"Судьбы людские" (Архив 2010 года)

 

 

 

«Не живём, а выживаем…»

Владимир Максимов

Да, вот вспомнилось не вдруг это выражение знакомого деда из сельца Токма, Катангского района, у которого мы квартировали несколько дней, выйдя из тайги, с промысла. Семидесятые годы прошлого века. Древность-то какая!

Нам молодым, крепким парням – преддипломникам, казалось тогда, что вся наша жизнь впереди – лишь нескончаемая вереница побед, азартных приключений, счастья. Фарта, одним словом. Как и было до сих пор. И дед, которому было тогда столько же, сколько мне теперь – чуть за шестьдесят, виделся поэтому, если уж не шерстистым носорогом, вытаявшим где-то из вечной мерзлоты, то замшелым таёжным пнём точно. Казалось он совсем ничего не понимал в этой весёлой штуке  по имени жизнь, не чувствовал её карнавального разноцветья.

Впрочем, надо отдать ему должное, он ни на что не жаловался. Хотя, на вопрос: «Как жизнь?» неизменно отвечал: «Не живём, а выживаем помаленьку…».

- Вы, что же, разве пенсию не получаете?- спрашивал я его порой.

- Как не получать – получаю,- охотно отзывался он.-- Двадцать семь рублёв, как колхозник. Я ведь из Аларского района. Там жил и работал. А сюда, на чистые воздуха, из-за болезни жены мы перебрались. Да только ничё ей не помогло…

На этом он обычно умолкал. Да мы его особо и не расспрашивали ни о чём. Иные темы занимали нас…

Сейчас, как и тот дед, я пенсионер и вдовец… Правда, до ухода жены в мир иной я не ощущал этой отвратительной ухмылки нищеты, которую чувствует в нашей стране наверное каждый пенсионер.

Жена заведовала, пожалуй, самой большой лабораторией в Лимнологическом институте и получала, по-видимому, не плохо. Во всяком случае, за телефон, за квартиру, электроэнергию – платила она. И я даже не знал, сколько всё это стоит. Хотя и ворчал порою, что за жильё наше вообще бы платить не надо, как за предаварийное…

Дом наш стоит в центре города, можно сказать, в двух шагах от областной администрации. Построен он был в 1937 году и снаружи выглядит даже нарядно. Подкрашен, оштукатурен, где надо. Крыша, вот, недавно перекрыта новым железом. Однако, внутри – на лестничных площадках и в квартирах полный упадок. Межэтажные деревянные балки просели. Полы от этого, что горки. По потолку и стенам трещины, сколько их не замазывай и не забеливай, прикрытые местами обоями. Окна страшные, щелястые настолько, что соленья, оставленные на подоконнике в кухне на ночь, замерзают в банках. И это ещё при заклеенных рамах. Батареи парового отопления – здоровенные чугуняки, а тепла от них мало. Сантехники же,- когда их вызываешь, ибо температура в квартире пятнадцать – восемнадцать градусов всю зиму стоит,- только руками разводят. Трубы, говорят, надо менять. Вода из крана тоже частенько не горячая, как положено, а чуть тёпленькая бежит…

В советские времена, хотя бы, был график капитальных ремонтов домов через определённое количество лет. Наш дом, согласно этому графику, должен был ремонтироваться, аж, в 1987 году, как уверяли нас тогдашние владельцы дома – Чаеразвесочная фабрика, развалины которой мы, вот уже несколько лет, наблюдаем за окном. Ведь теперь новые времена! Олигархов, ворья и жулья – дикого капитализма то есть. Поэтому и простой человек ныне – лишь разменная монета для властьимущих. О нём и вспоминают-то только накануне выборов. Нужно же кому-то светлых обещаний надавать. А если обратиться такой человек  в соответствующие организации с тем же ремонтом – ответ один: «Квартира приватизирована – делайте ремонт сами» рискнёт А если рискнёт такие-нибудь льготы, положенные ему, с государства «срубить», ему такое количество справок, справочек и справчонок предложат предоставить, что и оставшейся жизни не хватит, чтобы все их собрать.

Я не знаю каков «прожиточный минимум» в нашем регионе, но зато точно знаю, что на пенсию прожить невозможно! Для наглядности приведу цифирь, как известно – самый веский аргумент в любом споре.

Значит, вышел я на пенсию в июле 2008 года, проработав до этого не мене тридцати лет в различных должностях. То-то было радости! Наконец-то, буду иметь хоть какие-то карманные деньги! Поскольку последние пять лет, перед пенсий, я нигде не работал. Не работал по просьбе жены и сына, наблюдающих мой ежедневный раздрай между писанием статей  для родной редакции и собственно писанием: рассказов, повестей, на которые сил у меня уже почти не оставалось. Ни душевных, ни физических. И это постоянно раздражало: разрыв между существом и существованием. Между призванием и зарабатываньем средств на жизнь, на прокорм себя и семьи. А годы стремительно мчались, а сделанного в литературе казалось так мало. Спасибо моим родным, что они меня из этого круговорота, где я бегал, словно белка в колесе, выдернули. Спасибо сыну и жене за те счастливые пять лет: с 55-ти до 60-ти, за которые я сумел написать и издать две очень неплохих, судя по отзывам читателей, книги…

Однако «пожировать» мне пришлось не долго. Правда, к апрелю 2009 года, когда из-за непрофессионализма врачей умерла моя жена, пенсия составляла уже 4552 рубля 24 копейки. И этой суммы, увы, не хватило, чтобы заплатить за нашу трёхкомнатную, в 56 квадратных  метров, квартиру, ибо я заплатил в первый месяц вдовства (все цифры привожу по квитанциям оплаты) 2772 рубля 10 копеек за жильё. За телефон (Интернет, абонементная плата, переговоры) – 1926 р. 56 коп. За электроэнергию – 300 рублей. Итого: 4698 р. 66 коп. То есть, коммунальные «услуги» (слово это могу взять только в кавычки, ибо они очень слабо различимы) «съели» на 146 рублей 42 копейки больше того, что я получил! Тут-то я и запаниковал. А на что же жить?! И как жить? Ведь у меня даже нет своего огорода, как у того деда из Токмы, с которого он кормился.

Я не на шутку запаниковал. Тем более что цены, практически на всё, как по команде, при каждом повышении пенсии тут же шли вверх…

«Отказаться от Интернета? Но им пользуюсь не только я, но и сын, постоянно рассылающий в различные организации свои резюме и пытающийся безуспешно, вот уже больше года, устроится на работу, соответствующую его университетскому образованию. Да и даст это полторы тысячи экономии, не больше. Два раза за продуктами на рынок сходить. Ну, если очень экономно – три. Но месяц на такую сумму вдвоём всё равно не прожить! Тем более что сын мне пока ничем помочь не может. Сам перебивается случайными заработками, да ещё за учёбу в «художке» платит. Ну, ладно, после жены – спасибо Лимнологическому институту и сотрудникам её лаборатории – у нас есть какие-то деньги. Но что делать, когда они закончатся?..».

А тут ещё, как на грех, башмаки прохудились. И надо бы купить новые. А на что? Слава Богу, уж март наступил. Так что скоро можно будет на демисезонную обувь перейти.

Как известно, беда не приходит одна. Она тянет за собою целую вереницу всяких  бед, неудач. Вот и у меня, от нестерпимого горя от потери близкого человека, от постоянных мыслей, за этот год без жены, как выжить? Повылезали неведомые дотоле болячки и давление безжалостно, подобно ценам, полезло вверх. Однако, выписанные врачом лекарства, снижающие давление, я купить не смог, ибо цены на них были значительно выше даже самого высокого моего давления.

В общем, получался какой-то замкнутый круг. Я чувствовал себя волком, обложенным со всех сторон красными флажками. И как тут не вспомнить Василия Макаровича Шукшина с его горькой фразой: «Простому человеку во все времена живётся не просто». И действительно, вспоминая своих родителей, я помню, что они постоянно, по выражению мамы, «выкручивались», дотягивая от зарплаты до зарплаты. Хотя всю жизнь честно трудились. А выйдя на пенсию не только сами кормились со своей «дачёнки», но и нас с сестрой с неё же подкармливали. А ведь мама моя больше сорока лет проработала медсестрой в различных лечебных заведениях! Однако пенсия у неё была, увы, не великая. Отцу, правда, повезло больше. Да и то только оттого, что успел повоевать с Японией в Великую отечественную войну. От этого и пенсия у него была пошибчее. Но и на отцову пенсию, даже одному, в Пхукет всё равно не съездить…

Это я чего о Тайланде-то заговорил.

Недавно встретил на улице, как раз перед  8 марта, выпорхнувшую из такси, давнишнюю свою приятельницу, удачно вышедшую в своё время замуж за чиновника, который стал потом «видным областным политиком», постоянно куда-то избирающимся. То в городскую, то в     областную думу, то ещё куда, подальше от Иркутска… Зато, поближе к Москве.

Так вот, эта весёлая щебетунья, вся уже (это в начале-то весны), как шоколадка, поделилась со мной, от полноты чувств, и оттого что её загар не остался незамеченным, своими предпоследними новостями.

- Это я в Пхукете, на Андаманском море так загорела. Мы туда с друзьями уже не первый год, недельки на две, в конце зимы ездим. Здорово! Из стужи в лето – нырк! И тебе, кстати, советую съездить. Тем более что это обходиться не так уж дорого. Во всяком случае, дешевле, чем в Сочи отдохнуть. Съезди, развейся, советую.

- Как-нибудь съезжу,- пообещал я, безо всякой, впрочем, надежды на выполнение своего обещания.

- Ну, пока!- проворковала «шоколадка» бальзаковского возраста, чмокнув меня по старой памяти в щёку. – Извини – куча дел! Маникюр надо сделать, причёску соорудить. Мы с Серёжей вечером на банкет идём к друзьям. Годовщина их новой фирмы!- пояснила она свою чрезвычайную занятость, уже на отрыве от грешной земли, унося с собой запах  неведомых мне духов и полноту жизни.

А я, поверьте, нисколько не завидуя ей, побрёл своей дорогой, размышляя о своих палестинах.

«К сестре бы, в Ангарск, надо съездить. Давно не виделись. Да, вот, цены на автобус увеличились… А сейчас, надо пойти хлеба купить, молока…». И тут мне припомнилось стихотворение уже, увы, ушедшего из жизни ангарского поэта: «Когда бы не проблемы молока, они б ушли, как эти облака…». От этого воспоминания мне стало чуть повеселее. Подняв же взор к небу, я никаких облаков на нём не обнаружил. Оно было серое и низкое, как жизнь большинства наших соотечественников.

За молоком я решил пойти («Хоть и подальше – зато подешевле») в «социальный отдел» рынка «Сезон», размышляя по дороге о том что основная «удавка» для пенсионера - это, всё же, не цены на продукты, а ЖКХ. Потом – медицина, если, не дай Бог болеешь. И только на третьем месте – еда.

«Впрочем, всё не так уж безнадёжно. Немцы вот «электронку» прислали. Снова собираются перевести мои «Байкальские повести». Значит, будет хороший, даже очень хороший, гонорар. В разы превышающий скромные гонорары начисляемые за творческий труд в нашей стране, а то и не начисляемые вовсе… Ничего, выживем как-нибудь. Тем более что за февраль пенсия моя составила уже 5982 рубля 48 копеек! А с первого апреля ещё грозятся надбавить. Правда, и плата за коммуналку с нового года увеличилась… И может быть права та старушка, стоящая передо мной в очереди в «социальный отдел», подслеповато разглядывающая ценники. И, после ознакомления с ними, устало сказавшая: «Лучше бы уж они совсем не набавляли пенсии. А то шуму много, а толку мало. Только добавят чуть – тут же цены на всё вверх скакнут».

