина, То пески бесплодно-сыпучие, Впереди ее то долина, То лесная чаща колючая. Сквозь чащобу она продирается, В глубь чужой земли пробирается.
Вот на низменном берегу, На зеленом большом лугу, Птицы пестрые, как сороки, Но размером больше быка… Убежать — подкосились ноги, Слева — круча, справа — река. Испугалась она до дрожи, И не знает куда идти: В горы нет никакой дорожки, Через реку брод не найти. А сороки ее окружают, Расклевать ее угрожают. Угрожают ей клювы острые, Острие железных когтей. Вдруг верхом на сороке пестрой Человек подлетает к ней. Человек совершенно голый, Прикрывает мошну ладонь. В поводу сороку подводит, Словно то настоящий конь. Но ведет себя не по-хамски, А здоровается по-хански. Смотрит он не по-дьяволиному, А достойно, по-соколиному. Смотрит он на женщину весело, Задает ей вопросы вежливо. — Путь короткий ваш или длинный, Вам какая светит звезда? Из какой вы пришли долины, Направляетесь вы куда? Тумэн-Жаргалан, царица, Отвечает голому рыцарю: - Родная долина Хатан Тесноватой мне показалась, Чужая долина, где пыль да туман, Попросторнее мне показалась. Мой муж Абай Гэсэр Надоел мне совсем. Больше мне нравится дьявол Абарга-Сэсэн. С ним я счастье свое найду, Вот куда я теперь иду. Отвечает ей голый рыцарь: - Узнают по полету птицу. Узнают мечты по словам, Узнают слова по делам. Сразу видно, что вы — царица, Помогу я охотно вам.
Он сажает ее на сороку, Через реку везет широкую И высаживает на лугу, На другом уже берегу. Пробирается дальше странница, Из родной стороны изгнанница.
Под ногами ее то глина, То пески бесплодно-сыпучие, Впереди ее то долина, То — лесная чаща колючая. Вот на низменном берегу, На зеленом большом лугу, Птицы серые, как вороны, Но огромные, как коровы. Испугалась царица до дрожи, И не знает куда идти: В горы нет никакой дорожки, Через реку брод не найти. А вороны ее окружают, Расклевать ее угрожают. Угрожают жене Гэсэра Острием железных когтей. Вдруг верхом на вороне серой, Человек подлетает к ней. Он ведет себя не по-хамски, А здоровается по-хански. Смотрит он на женщину весело, Задает ей вопросы вежливо.
— Путь короткий ваш или длинный, Вас какая ведет звезда? Из какой вы пришли долины, Направляетесь вы куда? Тумэн-Жаргалан, царица, Отвечает этому рыцарю:
— Родная долина Хатан Тесноватой мне показалась, Чужая долина, где пыль да туман, Попросторнее мне показалась. Мой муж Абай Гэсэр Надоел мне совсем. Больше мне нравится Абарга-Сэсэн. С ним я счастье свое найду, Вот куда я теперь иду.
Отвечает тогда ей рыцарь. — Узнают по полету птицу. Узнают мечты по словам, Узнают слова по делам. Сразу видно, что вы — царица, Помогу я охотно вам.
На ворону ее сажает, Через реку перелетает, И высаживает на лугу, На другом уже берегу.
Пробирается дальше странница, Из родной стороны изгнанница. Под ногами ее то глина, То пески бесплодно-сыпучие, Впереди ее, то — долина, То — лесная чаща колючая.
Вот на низменном берегу, На зеленом большом лугу, Меж рекой и горами черными, Волки серые и огромные. Испугалась царица до дрожи, И не знает куда идти: В горы нет никакой дорожки. Через реку брод не найти. А волки серые ее окружают, И заесть ее угрожают. Они рыскают, они шастают, Они с голода зубами клацают. Обступают жену Гэсэра Волки-чудища все плотней. Вдруг верхом на волке же сером, Человек подъезжает к ней. Человек совершенно голый, Прикрывает мошну ладонь, И второго волка он гонит, Словно то настоящий конь. Но ведет себя не по-хамски, А здоровается по-хански, Смотрит он не по-дьяволиному, А достойно, по-соколиному. Смотрит он на женщину весело, Задает он вопросы вежливо.
— Путь короткий ваш или длинный, Вас какая ведет звезда? Из какой вы пришли долины, Направляетесь вы куда? Тумэн-Жаргалан, царица, Отвечает голому рыцарю:
— Родная долина Хатан Тесноватой мне показалась. Чужая долина, где пыль да туман, Попросторнее мне показалась. Мой муж Абай Гэсэр Надоел мне совсем, Больше мне нравится Абарга-Сэсэн. С ним я счастье свое найду, Вот куда я теперь иду.
Отвечает ей голый рыцарь: — Узнают по полету птицу. Узнают мечты по словам, Узнают слова по делам. Сразу видно, что вы царица, Помогу я охотно вам. Посадил он ее на волка, И велел держаться за холку, Через реку ее переправил И на том берегу оставил.