"Удостоен степени лекаря с отличием…"

Ольга Горощенова

Маленький, худенький старичок, опираясь на палочку, медленно шёл, шаркая ногами по улице Ленина. Он направлялся из своего дома, что на улице Киевская в глазную клинику, где его с нетерпением ждали пациенты, коллеги и студенты. Это был Захарий Григорьевич Франк-Каменецкий, профессор медицины, в честь которого ещё при его жизни была названа одна из улиц Иркутска.

Недалеко от теперешнего рынка "Фортуна", где недавно находился завод им. В.В.Куйбышева, есть небольшая, уютная улочка, носящая имя врача-офтальмолога Захария Григорьевича Франк-Каменецкогоi. Он проработал в Сибири более полувека, и оставил неизгладимый след не только в сердцах вылеченных им пациентов, но и на карте нашего города. В областном архиве сохранились свидетельства жизни и деятельности искусного врача, одного из крупнейших офтальмологов страны.

Захарий Гершонович (Григорьевич) Франк-Каменецкий родился в Литве в городе Вильно (Вильнюс) 13/26 мая 1874 года, по национальности еврей, вероисповедания иудейского. Родители его были по социальному происхождению мещане и занимались до революции 1917 года торговлей. Успешно окончив I Виленскую гимназию (1892), он поступил в Харьковский университет на медицинский факультет, который окончил в 1897 году со свидетельством: «Удостоен степени лекаря с отличием...»

Захарий Григорьевич избрал своей специальностью глазные болезни, трудовая деятельность профессора насыщена и очень разнообразна. Много лет он отдал железной дороге (1908 - 1926), военным организациям: успел послужить по мобилизации врачом в царской армии (1904 -1905; 1915-1918), в войсках белых правительств ( 1919), и в Красной Армии (1920-1921).

В 1900 году Захарий Григорьевич был командирован на службу в глазной отряд комитетом по постройке Сибирской железной дороги. Это была железнодорожная линия Челябинск-Иркутск. Отряд развёртывал временную деятельность для оказания необходимой помощи в различных населённых пунктах.

"Призванный по мобилизации в 1915 г. на военную службу, заведовал глазными отделениями Иркутского, позднее Читинского военных госпиталей, а в 1917 г. глазным отделением подвижного военного госпиталя на германском фронте. По возвращении в Иркутск работал в глазном отделении клинического военного госпиталя, сначала ординатором при заведующем проф. Чирковском, а после отъезда последнего из Иркутска, заведовал отделением до ликвидации госпиталя", - пишет он в автобиографии.

Судьба связала З.Г. Франк-Каменецкого с медицинским факультетом Иркутского университета в апреле 1921 года, когда местным исполкомом и Губздравотделом была выделена под глазную клинику бывшая лечебница доктора Михайловского. После прочтения пробной лекции он стал первым преподавателем кафедры глазных болезней. Заведующим же был избран В.П. Иванов - организатор офтальмологической службы Иркутской области. Последним были созданы первые "летучие" отряды по борьбе с трахомой среди жителей Восточной Сибири. Трахома  - заболевание опасное и быстро распространяющееся. Поэтому нужны были экстренные меры по борьбе с ней. Позднее, благодаря настойчивому труду З.Г. Франк-Каменецкого в Сибири было открыто первое трахомное отделение на 15 коек, базировавшееся на кафедре глазных болезней.

Имея богатый практический опыт в военной травматологии, в годы Великой Отечественной войны З.Г. Франк-Каменецкий был хирургом-окулистом и ведущим консультантом в глазных эвакогоспиталях. В Иркутске располагалось множество военных госпиталей, куда поступали раненые, прошедшие несколько этапов эвакуации, нередко с тяжёлыми осложнениями. Здесь было открыто два эвакогоспиталя для раненых с повреждением глаз.

О высокой работоспособности З.Г. Франк-Каменецкого вспоминал выпускник медицинского факультета, известный невропатолог и почётный гражданин Иркутска Х.Г. Ходос: "У себя дома он устроил маленькую больничку, а на факультете заведовал кафедрой глазных болезней. Захарий Григорьевич защитил докторскую диссертацию по разновидности глаукомы, и теперь эта болезнь называется "Глаукома Франк-Каменецкого."

Захарий Григорьевич пользовался большой популярностью как врач не только у населения Иркутской области. К нему съезжались на консультации люди из разных городов России. Ведь он спас зрение и вернул к полноценной жизни не одну сотню людей. Примером тому могут служить письма пациентов, наполненные искренней благодарностью за оказанную врачебную помощь и что, немаловажно, за чуткое, доброе отношение к ним доктора.

"Уважаемый Захарий Григорьевич!

Выражаю Вам глубокую благодарность за оказанную мне врачебную помощь, за чуткое, внимательное отношение как к больной. На 67 году своей жизни я потеряла полностью зрение, по случаю чего обращалась ко многим врачам за медпомощью, которые отвечали, что на возврат зрения надежды нет. Тогда через 2 года, когда окончательно ослепла, я обратилась к Вам, и в 1940 г. в Иркутской глазной клинике Вы сделали мне операцию обоих глаз,  возвратили мне зрение, которым пользуюсь до сего времени…

с уважением, М. Никоть." 03.02 1943 г.

Таких добрых, волнующих писем было немало отправлено на адрес З.Г.Франк-Каменецкого. И, на мой взгляд - это лучшая награда, которую только может получить врач и человек. Так распорядилась судьба, но у четы Франк-Каменецких не было детей. И всю нерастраченную любовь он отдал профессии и ученикам. Последнее пристанище Захарий Григорьевич обрёл на еврейском кладбище, что в Лисихе. Но как мне сказали сотрудники кафедры глазных болезней, за могилой никто не ухаживает, и она находится в плачевном состоянии. А почему бы студентам медицинского университета не взять шефство над могилой профессора?

 

"Худой периуд" Петра Симутина

Василий Гинкулов, г. Иркутск

По окончании Иркутского пединститута в 1952 году я получил направление на работу в Шелеховскую среднюю школу Тайшетского района. Старинное село Шелехово вольготно раскинулось на левом берегу Бирюсы. Дома добротные, на две половины, с отдельным входом в каждую, крыши шатром. Заплоты крепкие бревенчатые, ворота массивные, калитки с большим кольцом. В центре села одноэтажная школа.

В школе самой заметной фигурой был Василий Михайлович Гайдалёнок, преподаватель истории, здоровяк под 180 сантиметров росту. Суровый, замкнутый, всегда погружённый в себя. Он смотрел прямо перед собой, но вроде бы никого не видел, по коридору на урок шагал огромными шагами с указкой в правой руки и казался суворовским гренадёром, идущим в штыковую атаку.

После вуза он два года работал в райкоме партии, насмотрелся на беспросветную колхозную нищету, на пьянку председателей колхозов со своими подручными, с приезжими райкомовцами и обкомовцами, понял, что весь партаппарат деградировал, выродился, сгнил на корню и потому, чтобы исправить положение, надо стучаться выше.

Ночами настучал на пишущей машинке трактат объёмом более двухсот страниц со своими выводами и турнул эту "телегу" в ЦК партии. Оттуда жалобу отфутболили в обком - разобраться. Приехали двое обкомовцев и четыре часа мурыжили Гайдалёнка, доказывали ему, что он скатился на позиции врага партии, советской власти, колхозного строя, что он оппортунист, ревизионист, троцкист, паникёр, требовали каяться, признать свои ошибки, но ничего не добились. Тогда его исключили из партии и фактически сослали в село, где половина населения-- ссыльные украинцы и литовцы под надзором комендатуры.

Однажды в воскресный день я пришёл к Гайдалёнкам и застал у них только что вошедшего ледащего крохотного мужичонку, прямо-таки пигмея. Усевшись на табурет, он закинул ногу на ногу, и я с изумлением воззрился на его обувь - что-то невообразимо пестрое, наподобие корзиночек. Лишь внимательно присмотревшись, я понял, что это поярковые валенки дореволюционного производства, в детстве я их видел у самых бережливых стариков, подшитые, латаные, но на них было такое множество кожаных, войлочных и тряпичных заплат, что о самой основе можно было только догадываться!

Созерцая уникальные эти обувины, я все ж таки улавливал суть разговора. Пётр Симутин, отец семерых детей, предлагал учителю и его жене Наде, аптекарше, купить козу, дающую по пять литров молока.

- Какой вам резон продавать козу, если у вас такое большое семейство? - недоумевал Василий Михайлович.

- Так у них, наверное, коровьего молока хватает, - догадалась Надя,-- а коза лишняя.

- Нету коровы, третий год уж нету. Всё повывелось. Такой худой периуд, значитцы, подошёл. Такая линия. Никакой живности вопше на заднем дворе нету-ка. Одна коза осталась, и ту приходится продавать, - монотонно, безвольно распустив губы, тусклым замогильным голосом толковал о своём безвыходном положении человек-пигмей.

- Да зачем же вы продаете козу?! Ведь у вас дети малые?! - взревела белугой Надя, такая же дебелая, породистая, как и её супруг. - Как же они будут без молока?! Сена что ли, не заготовили?!

--Сено-то есть, да финисист не даёт покою. Недоимки, мол, шибко много накопилось. Вот он и говорит, фин-то, продай, говорит козу, а деньги мне, говорит, потом отдай, и станешь ты тогда, говорит, чистым пролетарием.

- Так и говорит?! - возмутилась Надя, - вот подлец! Ещё и насмехается!. Какой ужас! - обхватив голову руками, она аж застонала.

В комнате на целую минуту воцарилась жуткая тишина. Мы пытались переварить фантастически неправдоподобный и в то же время вполне обыденный кошмар и ввести его в русло нормальный человеческих буден.

- И что же вы, Петр Акимович, намерены теперь делать? - спросил Гайдалёнок.

- Что что делать? - он легонько шевельнул заскорузлыми ладонями, лежавшими на коленях. - Еслиф никто здеся не возьмёт, не миновать везти её в город. Рублей за пятьсот, продам.

- И что же потом? Куда эти деньги? - спросила Надя.

- Деньги-то? Дак это...- мужичек помедлил, обдумывая.  - Деньги, однако, фину, придётся отдать...

- Финансисту-- деньги ? - лихоматом заревела Надя, её всю трясло от ярости. - Да вы в своём ли уме, Петр Акимович?! У вас семеро детей, а вы...вы... Разве ничего не надо купить для детей, приодеть их получше?

- Да как же не надо? - охотно согласился крестьянин, но яростный взрыв негодования хозяйки дома нисколечко не повлиял на его невозмутимое спокойствие. - На школьников-то кой-как расстарались, самой собой, босиком да с голым задом не пошлёшь в школу, ну а те, мальцы-то, все босы и голы.

- Ну вот видите, - продолжала Надя, - на эти деньги купите ситцы на платьишки, то, сё, конфет, например, да мало ли что подвернётся! А фину - фигу с маслом ему! Что он с вас возьмёт? Конфисковать имущество не имеет права. Да его, имущества-то, как я понимаю, и нет, поди никакого!...

- Да какое там имущество?  Всё имущество - дети, - вяло подтвердил пигмей.

После уходя гостя,  долго молчали. Потом Надя стала возмущаться безропотностью, забитостью крестьянина, граничащей с психической ненормальностью.

Много позже я узнал от своей хозяйки, что в 1937 году Симутина арестовали как врага народа, что он сидел в тюрьме и вернулся едва живой. Я решил при первом удобном случае познакомиться с ним, получше его узнать и понять. В конце третьей четверти из разговоров в учительской узнал, что Алексей Симутин, ученик 7-а, не ходит школу, пилит с отцом дрова в сельпо, у них кончилась мука, нечем детей кормить. Под видом проверки я пошёл к Симутиным в дом.

Симутины обитали в маленькой, худенькой избёнке, жалкой по сравнению с просторными пятистенками по-соседству. В избе грязь и теснота, пахло псиной и помоями. Хозяин сидел на скамеечке у окна и подшивал детские валенки. Мальчик и девочка за столом готовили уроки. Ещё один ребёнок, босой, в рубашонке, юркнул за печь. Оттуда выглянула бабища с растрепанными волосами, на голову выше мужа и вчетверо массивнее его, с младенцем на руках, сосавшим огромную, как коровье вымя, грудь. Кивком головы поздоровалась и исчезла. Мебель - лавки и табуреты, кроватей только две.

- Вы нашшот Лексея? - догадался Петр, не прерывая работы. - Дак видите, какое оно дело-то, снял его со школы. Не до ученья, стало быть. Н-да. И сам на колхозную работу не хожу. Хлеб кончился у нас, вот оно какое дело-то. Худой периуд у нас. А на одной картошке, сами понимаете, им не выдюжить до весны. Я то хоть на лебеде могу, на чём угодно, мне хуть бы что, а детишки, они ведь растут. Им ведь это, питание для организма нужно. А в картошке - в ней что? Крахмал. Н-да, вот оно какое дело. А в мае, как только подойдёт посевная, сразу всё наладится. Я ведь тракторист, а трактористам аванец положен, сразу, без никаких, н-да. Такой порядок, такой закон. Другим нет, жди конца года, что там отломится или нет, а нам совсем другая статья.

Речь Петра Симутина текла монотонно, усыпляющее, как ручеёк в лесу, я слушал его и улыбался, удивлялся и любовался этим непритязательным мужичком, пигмеем внешне, но геркулесом по духу, сравнивал его с ванькой - встанькой, по которому танк пройдёт, а он, вдавленный в грязь,  тот час подымется, как ни в чём не бывало! Уходя, я пригласил Симутина заходить по- соседски запросто, и он вскоре пожаловал в своих бессмертных валенках и согласился рассказать о злоключениях в чекистских застенках.

- Хлеб-то мы тогда убрали вовремя, богатый урожай был, более двадцати центнеров с гектара, рассчитались честь по чести и с государством, и с людями, кого нанимали, да вишь властям в районе что-то не поглянулось-- разбазаривание, дескать, колхозного добра, подрыв государства, политику стали клепать нам, ну, правленью колхозному. А что хлеб под снег уйдёт, еслиф людей со стороны не пригласить, об этом у них голова не болит. Им только бы врагов народа откопать. Такая линия тогда была, везде их искали, врагов энтих. Ну и замели нас, всё правленье во главе с председателем. Сознавайтесь, дескать, что у вас была тайная организация, связь с иностранными шпиёнами. Мы ему, следователю, толмачим, что нанимали не каких-то хфашистов, немцев али японцев, а своих, сельских, советских людей, рабочих с маслозавода, уборщиц школьных, но ему об наших хлеборобских делах слухать не интересно, он совсем о другом речь ведёт: кто главный был в организации, откуда инструкции получали, может, ишшо и вооружённое восстание хотели поднять. Уши вянут такую ересь слухать. Долго тянулась ета безобразия. Он ведь что делал, следователь-то, и расстреливал, и вешал меня сколь раз.

"Подпишешь?" - кричит. "Нет, - говорю, - ету филькину грамоту подписывать не буду, ето ваше сочиненье, вот сами его и подписывайте, воображение у вас, говорю, шибко здорово работат" - "Становись к стенке, я тебя расстреливать буду!" - "Пожалуй, - отвечаю,-- мне ето не трудно". Он свой наганишко наставит, им пужат, буду, дескать, шшитать до трёх". - "Да мне-то что, - я ему, - хоть до тышши шшитайте, мне  совсем без разницы". Ну, пришшурит он левый глаз и кричит: "Р-р-аз! Ну что, надумал? Будешь подписывать?" - "Да нет,-- говорю, -- мы с вами об этом досыта наговорелись, сколько можно воду в ступе толчи?" "Два-а? - кричит.-- Ну, а теперь будешь?".  "Да с какой ето стати? - отвечаю. "Три! - орёт он и стрелят, а пуля-то рядом с ухом в стенку-- шварк!

Следователь ржёт, как жеребец, ну, мол, счастье твоё, что промахнулся, а то б уже на том свете был, давай подписывай бумагу и дело с концом. "Да что жа ето за насмешки? - я ему выговор делаю. - С какой ето радости я должен вранье подписывать?!" - "Вставай - он орет, --опять к стенке, раз такой упрямый, я тебя взаправду расстреляю!" Ну и опять глаз щурит, до трех шшитает и в стенку пуляет. А в другой раз вешать меня приматся. Петлю на шею надеват и старую песню поёт, не подпишу ли я бумагу. Вздёрнет он меня. А сам на часы смотрит, чтобы я не до смерти удушился. Ну, потом опускает меня на пол, ведро холодной воды на голову выливает. А когда я в сознанки приду, он прямо закатывается от смеха. "Да ты что, живой, что ли? Ну, счастье твоё, а я уж думал ты покойник. Вот бумага, подписывай скорее!" - "Нет, - говорю, - гражданин следователь, зря время тратите, зря мучаетесь, хошь тышшу раз вешайте, всё равно не омманете!".

Так и не подписал. А потом тюрьма. В Нижнеудинске. Сунули в камеру, а там людей, как сельдей в бочке. Не дыхнуть. Да ишшо параша ета воняет. Душегубка да и только. Другой стоит, стоит да из сознанок и вышибится, а то и вовсе окачурится. Да падать то некуда, со всех сторон зажатый. Ну, покойников, конечным делом, убирали. Да что толку? Мертвяка уберут, заместо него двух живых втолкнут. Шибко ноги уставали, гудом гудут, а потом и вовсе отерпнут, вроде это не ноги, а чурки под тебя подставлены. Ночь придёт - спать некуда лечь, так стоя и спишь. А лёжа спать только два часа в сутки можно было. График такой составляли сами. Ни постели, ни одеяла не давали, в чем тебя взяли, в том и ложишься на пол, а пол бетонный.

Через два года выпустили меня. Послабление вышло тогда из Москвы для тех, кто поклёп на себя не подписал. Ночью вытолкали нас, троих, днем-то стыдно. А мы на ногах стоять не можем. Полком ползём, а холодно, в ноябре это уже. На улице ни души. Может, тык бы и околели в ту ночь, да один-то был тамошний. Вот к нему на квартеру и приползли. Жена и плачет, и смеётся. Давай нас раздевать, да мыть, да кормить. Через три дня я уже мог на ногах стоять. Голова-то ишшо кружилась и дрожь в ногах, но ето ничего. Попрошшался и потопал на вокзал.

Иду по городу и дивлюсь: жизнь-то на воле идёт своим чередом. По улицам народ шнырят. И мужиков много, каждый по своим делам торопится, в магазины заходят, выходят, разговаривают, смеются. Посмотреть на них, вроде бы и не знают, что в тюрьмах-то творится. В тюрьме всякое болтали: в Москве, дескать, такую политику выдумали - на воле оставить только баб да ребятишек, а мужиков в тюрьмах, да лагерях держать, что шибчей работали и не бунтовали. А чтоб народишко не перевёлся окончательно, баб осеменять искусственно, как коров. Смех смехом, а похоже было, что так оно и есть.

Ну, вернулся я в Тайшетский район и зашёл к сеструхе, к старшей. Глянула она на меня - и в рёв. Никуда не пушшу, говорит, пока не подыму. Цельный месяц я окалачивался у неё. Уж она кормила, поила, как могла. Я-то думал: совсем поправился, а домой приехал, все только головами кивали: заморили, дескать, тебя в тюрьме, кожа да кости остались, да и в костях соки все пропали. Опосля жена-то говорила: не чаяла, что одыбаю, думала, так и зачеврю. А я вот ничо, оклемался,  выровнялся. Н-да, крепкий, значитца, организим у меня, вот оно какое дело. До тюрьмы-то у нас один Лёшка был, а ноне семеро...

 

Алексеевы, Кимильтейские долгожители

Олег Суханов,  член Союза журналистов России

Николай Александрович Алексеев

Герой Социалистического труда Николай Александрович Алексеев работал в Кимильтее участковым врачом. Его сын, Герой Советского Союза, лауреат Государственной премии СССР, адмирал Владимир Николаевич Алексеев родился в семье врача 8 сентября 1912 года. Отец адмирала прожил 100 лет.

Это письмо Ленин написал Сталину 21 октября 1921 года с просьбой помочь перебраться Алексееву в Москву. Вот текст письма:

«И. В. Сталину

т.Сталин!

Прошу Вас прочесть и дать тов. Михайлову.

Очень рекомендую подателя тов. Николая Александровича Алексеева. Я знаю его с 1902 года, с Лондона, где вместе работали в «Искре»
Лет на 10 был закинут в Сибирь и хотел бы опять выбраться в центр. Надо ему помочь переселиться в центр, ибо по десятку лет сидеть в Сибири чрезмерно; хуже чем чрезмерно. Его надо бы заменить в Сибири кем-либо из абсолютно надёжных, честных, старых партийцев: безобразий и глупостей делают «коммунисты» в Сибири бездну.

Ленин»

Из биографической справки

Алексеев Н.А. (партийные клички — Андреев, Угрюмый) социал-демократ, искровец, со II съезда РСДРП — большевик, по образованию врач, революционную деятельность начал в конце 90-годов в Петербурге. Весной 1897 года вступил в петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». В начале 1898 года был арестован и выслан на 4 года в Вятскую губернию (г. Слободск), откуда в 1899 году бежал за границу...

Лондон. Март 1902 года

По тихой Сидмаузе-стрит, обдумывая предстоящую встречу, неторопливо шагал человек. Падал мокрый снег. Алексеев направлялся в редакцию еженедельника «Джастис», где хотел договориться о печатании «Искры». Он получил письмо из России от товарища по партии Юлия Цедербаума (Мартова), который срочно просил найти типографию: редакция меняла адрес.

Редактор «Джастис» Гарри Квелч внимательно выслушал русского: «Печатать можно, но справляйтесь силами своих наборщиков».

Николай перебирал в памяти всех эмигрантов «Союза русских социал-демократов» и остановился на уроженце России немце Шиллере, работавшим когда-то переплётчиком.

В конце марта Алексеев неожиданно получил письмо от Ленина: тот просил подыскать квартиру для членов редакции. Николай выполнил поручение и стал ждать встречи с известным в революционной среде Владимиром Ульяновым, которого знал по письмам Мартова и некоторым работам об изменении мира. 30 марта Ленин с Крупской выехали из Мюнхена в Лондон.

Он не верил в социальное равенство

Алексеев стал помощником секретаря редакции Крупской: зашифровывал переписку с Россией. Получил возможность наблюдать за работой будущего вождя, который вникал во все вопросы, связанные с содержанием и выпуском газеты, сам продумывал способы доставки «Искры» в Россию. 29-летний Николай поймал себя на мысли, что попадает под влияние этого человека, его воли и, главное, идеи. Он попытался оказать сопротивление и, когда в одном из номеров «Джастика» вышла статья Ленина о близости социальной революции, высказал своё сомнение в верности содержания публикации. Ленин строго взглянул на оппонента, прищурился и сказал: «А я, батенька, надеюсь дожить со социальной революции».

Из «Искры» в пламя

После II съезда РСДРП Николай расстался с Мартовым и стал представителем большевиков в Лондоне, где в апреле 1905 года состоялся новый — III съезд РСДРП. Съезд разрабатывал тактику и организацию вооружённого восстания.

--Вот так-то, батенька, - хитро прищурился Ленин и напомнил Николаю разговор трехлетней давности.

--А я сомневаюсь в успехе, - твёрдо ответил Алексеев.

--Посмотрим, кто будет прав, - на одной интонации сказал Ленин и продолжил: - А вы, товарищ Андреев, несёте теперь ответственность перед историей как секретарь и делегат съезда...

На съезде Алексеева захватил главный разговор о политическом органе демократической диктатуры — временном революционном правительстве.

...Встреча с Россией состоялась через несколько месяцев на баррикадах декабрьского восстания. Алексеев в Петербурге участвовал в издании «Вестника жизни» и «Волны».