Дальше в путь она отправляется, Путь изгнанницы продолжается. Заходит она в страну пустынную. Заходит она в страну постылую. Хонин-Хото была та страна, Безводна и бесплодна лежала она, Земля та была холодная, Земля та была голодная, Постоянно там было ветрено, А травы никакой там не было. А деревья там с корнями выдернуты, А все там наизнанку вывернуто. Только проскальзывая под тремя преградами, Течет там река с тремя водопадами.
Когда Тумэн-Жаргалан Через эту землю идет, Об этом Абарга-Сэсэн хан Особенным знанием узнает. Белоснежного коня он седлает, Быстроногого коня славного, Встречать царицу он выезжает. Где растет сосна пятиглавая, Выезжает он в поле просторное, Где дорога большая, торная. Там под древней сосной, Под пятиглавой сосной Встретился он с царицей Как муж с женой.
Он приветствует ее по-хански, Он здоровается с ней по-царски. Говорит он ей словами рыцаря: — Узнают по полету птицу, Узнают мечты по словам, Узнают слова по делам. Сразу видно, что вы царица. Очень рад я, царица, вам.— Все ее тонкие красивые места Он гибко обнял, Все ее полные прекрасные места Он плотно обнял. Обнимая и в лицо ей глядя, Правую красную щеку поцеловал. Левую прекрасную щеку погладил. За правую руку ее он берет, К своему шатру тянет-ведет. За левую руку ее он берет, К своей постели тянет-ведет…
В это время Абай Гэсэр С каждым днем поправляется. В это время Абай Гэсэр Прежних сил набирается. В это время Абай Гэсэр В постели своей встает-поднимается. Снова жизнь для него начинается. Смотрит он на себя — Сильнее и лучше стал, Возвратилось к нему его могущество. Мужчина, родившись, думает, Кто для него находкой будет, Женщина, родившись, думает, Для кого она находкой будет. Мужчина, родившись, думает, Что захватывать будет. Женщина, родившись, думает, Кем захвачена будет. Так решивши в ту пору, И сил набираясь день ото дня, Приказал он баторам Приготовить коня. Травы наедался конь На двадцати алтайских пастбищах. Сил набирался конь На двадцати горных зеленых склонах. По крупной гальке Бэльгэна ведет, Чтобы черные его копыта крепкими были. По черному льду Бэльгэна ведет, Чтобы круглые его копыта никогда не скользили. К ветру мордой Заставляют его стоять, Ветер горный вдыхать Заставляют его. Мордой к вихрю летящему Заставляют его стоять. Вихрь крутящийся Заставляют его вдыхать. Ключевой водой Из чашки его напоили. Живой травой Из горсти его накормили. По горным местам его водят, Чтобы на сокола был похож, По ровным местам его водят, Чтобы на ястреба был похож. Проделав все это, Шелковый потник на Бэльгэна накидывают. Закончив все это, Вогнуто-серебряным седлом Бэльгэна седлают, Пластинчато-серебряным подхвостником круп обтягивают, Сплошным серебряным нагрудником грудь обхватывают, С десятью пряжками подпругой коня перетягивают, С десятью язычками ремнем его засупонивают. Краснодеревый кнут под седло продевают, Полукруглый повод на луку седла набрасывают. Все снаряженье к коню прилаживают, Вокруг коня удовлетворенно похаживают. К расписанно-серебряной коновязи Коня привязывают, О полной готовности коня Абаю Гэсэру сказывают. После этого, Сшитые из семидесяти лосиных кож, Плотно-черные штаны Гэсэр натягивает. Со вставками из рыбьих кож, Свободно-черные унты Ступнями ног растягивает. Ярко-шелковую накидку, Для сражений-битв предназначенную, На плечи накидывает. Семьдесят сверкающих пуговиц Силой пальцев своих Снизу вверх застегивает, Серебряно-винтовой десятисаженный кушак Вокруг себя опоясывает, Его оставшиеся концы Аккуратно с боков запихивает. После этого Водами семидесяти дождей не промоченные, Остриями семидесяти стрел не пробитые, Угольно-черные доспехи на спине укрепляет. Серебряный, длинный, Величиной с речную долину, Боевой колчан на левый бок прикрепляет. Узорно-серебряный, боевой, С косое поле величиной, Налучник сбоку подвешивает. О белые кости не ломающийся, В горячей крови не размягчающийся, Державно-булатный меч привешивает. Семьдесят пять стрел Плотно за спиной закрепил, Девяносто пять стрел Веером расположил, Так что В холод от них теплее будет. Так что В жару от них прохладнее будет. Похожую на копну травы, Соболиную шапочку на себя надевает. Похожую на пучок травы, Кисточку на шапочке поправляет. Звездно-белый шлем надел на голову, Стал похож на большую гору, То не солнце сверкает, То не дуб листвой шелестит, То Гэсэр в боевых одеждах стоит. И оделся Гэсэр и обулся, Перед зеркалом так и сяк повернулся. Где пылинка — ее сдувает, Где соринка — ее счищает. В зеркало, С расправленный потник величиной, Гэсэр погляделся: Хорошо ли он обулся-оделся. А оделся он так, Что никакой меч его не возьмет. Снарядился он так, Что никакая стрела его не пробьет. Укрепился он так, Что никто его одолеть не сможет, Не повалит и не положит. После этого, Чтобы голода не чувствовать десять лет, Рот себе паучьим жиром смазал. После этого, Чтобы голода не чувствовать двадцать лет, Губы себе червячьим жиром намазал.