Революция потерпела поражение — и вновь началась подпольная работа. Николай в 1911 году перебрался на жительство в Сибирь и стал работать врачом сначала в Тулуне, а потом в Кимильтее — ближе к железной дороге, чтобы поддерживать связь с ЦК. Здесь в 1912 году и родился мальчик — будущий адмирал и учёный. До новой революции оставалось пять лет.

Из биографической справки

После февральской революции 1917 года Алексеев работал в объединённой социал-демократической организации в Иркутске в качестве члена полкового комитета Иркутского совета военных депутатов. В годы гражданской войны — председатель Киренского ревкома.

Москва, 1921 год

В столицу приехал на II Всероссийский съезд политпросветов, слушал выступление Ленина о «Новой экономической политике и задачах политпросветов». Последний раз он видел вождя четырнадцать лет назад в Куоккале, где Ульянов давал Николаю почитать переписку с Богдановым. Алексеев в Москве ждал встречи с новым хозяином России.

После вечернего заседания Крупская послала Николаю записку: «Приходите к нам. Ильич будет дома».

Ленин хитро улыбался, сощурив глаза и вдруг сказал: « А не хватит ли вам, батенька, сидеть в Сибири? Вы нам здесь нужны». Он взял лист бумаги и размашисто написал записку Сталину.

Покоритель океанов

Родители-революционеры мечтали, чтобы сын стал врачом, но он сам сделал выбор. В московской квартире адмирала все атрибуты моряка и учёного: модели кораблей, тома «Атласа океанов». Владимир Николаевич — один из авторов этого труда, он был заместителем ответственного редактора — адмирала Флота Советского Союза Горшкова. Герой Советского Союза Алексеев лауреатом Государственной премии СССР стал в 1980 году. Над рабочим столом — портрет отца, под стеклом на столе — портрет матери: в памяти далёкий сейчас Кимильтей, где он побывал и взрослым. В Кимильтейской средней школе время отмеряли корабельные часы, хранилась модель его торпедного катера.

Сухопутный Кимильтей, а сколько из него мужчин отслужило на флоте! Учительница Светлана Степановна Ханюкова помнила всех. На лучших кораблях Тихоокеанского флота, как ракетный крейсер «Варяг» и «Александр Суворов» прошли кимильтейцы флотскую закалку.

--Мечтать о море, любить его можно вдали от океанских просторов, но чтобы понять эту стихию, сродниться с ней, нужно стать настоящим моряком, - рассказывал мне Владимир Николаевич. - Вспомните адмирала Ушакова, который родился в Мордовии, вдали от всех морей и даже озёр. Мне очень приятно, что Иркутская область направляет в Военно-Морской Флот призывников, в том числе из родного моего Кимильтея.
Он сам нашёл дорогу к морю в пятнадцать лет.

Нелегка матросская служба

В школьные каникулы Володя с другом отправлялся к Чёрному морю и нанимался на суда матросом. Первой была «Галатея» - бывшая царская яхта, превращённая в каботажное грузовое судно. Через год он плавал на парусно-моторном боте «Вулан», частном судне предпринимателя Купчия. Подросток выполнял роль грузчика, ставил паруса и чистил кастрюли.

В Ленинградское морское училище поступил в 1929 году уже опытным морским волком. Плавать начал на торговых судах, сходил в загранку, а в девятнадцать лет стал помощником капитана.

В октябре тридцать третьего пришёл в военный флот. Ходил штурманом на подводной лодке, позднее стал командиром отряда торпедных катеров. Война застала его на Тихом океане. Его отправили учиться в Военно-морскую академию.

Охотники за караванами

Баренцево море северо-восточнее побережья Норвегии. Июнь 1944 года.

Варангер-фьорд весь просматривался в хорошую погоду. В такой обстановке трудно выходить в точку торпедного залпа, но катерники готовились к таким атакам.

Вражеский конвой насчитывал более двух десятков вымпелов. Шесть крупных транспортов сопровождали три эсминца и сторожевики. Командир дивизиона торпедных катеров капитан 2-го ранга Владимир Алексеев понимал, что в условиях полярного дня, при большой горизонтальной видимости справиться с таким конвоем восемью катерами нелегко. Он избрал тактику удара с максимально коротких дистанций. Катера дивизиона благополучно промчались вдоль мрачных норвежских скал, мимо береговых батарей врага. В дали появились силуэты больших кораблей, вытянувшихся в кильватерную колонну. Грохнули пушки конвоя, и фонтаны воды поднялись над катерами.

Алексеев решил атаковать на полной скорости, ударить широким фронтом разом по всем транспортам. Катера под дымовой завесой неслись на конвой, сближение продолжалось десять минут в скрежете и визге металла. В воздухе роем носились снаряды крупнокалиберных автоматических пушек. Одного бы хватило для катера с бензиновым мотором при прямом попадании. Катер флагмана едва увернулся от контратаки конвоя и успел дать торпедный залп по крупному транспорту. Через секунды, показавшиеся Алексееву вечностью, раздался взрыв, и вражеское судно, переломившись пополам ушло на дно студёного моря. Катер лёг на курс отхода.

Дивизион возвращался в Рыбачий с одной потерей, потопив десять фашистских кораблей.

Северный флот. Ноябрь 1944 года

5 ноября командиру дивизиона капитану 2-го ранга Алексееву за «потопление семнадцати кораблей противника за исключительно короткий промежуток времени» было присвоено звание Героя Советского Союза. В честь героя при вручении награды исполнили самую популярную песню Северного флота «Прощайте, скалистые горы».

Их песни слов не выкинешь

По поводу песни на Северном флоте много споров. Право на первенство оспаривали подводники, моряки больших корабля, даже летчики, и, конечно, катерники. Кому посвятили песню поэт Николая Букин и композитор Евгений Жарковский? Ведь после её первого исполнения по радио, она стала гимном защитником Заполярья, но Владимир Николаевич  утверждал:

Песня посвящается нам, катерникам, и вот почему: на Рыбачьем в основном базировались мы. Букин, когда приезжал от газеты «Краснофлотец», выходил в море  с катерниками. Поэт почувствовал рейд на нашем катере – и слова родились такие : «кипящая бездна», «поднимает и снова бросает». Только на катере в шторм можно испытать подобное.

Всё возможно, из песни слов не выкинешь, а по сей день напев её увековечен в памятнике на сопке «Зелёный мыс», на берегу Кольского залива, где каждые полчаса звучат музыкальные позывные «Прощайте скалистые горы».

..На параде Победы Алексеев шёл впереди сводного полка Военно-Морского Флота.

В адмиральском мундире

Успехам Алексеева сопутствовала на только храбрость, но и высокий интеллект. То воспитание, которое он получил в родительском доме, в семье подлинных русских интеллигентов, которое укрепилось и получило развитие в среде морского офицерства. Он блестяще, как отец, владел английским языком со всеми его нюансами, свободно разговаривал по-польски, знал немецкий, понимал всех, с кем приходилось общаться по долгу службы. После войны уже контр - адмиралом он закончил Академию Генерального штаба с золотой медалью. Ему поручали ответственные миссии.

В 1973 году, в период холодной войны, в Вашингтоне от имени Советского правительства он подписал протокол к соглашению между СССР и США о предотвращении инцидентов в открытом море и в воздушном пространстве. В восьмидесятые годы Алексеев был консультантом своей альма-матер – Академии Генштаба, немало времени уделял общественной деятельности в ДАСААФ, писал мемуары, был бессменным председателем Федерации судомодельного спорта СССР.

Среди многочисленных наград Героя Советского Союза есть иностранные «Командорский крест» и «Государственное знамя» 2-й степени. Возле кинотеатра «Баргузин» в Иркутске один из переулков носит его имя.

Алексеевых по праву можно считать сибирскими долгожителями: отец умер в год своего столетия, а сыну ныне 97 лет.

 

Бриллиант твёрже стали

Директор музея истории ИрГТУ к. ист.н., доц., О.А. Горощенова,
к.г.-м.н., проф. Ю.А Чернов - Почетный профессор МонТУ

Пётр Михайлович Хренов

15 декабря  2010 года исполняется 90 лет Петру Михайловичу Хренову - нашему выдающемуся выпускнику, доктору геолого-минералогических наук, профессору, заслуженному геологу РСФСР, заслуженному деятелю науки Республики Бурятия. П.М. Хренов награждён орденом Трудового Красного Знамени, знаком губернатора Иркутской области «За заслуги перед Иркутской областью». Пётр Михайлович внес значительный вклад в развитие минерально-сырьевой базы Восточно-Сибирского региона как геолог, учёный, педагог, руководитель крупного отраслевого института ВостСибНИИГГ и МС.

В 2008 г. музей истории ИрГТУ выпустил воспоминания П.М. Хренова «Судьба геолога», книга сразу же стала библиографической редкостью. В ней наш знаменитый выпускник рассказывает о различных периодах его жизни, о встречах с интересными людьми, зарубежных поездках, создании отделения Академии наук в Иркутске.

Сегодня Пётр Михайлович имеет такую же твёрдую и принципиальную позицию, как и тогда, когда он был руководителем крупного геологического научного объединения: геология – основа нашей цивилизации, к природным ресурсам нужно относиться разумно, а матушку-землю необходимо беречь и залечивать её раны, полученные после изъятия полезных ископаемых. Пётр Михайлович первым в Иркутске заговорил об охране природы, разработал курс «Экология окружающей среды».

«Что касается нефти, – отмечает учёный, – если мы будем добывать её такими хищническими методами, как сегодня, то российское «чёрное золото» закончится уже через 15 – 20 лет. Поэтому не надо тешить себя иллюзиями и думать, что нефти не будет «когда-нибудь в отдалённом будущем». Эта катастрофа вполне может произойти уже при нынешнем поколении...».

Учёный не только предупреждает, но и предлагает конструктивные меры по исправлению перекосов в разведке и использовании минеральных ресурсов. Об этом, кстати, он пишет и в своей книге «Судьба геолога». Завершает он книгу такими пронзительными словами: «Я родился в России, я её гражданин и патриот. И душа болит от того, что было сделано с моей родиной за какие-то 20-30 лет. В голове не укладывается, как можно было разрушить такую великую державу. Жаль, что страна, живущая сейчас за счёт минеральных богатств, максимально сократила их поиск, разведку и изучение. Но я надеюсь, что к власти придут силы, которые возобновят необходимые промышленные производства и прекратят торговлю природными ресурсами за бесценок. Я свою жизнь прожил, а вот что останется моим внукам и правнукам? Будем надеяться на лучшее...».

Пётр Михайлович Хренов вот уже 90 лет радует близких и друзей своими прекрасными человеческими качествами, мудростью, целеустремленностью и добротой. Судьба подарила ему крепкое здоровье, твёрдый характер, замечательную семью и тернистый путь геолога.

Сегодня, наверное, не найдется того, кто бы стал отрицать влияние детства на формирование личности. Шустрый, смышлёный паренёк Петя Хренов засиживался за чтением приключенческих романов, бегал на рыбалку, ходил с отцом на охоту. Родители и, конечно же, природа с её чарующей красотой сформировали в нём душу чистую и возвышенную, личность, способную совершить поступок, наделённую верой в людей. И какими бы ни были сложными жизненные ситуации в дальнейшем, Пётр из них всегда выходит с достоинством, с высоко поднятой головой. Если кто думает, что руководить – это легко и руководство состоит из одних привилегий, тот глубоко заблуждается. Как часто Петр Михайлович оставался допоздна на работе, ездил в командировки, даже находясь дома, решал текущие проблемы, а всё это отнимало время у семьи, которой П.М. Хренов глубоко предан. И любимая жена - Эльвира Васильевна, и дети - Анатолий и Галина вместе с ним «тянули» нелёгкую ношу отца. Но сначала он стал студентом Иркутского горно-металлургического института, выбрав специальностью геологию. Студентом он входил в научный кружок В.Н. Даниловича. Талантливый преподаватель сумел зародить в любознательном юноше любовь к научному исследованию, которая стала новой ступенью в его жизненном опыте. И когда встал вопрос о переходе с практической геологии в науку, с высокой зарплаты начальника экспедиции на мизерный оклад лаборанта, решение было однозначным – наука. В этом его поддержала жена. В Институте земной коры СО АН Петр Михайлович проработал много лет, приобрел авторитет как учёный. Институт стал его стартом в науку. Именно здесь он защитил кандидатскую диссертацию и увлёкся тектоно-металлогеническими процессами.

Став директором крупного комплексного геологического института ВостСибНИИГГ и МС, Пётр Михайлович использовал все возможные и невозможные средства, чтобы объединить множество разбросанных помещений института в единое здание, находящееся теперь на улице Декабрьских Событий. Это была первая победа его как администратора и поэтому самая дорогая. Параллельно Пётр Михайлович занимался разработкой новой научной стратегии, перспективными планами института. И надо отметить: многие задумки удалось успешно реализовать. Об этом можно написать ещё одну книгу воспоминаний.

Нам же хочется отметить его прекрасные человеческие качества. Первое, что бросается в глаза, это простота в общении, деликатность, природная скромность. Руководя крупнейшим комплексным институтом, П.М. Хренов  сумел создать комфортную атмосферу в стенах руководимого им учреждения. Нам довелось общаться со многими его сотрудниками, а они вспоминают время, проведённое в ВостСибНИИГГ и МСе как лучшие годы жизни, с глубоким уважением отзываются о Петре Михайловиче. И недаром, оставив пост директора, он много лет продолжает оставаться его главным научным консультантом.

Правительство России, оценив административные качества П.М. Хренова, отправляет его в командировку для создания подобного ВостСибНИИГГ и МСу института в Монголии. Но смутное время перестройки не дало завершить планы. Появились неразрешимые проблемы и от воплощения идеи пришлось отказаться. Но недаром «Пётр» означает камень. А в нашем случае – это многогранный бриллиант, который нашёл себя в преподавательской деятельности, обогревая своим ясным светом поколение, выросшее без определённых жизненных ориентиров и ценностей. Кроме того, П.М. Хренов как один из первых учёных, разрабатывавших новое научное направление в геологии – учение о тектономагматической активизации и металлогении, - вдруг стал заниматься вопросами непопулярной тогда геологической экологии, экологии минеральных ресурсов, воздействия техногенеза на природную геологическую среду. Появились первые публикации, которые заставили общественность обратить внимание на эту проблему. Сегодня в ИГУ, НИ ИрГТУ ведется курс по данному направлению и всё благодаря активной жизненной позиции П.М. Хренова.

Сегодня Пётр Михайлович – красивый мужчина с благородной сединой. Недаром говорят, что в пожилом возрасте душа наносит свой отпечаток на лицо. В геологии, насколько известно, сама профессия подразумевает такие черты, как порядочность, честность, умение протянуть руку помощи. Иначе как же ходить по неизведанным таёжным маршрутам, зачастую голодая, испытывая холод, страшась неизвестности? Только имея чистую душу, доброе сердце и высокую нравственность, можно преодолеть любые трудности.

Мы рады, что судьба подарила нам возможность общаться и работать с Петром Михайловичем Хреновым. С Днём рождения, дорогой наш человек!!!

Редакция газеты «Мои года» присоединяется к поздравлениям замечательному  человеку, учёному и общественнику. Здоровья Вам, дорогой Пётр Михайлович, благополучия и удачи во всех делах!

 

 

В бодайбинском небе

Алексей Протасевич, подполковник в отставке

В этот день утро на редкость выдалось тёплым и безветренным.

Где-то часов около десяти утра на моём рабочем столе вдруг раздался телефонный звонок. Не успел поднести трубку к уху, как услышал  громкий, знакомый голос Аркадия Шемякова: «Петрович? У тебя нет жела­ния полетать над городом и его окрестностями? Мы с командиром эскадри­льи Ремезовым уже в кабине и ждём тебя». Конечно, от такого предложения я ни в коем случае отказаться не мог и ответил, чтобы обязательно ждали моего приезда. Не медля ни минуты, хорошо, что срочной работы в этот день не предвиделось, пошёл за машиной и немедленно выехал в аэропорт. Действительно, по приезде в аэропорт увидел на стоянке готовый к вылету самолёт АН -2(блондинка), как его прозвали за белый цвет, и рядом Аркадия, по­дающего мне знаки.

Михалыч сообщил мне, что этот полёт носит, как я понял, контрольно-учебный характер и его цель - проверить качество лётной подготовки командира эскадрильи. Набираем высоту и делаем круг над городом. После этого Шемяков предлагает произвести полёт до Тёплого озера в район посёлка Светлого. Ремезов ложится на заданный курс, а Аркадий Михайлович освобождает одно из кресел и предлагает мне занять его. Я пока ничего не понимаю, но по хитрым физиономиям моих товарищей вижу, что они что-то замышляют. Наконец, Аркадий прямо говорит, что поручает командиру эс­кадрильи Ремизову ознакомить меня с основными   навигационными прибо­рами для управления полётом самолёта - «Петрович, мы с Геннадием берём на себя большую ответственность в нарушение всех наших лётных инструк­ций научить тебя «азам» вождения самолёта. Мы знаем, что твоя мечта стать лётчиком не сбылась и хотим, чтобы ты хоть на короткое время почувствовал себя «хозяином неба». Я хотел было возразить ему на это, но Аркадий резко махнув рукой, вышел в салон, оставив нас с Геннадием вдвоём за штурвала­ми. Конечно, его слова отдавали каким-то слишком высоким пафосом, но уж таким был мой друг - балагур и юморист, но очень хороший товарищ и за­мечательный, классный лётчик. И мне вспомнилось, что когда-то, несколько лет назад, когда мы с ним уже были в очень хороших, доверительных отно­шениях, в одном из полётов для расследования авиапроисшествия, я ему разоткровенничался о своей любви к авиации и рассказал, что после оконча­ния средней школы ездил в Иркутск поступать в лётное училище, но к ве­ликому моему сожалению не прошёл медицинскую комиссию. И он, оказы­вается, всё это помнил.  А Геннадий Ремезов, также хорошо мне известный как отличный лётчик и товарищ, исполняя указание командира, тут же приказал надеть наушники и выполнять его инструкции. Ознакомив с основными приборами, их назначением, он, страхуя все мои действия, стал передавать мне штурвал. Наконец, по прошествии некоторого времени, открылась дверь в салон и Михалыч с явно напускным серьёзным видом сделал замечание своему подчиненному, что тот слишком долго «му­рыжит» новичка, лишая его самостоятельности и приказал передать штурвал, а самому занять кресло рядом с собой в салоне. «Учлёт» не успел опомниться, как оказался в кабине один, крепко (даже пожалуй излишне), сжимая штур­вал самолёта. И первое, что тогда пришло мне в голову, я....запел, запел от счастья держать в руках штурвал, от радости ощущения свободного полёта, от того, что я один-на-один с небом. В этой суматохе мыслей, ощущений, эмоций я не помнил, что пою, какую песню, но конечно же я пел о том, что выражало моё настроение, мою радость. А возможно это пела моя душа. На­конец-то сбылась моя мечта - я один за штурвалом самолёта! Я ощущал себя королём этой воздушной «дороги», по которой вёл самолёт, мог допустить, и чего греха таить, допускал, отдельные элементы «дорожного» хулиганства. Я хотел чувствовать машину и ощущать свою власть над нею. И у меня это получалось в течение всего 120-ти километрового маршрута Бодайбо - Светлый. А то, что мои друзья - лётчики меня никак не беспокоили, свидетельст­вовало в мою пользу - я вёл себя правильно. Они меня понимали и не преры­вали моего наслаждения. Великое Спасибо им за это!

Так прошло моё  первое и, к сожалению, последнее «крещение» в бодайбинском небе за штурвалом самолета АН-2. И маршрут этот проходил над территорией моих родных мест, посёлка Ленинского, где я родился и вырос и где впервые зародилась мечта стать лётчиком!

Хоть по жизни пройдено немало.

Те мгновенья помню как сейчас -

В небе бодайбинском, за штурвалом,

Где мечта заветная сбылась!

 

 

Виктор с Татарского пролива

Рассказ

В  год смерти И.В. Сталина  в стране была великая амнистия и тысячи вчерашних зэков выпорхнули на свободу.

Поездом Владивосток - Иркутск я ехал в отпуск. Тогда все поезда с востока были забиты амнистированными. Билет удалось купить лишь в общий вагон.

Пристроившись на третьей багажной полке я готовился уснуть, когда со мной заговорил парень, лежавший ниже.

Вы что, решили лечь спать не ужиная? - спросил он меня.- Скоро чай разносить будут.

- Да , стакан чая не помешал бы! - сказал я.

- Тогда давайте знакомится. Меня зовут Виктором.

Я тоже назвался. Разговорились, скоро принесли чай, поужинали. Я угощал его салом с вареными вкрутую яйцами, а он меня вкусной копченой кетой.

– Откуда у тебя такая благородная рыба? - спросил я (в магазинах ее купить тогда было невозможно).

– Так ведь я из самого рыбного края матушки-России, с Дальнего Востока. Там такую рыбу во время нереста хоть руками лови!

– А теперь куда едешь?

– Домой, в Павлодар. Там у меня две сестренки и бабушка. Девять лет не видел.

– А почему так долго не виделись? - стал  допытывался я.

И вот что он мне поведал.

– Мама рассказывала, что мне два года было, когда отца с дедом арестовали. Они в колхоз не захотели вступать, а мама с тремя детьми успела к своей матушке в город уехать - тогда ведь часто семьями забирали.

Прошло несколько лет. Жили мы в бабушкином доме на краю города. У нас было небольшое хозяйство: корова, поросенок, куры. Мама на кожевенном заводе работала. Как-то приходит к нам пожилая женщина, все расспросила про маму и отдает бабушке письмо, говорит от отца. Что с ним и где он, рассказывать не стала, сами прочтёте сказала и ушла.

Мама пришла вечером с работы и стала вслух читать письмо. Из него мы узнали, что арестованный вместе  с папой, дедушка умер в том же году, а папу сослали строить железную дорогу, которая должна связать Игарку с Воркутой.

После этого письма мама заболела, с ней случилась падучая, до трех раз в день била лихоманка. Волосы на себе рвала... С работы её уволили и в сумасшедший дом забрали. Вскоре там и умерла.

Осталась бабушка одна с нами троими. Я уже в третий класс перешел, когда началась война. А тут беда случилась: нашу коровушку волки задрали. Зиму кое-как на картошке протянули. Летом 1942 года мне двенадцать лет исполнилось и меня на мясокомбинат приняли. Там для своих работников столовая была, кормили нормально - не умрешь, но всюду напоминания и лозунги: «Не воруй!», «Все для фронта, все для Победы!», «Вор - пособник врагу!», «Не сделал задание - не уходи!».

Вскоре из цеха обвалки мужиков забрали на фронт и нас, мальчишек, поставили вместо них. Работа, конечно, чище, но ворочать туши, срезая с костей мясо, очень было тяжело. Но ничего, втянулся. Сам-то на комбинате сыт, а дома девчонки на одной картошке. Младшая сестрёнка Катя заболела, стало её рвать с картошки, сыпь по телу пошла, потом нарывы образовались.

Мы на комбинате видели, как начальство тащило колбасу и окорока, и шпик копченый - ничего не боялись. Стал и я понемногу брать. Из телогрейки, подпоров её снизу, вытащил вату и засунул туда два кусочка курдючного жира. Вынес удачно. А картошка, на сале поджаренная, тошноту не вызывала. Так что и жить можно. Но кто-то подглядел и донес. В проходной навели шмон и нашли у меня девяносто граммов сала. Товарищеский суд присудил мне «шесть - двадцать пять» - шесть месяцев по 25% из зарплаты платить.