В это время Почтенный Саргал-Ноён, В это же время Почтеннейший Сэнгэлен-Ноён Пришли, чтобы в путь Гэсэра проводить, Пожаловали, чтобы его по-родительски благословить. В путь они его провожают, По-родительски благословляют, Удачи и здоровья желают.
— Желаемых мест удачно достигни,— говорят. — Настигаемого врага мгновенно настигни,— говорят. — То, что искать собрался, найди,— говорят. — То, что победить собрался, победи,— говорят. — Счастье и удачу народу добудь,— говорят. — Дорогу на родину не забудь,— говорят.
После этого, Величественным движением Открывая перламутровую дверь, Гэсэр наружу выходит теперь. Неторопливым движением, Не уронив ни соринки с ног, Перешагивает мраморный порог. Со спокойным и красивым лицом Выходит он из дворца на крыльцо. Крыльцо это так устроено, Что не слышно его под пятками. Крыльцо это так просторно, Что бегать бы там кобылицам с жеребятками. Медленными движениями, без суеты, По ступенькам серебряным, с высоты, Ни разу на лестнице не оступясь, Идет Гэсэр туда, Где резная серебряная коновязь. Красный шелковый повод От коновязи Гэсэр отвязал, Конец этого повода Он в правую руку взял, Ногу в чисто серебряное стремя Со звоном он вдел, В якутско-серебряное седло Он прочно сел. После этого, У повода правую сторону натянув, А левую сторону ослабляя. Морду коня в нужную сторону повернув, Он его по солнышку идти заставляет. После этого, Там, где стояла резная серебряная коновязь, Только облаком красная пыль взвилась. Да над дальней Алан-горой Что-то молнией просверкнуло. Да за дальней Алан-горой Шапка с кисточкой промелькнула. Затихает вдали лошадиный скок, Гэсэр отправился на восток.
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?
Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».
Александр Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Он был вторым ребенком Николая Вертинского и Евгении Скалацкой. Его отец работал частным поверенным и журналистом. В семье был еще один ребенок – сестра Надежда, которая была старше брата на пять лет. Дети рано лишились родителей. Когда младшему Александру было три года, умерла мать, а спустя два года погиб от скоротечной чахотки отец. Брата и сестру взяли на воспитание сестры матери в разные семьи.
Выдающийся философ своего времени Николай Александрович Бердяев мечтал о духовном преображении «падшего» мира. Он тонко чувствовал «пульс времени», многое видел и предвидел. «Революционер духа», творец, одержимый идеей улучшить мир, оратор, способный зажечь любую аудиторию, был ярким порождением творческой атмосферы «серебряного века».
О ней написано тысячи статей, стихов, поэм. Для каждого она своя, неповторимая – любимая женщина, жена, мать… Именно о такой мечтает каждый мужчина. И дело не во внешней красоте.
Виктор Васнецов – прославленный русский художник, архитектор. Основоположник «неорусского стиля», в основе которого лежат романтические тенденции, исторический жанр, фольклор и символизм.
Василию Владимировичу в феврале исполнилось 95 лет. Уже первые рассказы и повести этого влюблённого в природу человека, опубликованные в 70-е годы, были высоко оценены и читателями, и литературной критикой.
Постоянные читатели газеты знакомы с творчеством Ирины Лебедевой и, наверное, многие запомнили это имя. Ей не чужда тонкая ирония, но, в основном, можно отметить гармоничное сочетание любовной и философской лирики, порой по принципу «два в одном».
Трудно найти человека, рожденного в СССР, кто не знал бы композитора Евгения Крылатова. Его песни звучали на радио и с экранов телевизоров, их распевали на школьных концертах и творческих вечерах.
На произведениях Виталия Валентиновича выросло не одно поколение людей, способных чувствовать красоту мира природы, наблюдать за жизнью животных и получать от этого удовольствие.
С 2009 года в Иркутске действует добровольческий образовательный проект «Высшая народная школа (ВНШ) для людей пенсионного возраста», девиз которой «Не доживать, а жить!» В этом году школке исполняется 15 лет…