В конце разговора я брякнул парторгу Римме Розембаевой: «Сами колбасу ящиками прёте, а мне девяносто граммов простить не могли!?».

Та поджала губы и промолчала. Вскоре я почувствовал за собой особый надзор. В туалет пойду - и туда за мной кто-нибудь идёт. Как-то сосед по рабочему месту говорит мне, что, мол, увольняться тебе надо, иначе посадят. Я не придал этому разговору значения - больше ничего не беру, а через два дня захожу после обеда в цех, вижу, стоят члены того суда, что ранее уже судили меня во главе с Розембаевой, и в роли понятых три представителя других цехов.

Мой сосед подходит к кабинке с моей одеждой, открывает и достает шапку, и подает Розембаевои. Та, на виду у всех, вынимает из под оторванной подкладки кусок окорока не менее двухсот граммов, толщиною с сантиметр, и говорит, глядя на меня: «Ну, что скажешь в свое оправдание?»

- Это не моё, не знаю, как это там оказалось! - ответил я.

- Ага, я не я и шапка не моя! Тогда мясо-то твое! - настаивала парторг.--Одевайся, пойдем в проходную, герой!

Подхожу к своей кабинке, надеваю валенки и в одном, чувствую, что-то лежит.

«Колбаса копченая!» - обрадовался я, поправил ее в голенище, чтобы не мешала идти. Розембаева и два мужика ведут меня в проходную, несут шапку и кусок окорока – вещдок. В проходной сидит милиционер. Я говорю:

- Ловко сработали и милиция уже наготове. На суде я все расскажу, как вы разворовываете народное добро!...

Договорить мне милиционер не дал - двинул коленом в живот, так что у меня перехватило дыхание.

Единственной радостью была палочка колбасы, что была в валенке. На следующий день состоялось свидание с сестренками ― они слезами умолили начальника милиции разрешить его. Свидание было при дежурном, но я выбрал момент и передал им эту колбасу. Это было последнее, что мог для них сделать.

Произнести речь, разоблачающую воров мясокомбината, мне не удалось. Через два дня меня определили в колонию для малолетних преступников и увезли под Новосибирск. Я оказался в младшей группе - от двенадцати до пятнадцати лет.

Мы делали березовые приклады для автоматов ППШ, а точнее -заготовки для будущих прикладов. Кормили нас очень плохо. Мы ходили худые и бледные как тени. Зато наши охранники лоснились упитанными рожами, щеголяли в новых овчинных полушубках, валенках, а мы -    в тонких ватных бушлатах и башмаках на деревянной подошве.

Обессилев от голода и работы, я как-то свалился и долго не мог подняться. Вечером, перед сном, предложил пацанам:

Давайте объявим голодовку и не выйдем на работу. Пусть лучше кормят, увеличат пайку хлеба и баланды дают побольше! Из нашей группы уже пять пацанов лежат в санчасти...

В группе были сексоты. И уже утром меня посадили в карцер, а ребят охранники по одному вывели в цех и заставили работать. Перед обедом  привели к начальнику колонии, холёному полковнику Урушадзе. Оглядев меня, он заговорил:

– За призыв к забастовке в условиях военного времени, полагается расстрел, но мы не расстреляем тебя, а дадим срок, который ты будешь отбывать в лагере после достижения совершеннолетия.

– Ну, хоть немножечко кормите получше! - взмолился я. - Какие мы работники, если ноги кое-как передвигаем!  И от нас отдача возрастёт. На фронт автоматов больше пойдёт, - пытался как-то объясниться я.

– Вот как повернул, в патриотах оказался, - сказал ухмыляясь начальник колонии - иди, работай, сопляк!

Но с едой стало получше - в супе стали появляться мясные кусочки: то почки, то куриные шейки...

В январе 1945 года нашу колонию расформировали. Колонистов, кому сроки, как мне, перевалили за десять, отправляли в общие лагеря. Нас, человек сто, отправили на Дальний восток. В Хабаровске пересадили на баржу и пароходом повезли на Сахалин.

В узком месте Татарского пролива строился подземный туннель, который должен был соединить материк и остров Сахалин. Лагерь как лагерь: кругом колючка, ворота, бараки, вышки с вертухаями, ну, все как везде - и конвой, и начальство.

Один старый зэк подсказал, что перед распределением на работу нужно назвать специальность: столяр, плотник, жестянщик или электромонтер. Кто не имеет профессию - идёт в «нору», то есть в туннель, а там погибель. В этих местах постоянные землетрясения.

Назвался я электромонтёром, назначили в бригаду, а сам в электрике ни  бум-бум. Но в бригаде всегда работа при старшем, что нужно делать - говорят. Я был самым молодым: туда сбегай, то принеси, то подай. Главное - дружи с каждым! Издеваются - делай вид, что не понял или обрати в шутку. А что делать, когда тебе пятнадцать лет? Угождай или иди в «нору».

Ну, это по поначалу, а потом стал сдачи давать, некоторым и морду бить.

Мы тянули кабели от дизельных генераторов в «нору» и от трансформаторов к потребителям. «Нора» начиналась за десять километров от берега и плавно уходила под воды пролива.

Во время землетрясений вода часто прорывалась в туннель. Раз пять за восемь лет случались прорывы воды, когда я находился в туннеле, но всякий раз успевал уйти за защитную переборку. Народу гибло - уйма! Но кто их считал, кто их жалел в те времена?....

Как-то слух прошел, что рядом с нашим лагерем будет женский. И, правда, очередной пароход привез пятьсот женщин. В нашем лагере для них отгородили четыре барака.

Работали они, в основном, за колючкой. Бывало, ведут их по нашей  территории - зэки посмеиваются, реплики отпускают. Среди женщин тоже смелые попадали, в ответ такие непристойности отпускали, похлеще мужицких.

Через месяц разрешили в клубе проводить совместные танцы по  субботам и воскресеньям. Мужики и меня уговорили пойти, поучиться танцевать,  познакомиться с какой-нибудь.

В клубе играет музыка, я стою у двери, посматриваю. Подходит зэчка ростом выше меня и говорит:

– Наверно не целованный? Пойдем, познакомлю тебя с одной «овечкой», тоже как и ты жмётся к стенке...

Подходим, вижу - девочка в платочке. Лицо славное, только волосы коротко стриженные.

– Знакомьтесь и идите танцевать. А ты ее не обижай, целуй в первый же вечер! - бросает женщина и отходит.

Девушка протягивает руку, называет имя – Зоя.

Я  назвался. Она в упор разглядывает меня и приглашает танцевать.

-Я не умею, - робко блею я. А она в ответ:

-Научимся!  - я немного танцевала в школе.

Повела, я как горбыль, наступаю ей на ноги, она смеётся. Танго с фокстротом освоил быстро, а вот вальс- никак! Не мог кружиться, но Зоя твердит, – Научимся!...

Танцы разрешались до одиннадцати вечера и  мы успели рассказать друг  другу наши биографии. Зоя оказалась почти моей землячкой. Я из Павлодара - она из Барнаула. Судьбы наши тоже схожими были. После школы её взяли на трикотажную фабрику кладовщицей. Она приняла большую партию бобин шерстяной  пряжи, а через месяц обнаружилось, что треть этой партии - куклы нить только сверху, внутри пряжи нет- отходы хлопчатки.

Её осудили на три года лишения свободы. Год отсидела в лагере на станции Джелун в Амурской области, а вот теперь здесь...

Первый тот вечер никогда не забуду...  Только теперь понял, что жизнь прекрасна!

Однажды вечером  Зоя говорит мне: пристаёт ко мне охранник, он уже изнасиловал одну... Когда мы копаем картошку за зоной, подходит и нагло уводит в кусты... Не хочу, чтобы у меня   первым был вертухай!

Так я узнал женщину...

После этого началось со мной что-то невообразимое — думал не доживу до следующего вечера! Стал про себя сочинять слова, которые потом не мог сказать. Больше всяких слов говорили мои поцелуи. Через месяц Зоя сказала, что беременна. На танцы стали ходить реже.
Она рассказала, что об их отношениях знают все соседки по бараку и называют её счастливой. Вертухая не подпускают – берегут.

Когда беременность перевалила за шесть месяцев я стал покупать в киоске печение и конфеты, чем приводил её в восторг, но она стеснялась - брала немного. Я говорил ,что это не ей, а ему, и показывал на живот.

Ещё во мне появилась нежность, чего я в себе совершенно не знал. Через восемь месяцев Зою досрочно освободили за хорошее поведение. Я думал, что без неё сойду с ума.

Дома Зоя родила мальчика, а в Павлодаре  нашла моих сестренок и живёт с ними. Я молю Господа, чтобы берёг её и сына он ведь уже ходить начал. Меня амнистировал, вот и спешу к ним, они ждут я это сердцем чувствую! - радостно говорит Виктор, и на его щеке блеснула слеза...

 

Две дороги

Нина Устенко

Живут в нашем доме, что по улице Пискунова, 104 в Иркутске,  два замечательных человека: Илья Степанович Преймак — фронтовик, и Выскребенцева Татьяна Наумовна - труженица тыла. Простые, мудрые старики. Но благодаря таким простым людям мы победили в той страшной войне, на них держалась и держится наша страна.

Две разные дороги, две непохожие судьбы. Но есть одно общее в их судьбах - четыре года войны.

Судьба первая:
Илья Степанович

Ещё совсем недавно гулял  Илья Степанович со своим верным псом Каратом по нашему дворику. Не стало Карата и как-то здоровье у Ильи Степановича сразу пошатнулось. Сна совсем не стало. "Долгими, бессонными ночами снова вижу жизнь свою, как в кино, то цветной, то чёрно-белой," - вздыхает он. И вспоминается ему их большая дружная семья (9 детей было у родителей) и скромная крестьянская жизнь в селе Урлук Читинской области. Но, несмотря на тяжёлый деревенский труд, этот период  детства и юношества окрашен яркими красками воспоминаний той далёкой поры.

Илья Степанович Преймак

Чёрно-белая жизнь началась в 1942 году, когда девятнадцатилетнего Илью призвали в армию и отправили в курсантскую школу в посёлок Соловьёвск на границе с Монголией.

В феврале 1943 года курсанта Преймака И. С. зачисляют во взвод пеших разведчиков в действующую армию, которая вела бои на дальневосточном направлении против японских милитаристов. "Были на стыке трёх границ: Монголии, Китая, Японии. Приходилось подолгу сидеть в окопах и наблюдать в стереотрубы за японцами. Кругом - степь, ветер, а над окопами собирались волки и выли. От этого воя сердце переворачивалось у солдат. Страшнее японцев это было" - вспоминает Илья Степанович.

В августе 1945 года полк, в котором он служил, перешёл границу с Монголией и своим ходом добрался до Чойбалсана. Разведывательный отряд в ночь на 9 августа сбил японскую заставу и дальше с полком двинулся по пустыне. Песок, пыль слепили глаза. Была жара. Хотелось пить, а воды не было. Не выдерживали лошади, падали, а люди шли вперёд. Страна уже отпраздновала Победу, а здесь ещё шла война. И хотелось, чтобы скорее она закончилась. И вот сражение у отрогов Большого Хингана. Японцы поднимают белые флаги. Потом был город Чифын, что  от Пекина в 150 километрах. Илья Степанович вспоминает как радовались китайцы, когда видели наших солдат. Они были унижены, жили в ужасной нищете. Теперь иго самураев  кончилось. И это сделали советские бойцы. Второго сентября  1945 года японцы подписали акт о безоговорочной капитуляции. А третьего сентября  Илья Степанович праздновал победу вместе со своими друзьями - однополчанами. За мужество в боях он награждён орденом Отечественной  войны, медалью "За Победу над Японией", медалью "За боевые заслуги", имеет 14 юбилейных медалей.

В послевоенное время и до выхода на пенсию он прослужил в Иркутском речном пароходстве. Работал групповым инженером-механиком по флоту, возглавлял линейный комитет профсоюза Иркутской РЭБ флота, принимал участие в реконструкции легендарного ледокола "Ангара". Здесь же в пароходстве он  встретил первую и последнюю свою любовь - Галину Ивановну. Прожил с ней много счастливых лет. И это всё были яркие краски мирной жизни. "Когда звучит вальс "На сопках Маньчжурии", посвящённый солдатам ещё первой мировой войны, то я вновь вижу лица ребят моего полка, погибших накануне Победы - говорит ветеран - и этого никогда не забыть.»

Судьба вторая:
Татьяна Наумовна

В этом году Татьяне Наумовне исполняется 90 лет. Почти ровесница века. Её память хранит многое,  а главное, что связано со страшным словом "война". Она не воевала на фронте, она одна из тысяч женщин, кто приближал Победу в тылу.

Татьяна Наумовна Выскребенцева

А пока мы перенесёмся в 1920 год, в село Большие Липяги, что в Воронежской области. Здесь в семье крестьян и родилась Татьяна Наумовна. Отец умер рано, мама поднимала  одна двух сыновей и дочку. Жили очень бедно. Окончив три класса школы Таня работала колхозным почтальоном, нянечкой в детских яслях, рассыльным в конторе. Помнит она и коллективизацию.

"Мама вступила в колхоз и у нас забрали коня, но потом отдали, видя, что это наш единственный помощник", - рассказывает Татьяна Наумовна.

В 1939 году она переезжает к брату Василию в Сибирь в посёлок Касьяновка, что в Черемховском районе, где работает на шахте откатчицей-мотористкой. И с этого года вся её трудовая биография связана с шахтой.

Началась война. Возросла роль Черембасса как важнейшей топливно-энергетической базы на востоке страны. Люди работали на шахте самоотверженно. Все хотели Победы и делали для этого всё возможное.

В 1942 году Таню а составе большой группы рабочих-шахтёров отправляют на Урал  в шахту  4/6 "Челябуголь". "Встретили нас хорошо, устроили в общежитие. Жили там люди разных национальностей. Дружно жили. Меня определили в женскую бригаду. Работали день и ночь, под землёй 240 метров. Душно. Тяжело. Особенно девушкам. Все были молодые. Мне было 22 года. Хотелось погулять, но силы хватало только на то, чтобы поесть и скорее спать. Когда же кончится война? - думала я. Сильно скучала по дому," - вспоминает Татьяна Наумовна.

В 1944 году она возвращается в Иркутскую область в Заларинский район на шахту "Владимир". Снова тяжёлая работа под девизом: "Всё для фронта, всё для победы". Ещё шли с фронта похоронки, но все чувствовали, что войне скоро конец.

1945 год. Стали возвращаться домой победители. Один из них - Владимир Григорьевич Крюков стал первой любовью Татьяны. Но не сложилась их личная жизнь. Война оставила сильный отпечаток на характере солдата. Позже она встретила хорошего человека. Родила дочку Ольгу. Во второй раз переехала в Черемхово на шахту 10/16 треста "Черемховуголь" и осталась там работать до пенсии.

Перебирая своими старенькими руками  медали она протягивает мне самую дорогую - медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945гг."  

Сейчас мои герои живут, окружённые заботой родных и близких. У них спокойная старость. 9 мая их будут поздравлять с самым дорогим для них праздником - Днём Победы. Здоровья вам и долгих лет жизни, дорогие мои ветераны!

 

 

Доля и Недоля

Ольга Калаянова

Башкиры поселились на берегах озера Аргаяш в конце пятнадцатого столетия после распада Золотой Орды. В их говорах название звучало, как Яргаяш – яр – «берег», кояш – «солнце», т.е. Аргаяш – солнечный берег.

Нас, собственно, интересует не озеро, а девчушка, которая родилась в семье Шахмановых у Камили и Гарифа в деревне Байрамгулово Аргаяшского района.

Изба, срубленная из листвяка ещё отцом Гарифа, ставлена была на высоком берегу Аргаяша. Окна любопытно глазели на водное зеркало, которое днём отражало дивное сияние солнца, а на ночь стелило лунную опаловую дорожку.

Благодатные места, созданные щедрой природой на севере Челябинской области, не так и велики по своей площади, но всегда выгодны были для хлебопашества и скотоводства. К богатствам губернии всегда относили и водоёмы. А это ни много ни мало, а пятьдесят озёр – Кумкуль, Тептярш, Увельды и плюс ещё сорок семь. Как малые дети хороводом окружили они самое большое – Аргаяш озеро. Драгоценным перламутром мерцали их «глазища». И дух от красоты захватывало.

А разнотравье какое на берегах!  Густ он и плотен. Короставник татарский вымахивал до двух с половиной метров. Стрёкот болтливых кузнечиков и гул толстых домовитых шмелей в клеверах никогда не умолкал.

Размежевались озёра друг от друга, отделились взгорками, поросшими дубняками, ельниками, березняками и осинниками. Леса много и темнохвойного и светлохвойного.

Население здешнее – башкиры, русские, татары – несколько веков жили в дружбе и согласии. Бога не гневили, ловили рыбу, охотились, на тучных полях выращивали рожь, пшеницу, горох, картофель, репу. Скот рогатый разводили, лошадей, овец, птицу.

Кое-кто другим промыслом занимался – золотую руду искал, ибо встречались в этих местах месторождения благородного металла. Цветной мрамор находился.

В одночасье все переменилось после гражданской войны и революции семнадцатого года. Будто шайтан прошёл! Совсем худо стало жить после коллективизации, когда поголовно власти стали гнать всех в колхозы, уравниловку сделали.

Сания, дочь Камили и Гарифа, все эти пертурбации, конечно, не могла ни понять, ни видеть осмысленно, ибо совсем малышкой была – родилась 6 января 1937 года, а страну в это время захлестнули другие напасти – жесточайшие репрессии и аресты мнимых «врагов народа». И до Второй Мировой оставалось всего-то три с половиной года …

*   *   *

Касьяненко Сания Гарифовна

С тех пор прошло более семидесяти лет. Сания Гарифовна Касьяненко (по мужу) живёт не на берегах солнечного Аргаяш – озера, но воспоминания о горьком детстве сиротском, о доме отцовском на крутояре волнуют её по-прежнему. Когда-то она согрета  была любовью родительской к ней, единственной (к несчастью в 1933 и 1935 годах сразу после родов умерли у Шахмановых две дочери).

Отец с матерью от зари до зари в колхозе упаривались – Камиля на ферме дояркой, Гариф – в конюшне конюхом.

Редкие часы выпадали, когда отец, прихватив перемёт или удочку, торопился на Аргаяш. Рыбу тугую, серебристую – щук, окуней, лещей приносил в сумке холщовой. Радовал жену и дочку - ведь подспорье какое – никакое, а появлялось в доме. Страшно голодными те годы были.
Для Сании самыми блаженными были дни, когда бабушка уводила её к озеру, на золотой песок, в воду парную окунала, правда, потом с рёвом приходилось вытаскивать её из воды, уже загоревшую до черноты с мокрыми, перепутанными косичками. Это было, как во сне, который часто будет сниться Сании, куда бы не забрасывала её судьба.

Беда пришла

Шестого января 1941 года исполнилось Соне четыре года, а в июне война началась - Великая Отечественная.

Гарифа Шахманова призвали в Красную Армию сразу же в самые первые дни – 27 июня он должен был явиться в военкомат города Челябинска.

Хоть и мала девчонка была, но запомнила, как отец схватил её в охапку, легко, одним рывком подкинул к потолку. Завизжала она от восторга, тугие косички, стянутые кожаными шнурками, разлетелись в разные стороны, забрыкала смешно ножонками - слетели самодельные, сшитые отцом тапочки. Гариф крепко прижался лицом к черной головёнке и долго не отпускал. Притихла Соня, ощутив вдруг, что происходит сейчас что-то непонятное, не такое как всегда. Четырёхлетнему рёбенку трудно было понять, что отец прощался с ней. На фронт уходил.

… Камиля с обветренным, раскрасневшимся и мокрым от слёз лицом бежала с фермы – сообщили ей, что муж воевать уходит. Сердце ходуном ходило. К дому подоспела, сумела взять себя в руки – посуровела, слёзы утёрла… Положила в холщовый мешок, с которым на охоту и на рыбалку Гариф ходил, самое необходимое – краюху хлеба, кусок вяленой баранины, свежие огурцы, табак, носки. Карандаши и листки бумаги, что в хате имелись, бережно уложила, чтоб не помялись. Письма писать попросила.

От Байрамгулово до районного центра Аргаяш несколько километров. Пешком дойти можно. На единственную улицу деревни уже выходили из дворов мужики с такими же туго стянутыми узелками, перекинутыми через плечо. Скучковались, посуровели, как отрешились от всего, простились с родными. Ушли навсегда, вот как Гариф - отец Сонин. Она никогда больше его не увидит. И в её памяти облик родимого не сохранится. Только то и будет знать об отце, что бабушка или мама рассказывали, пока живы были обе.

На Западном фронте под Смоленском

Земляки, односельчане - байрамгуловцы и аргаяшцы - охотниками меткими были и с лошадьми управлялись любо-дорого, поэтому и назначение получили без промедления в стрелковый конный полк 21 армии Западного фронта.

Двадцатого июля в переговорах по прямому проводу с главкомом западного направления Маршалом Советского Союза Тимошенко И.В. Сталин сказал: «Вы до сих пор обычно подкидывали на помощь фронту по две, три дивизии и из этого пока что ничего существенного не получалось. Не пора ли отказаться от подобной практики и начать создавать кулаки в 7-8 дивизий с кавалерией на флангах. Избрать направление и заставить противника перестроить свои ряды по воле нашего командования… Я думаю, что пришло время перейти нам от крохоборства к действиям большими группами». При этом он поставил задачу – создать ударные группы за счёт фронта резервных армий, силами которых разгромить противника, овладеть районом Смоленска и отбросить немцев за Оршу.

И тогда в полосе 21-ой армии в рейд по тылам противника была направлена группа в составе трёх кавалерийских дивизий.

Почти все байрамгуловцы погибли в этих сражениях, но они сорвали наступление танковых групп немцев в сторону Валдайской возвышенности, разорвали кольцо окружения вокруг 20-и и 16-й армий, способствовали стабилизации положения на фронтах.

Вторая беда настигла

Камиля, получив извещение о смерти мужа, «ушла в себя» - камнем стала. Ужасную весть долго скрывала от свекрови, душу травить ей не хотела, но та и сама догадалась. Глаза её от слёз уже не просыхали и к невестке переехала – вдвоём легче было боль превозмогать.

… В октябре так похолодало, что лёд сковал Аргаяш. Морозы доходили до минус сорока. Камиля бежала на ферму спозаранку, тьма- тьмущая, а она уже торопится коровам корм задать и выдоить.

Колотило её от холода. Ватник совсем изношенный, скатанный не грел совсем, а чувяки на ногах – одно название – расхристанные, как из папиросной бумаги, тонюсенькие. Только шалюшка и грела, свекровью связанная.

В одночасье заболела Камиля, слегла. Особым здоровьем никогда не хвасталась, а «сохнуть» начала ещё с тридцатых годов, когда роды неудачные приключились (двух дочерей в 1933 и 1935 году схоронила). Разладилось с тех пор что-то у неё в организме, а врачи понять ничего не могли. Правда, и сама Камиля не часто к эскулапам обращалась. Стеснялась обеспокоить, ведь врач-то всего один на несколько деревень был. Не находишься в медпункт. Терпела долго, а за сердце частенько хваталась. Видно, боль старалась превозмочь да унять. Травки хорошие запаривала, но почему-то теперь они силу свою потеряли и не помогали.

Вольно – невольно пришлось председателю колхоза снять Камилю с работы на ферме и отвезти в больницу, чтоб здоровье её поддержать и выходить. Да не выходили.

Год шёл 1943-й. Сонюшке шесть лет исполнилось и этот день, горький, она хорошо запомнила. Проснулась рано и вспомнила, что сегодня к мамочке в больницу с бабушкой пойдут свидеться. Ещё с вечера бабуля гремела в кухоньке кастрюльками, чашками. Все что-то растирала, переливала, студила - кисель овсяный, мамин любимый, варила, а с ним возни много! Зато уж получился он на-славу: застыл в тарелках густой, беловатый. Желеобразная масса сверху слегка колышется, чуть голубеет. - Вот порадуется мамочка, отведав любимого киселька – думала Соня.

*   *   *

Не порадовалась мамочка – ещё вчера вечером сердце её остановилось и кисель овсяный, любимый, поминальным оказался…

Третье горе на подходе

Сания Гарифовна не любит вспоминать свои детские годы. Неохотно делится печалью, которую никогда не забывала:

- После смерти мамы бабушка насовсем меня к себе взяла. Как говорила – «кровиночку родную, не кинула». Помню, как отодвинет загнетку в печи, выкатит испечённую в золе картофелину, присолит и заворкует:

- Съешь, ненаглядная, смотри какая сахарная, не обожгись только. Горбушечку возьми, прикусывай хлебушко. Поправляйся, уж больно ты худа. Ну, чисто оглобля стругана.

А я непоседлива была, строптива, хулиганиста – хуже любого пацана. Без синяков и заноз ни одного дня, почитай, не обходилось. Боль терпела пока бабушка не появлялась «на горизонте». Вот тогда задавала рёву. Слова от неё мне нужно было услышать самые главные:

- Родненькая моя, кровиночка! Потерпи, сейчас пройдёт. Травкой промоем, листик привяжем. Подую на вавку и вся недолга.

… После известия о смерти отца бабушка стала слепнуть. А уж как мама умерла совсем дела плохи стали. Врачи не могли помочь.

Жили мы вдвоём в её хибарке, но вскорости тётка к нам переехала. Наш дом вместе со всем охотничьим снаряжением отца она умудрилась продать и заявилась со своей коровой Краснухой. Тётка властная была, перечить ей ни-ни! Она меня сразу к делу приструнила – корову заставила пасти. А я и не противилась - мне по душе пастушеская жизнь пришлась. Даже рано вставать мне было не в тягость. Помню, как рассветёт, тётка корову подоит, узелок мне в руки с хлебушком сунет и хворостину:  иди, мол, гуляй.

А в лесу рай! Птицы, травы. Дойду до ручья, нарву дикого лука, чеснока – всё это к обеду моему годилось. Зато вечером, как возвернусь, тётка Краснуху подоит и как награду в кружку парного молочка плеснёт…

К осени бабушка меня в школу записала. Сама сходила.

Однажды принарядилась - из сундука вынула юбку шерстяную, платок – по синему полю цветы невиданные красные, кисти длинные. А школа не так уж близко от дома нашего - на самом взгорке крутом - по над озером Аргуляш.

Дивно мне всё было в школе - скамейки, парты. Учеников много - на одной парте по трое сидели. Учили на башкирском языке, я  его хорошо понимала, но с письмом нелады – все слова задом наперёд писала. Всех удивляла.

Вскоре пришлось уехать из родной деревни. То ли от стыда, то ли по другой какой причине не знаю, но тётка увезла меня в город Карабаш. (Карабаш - «черная вершина» с башкирского, областной центр в 90 километрах от Челябинска). Может потому, что дядька мой, Сагидулла, в тюрьму попал за воровство. Овцу украл, завернул тушу в бабушкину скатерть и спрятал в стоге сена у соседей. Хозяйка утром с вилами за сеном пошла и подцепила её. Заголосила, в милицию побежала, а по скатерти вора быстро нашли. Осудили дядьку, не посмотрели, что Сагидулла всю войну прошел, был танкистом, с орденами вернулся. Посадили его на 2,5 года, а другу, который помогал, два года дали. Никакие доводы не помогли и не смягчили приговор (танкист от голода мать родную хотел спасти. Голод в то время был страшный, а в доме, кроме картошки, ничего не было, да и та на исходе. Похоронили мою бабулю).

Не взлюбила этот я город - медеплавильных заводов много, шахт. Никакой красоты, дым, пыль.

Совсем лихо стало, когда тётка замуж вышла за охранника и к себе в дом его привела. Ну чистой собакой охранник оказался. Злющий, как пёс цепной. А может я слишком строптивой была, но деваться не куда мне было: ни родни, ни подружек. Одна единственная Галия в Аргаяше осталась.

Чудо случилось

Избавление нежданно-негаданно пришло.  Верь не верь, а повезло мне сказочно. На улицах в те времена репродукторы висели. И вдруг однажды слышу объявление, что детей, у которых родители фронтовики, принимают в детские приюты. Птицей домой слетала пока тётки и охранника дома не было. Из сундука метрики  достала и фотокарточку папы.

Приют нашла сразу же. Люди туда уже вели ребятишек, кого-то везли на телегах, маленьких на руках несли. Сдала и я документы, жизнь свою обсказала улыбчивой женщине, в коридоре посидела, а через какое-то время вышла воспитательница, спросила:

-Ты Сания Шахманова? Оставайся, устроим тебя в детдом.

И через несколько дней отправили меня с большой группой в Челябинск в детскую распределительную колонию. Диву я далась – сколько сюда с Молдавии, Украины, со всех западных областей ребятишек напривозили. Все без отцов, а то и  без матерей остались, все, как и я, сироты.

И началась у меня ну прям-таки светлая жизненная полоса. Вроде как доля другая выпала. Повезло! Завезли в Щербаковский район в деревню с таким же названием – «Щербаково». Сказочное место - в берёзовом лесу притулилось домов десять, а наш, сиротский, почти с самого краю и школа рядом. Спальни огромные – человек на 20 (мальчишки и девчонки порознь).

… Я до сих пор помню первый завтрак в большой столовой. Окон много, всё белое, чистое. Я первый раз тогда по-человечески поела. Даже знать не знала, и ведать не ведала, что можно вот так: в тарелке с горячей рисовой кашей масло жёлтое плавится, а я смотрю на него зачарованно - неужто мне одной не пожалели. Глаз скосила, а  у всех также. Посреди стола ещё и яйца варёные кучкой лежат. Всем по два выделили и ломоть хлеба добрый «вдогонку». И каждый день мёд был на блюдечке(пасека-то через дорогу виднелась на полянке).

Огород при доме был. Нам выделили грядки, чтоб овощи выращивать. У меня в это время вроде камень с души упал, растопился, силы откуда-то появились и интерес к учебе. Здесь я окончила с похвальной грамотой 5 классов.

Когда исполнилось 16 лет, вызвал директор и обратился  ко мне совсем по взрослому:

- Сания Гарифовна, выросла ты у нас. Смышлёная, да боевая стала. Учиться надо дальше, специальность получать. Поезжай-ка, родненькая, в Челябинск.

Денег на дорогу дал 3 рубля (тогда это, как я понимаю, большие деньги были), адрес написал в сопроводительном письме. Приняли меня в ФЗУ № 8, общежитием обеспечили. Здесь уже не по 20 человек в комнате проживало, а четыре. Форму выдали(очень этим гордилась!) – чёрное платье, бушлат, кирзовые ботинки, чулки в резинку коричневые.

Шесть месяцев училась на штукатура, потом на маляра – до обеда теория, с обеда практика. Экзамены сдала на «отлично» и аттестат получила штукатура 4-го разряда и до 1955 года работала в СМУ Челябинска.

А газеты и радио в это время не умолкая вещали, зазывали молодёжь в Среднюю Азию на целину. Уже целые эшелоны туда шли.

Избегалась я в райком комсомола, слёзно умоляла отправить меня в Казахстан,    а как посмотрят секретари райкомовские на меня, худосочную, маленькую росточком, обязательно посмеются и скажут:

- Сиди здесь, худоба, не высовывайся. Замёрзнешь в Казахстане или ветром тебя сдует.

Со страной и с комсомолом вместе

И опять добрая доля повернулась ко мне лицом. Крутой «поворот» случился в мае 1955 года. Однажды вприпрыжку бегу в общежитие - на танцы бы поспеть. Смотрю, стоит на крылечке Николай Иванович – комсорг наш. За рукав поймал, приостановил:

- Стой, егоза! Собирайся в Москву. Сорок человек отправляем на стройку стадиона в Лужниках. Включил я тебя в список. Завтра путёвку в райкоме получишь и «здравствуй, Москва!»

Радости моей предела не было. Начала наряды лихорадочно собирать, платье коричневое с застёжкой на три пуговицы сшила (деньги на материю уже заработала).

Через неделю все командированные собрались на вокзале. Провожали  нас с музыкой, с оркестром.

Не успели глазом моргнуть, как через 2,5 суток  прибыли в Москву на Казанский вокзал. Утром нашу бригаду на автобусе привезли в Черёмушки, в общежитие - высоченное, семиэтажное здание. Первый раз я такой дом  большущий увидела. Расселили по 4 человека в комнате.

Днём на стройку привезли. Дух захватило. Вот это да! Огромная арена уже готова, арматура, сиденья, ступеньки!

И начались будни. Спать некогда. На работу автобус увозил нас в 6 часов утра. Носили раствор на носилках, а с 8 часов основной процесс начинался – штукатурка. Строили  мы общежитие для спортсменов и гостевой комплекс.

График был жёсткий. Рабочий день заканчивался в пять часов вечера, обед строго с 12.00 до 13.00. Кефир, кофе, сосиски тут же на ступеньках стадиона (продавалось всё в небольших буфетиках). Зато вечером все вываливались во двор общежития, под гармошку танцы устраивали.

(Это была не простая ординарная стройка, а стройка элитная. Ещё 23 декабря 1954 года Правительство СССР приняло решение о сооружении в Лужниках «большого московского стадиона». Проектирование его началось в составе спортивного комплекса «Лужники» в январе 1955 года, строительство – в марте-апреле этого же года, а 31 июля 1956 года уже состоялось его торжественное открытие.

Этот стадион и сейчас является одним из самых крупных в России и один из самых крупных в мире. Единственный пятизвёздочный стадион в России. Центральная часть его - Олимпийский комплекс – расположена неподалёку от Воробьёвых гор. Здесь находится арена московского клуба «Спартак», здесь же играет сборная России по футболу.

Строителям на работы было дано всего 450 дней. Уложились они в сроки точно день в день – торжественное открытие состоялось 31 июля 1956 года).

Новый год наступил  как-то незаметно. Пригласили всю нашу бригаду на ёлку в Кремль. Могу гордиться, что новогодний праздник 1956 года я встречала на кремлёвском балу.

Радость била через край! Платье, шитое ещё в Челябинске, с тремя красивущими пуговицами отутюжила. Косы короной на голове приладила, чтоб выше казаться. Туфли на каблучке почти новые из чемодана вытащила, ветошкой протёрла. Заблестели!

Крутанулась перед зеркалом – красота! И девчонки все одна-другой краше. Не стыдно теперь и в Кремль!

… Оторопели от всего, что глаза увидели – и от елки огромной, и  от зала, и от музыки. Не гармошка, а целый оркестр играл. Накружились, наплясались. Уехали все довольнехоньки с плюшевыми медведями, куклами, матрешками.

***

Сдали строители стадион вовремя – 31 июля 1956 года. Комиссия всё приняла. Никаких наград мы не получили, только обещания-- прописку московскую и квартиры. Но то всё были слова. Спортсмены уже понаехали со всех республик – к этому дню была приурочена Первая спартакиада народов СССР - знаменательный грандиозный праздник.

Энтузиазм нас просто распирал. В нашей передовой бригаде всем по 17-18 лет было. Отказались мы от пригласительных на открытие. Дальше надо было ехать. Строить! Как шлея под хвост попала. Не успели чемоданы собрать, как бегом в райком комсомола за путевками.

На вокзале уже пыхтел состав. Народу-- темь. Все добровольцы с рюкзаками, чемоданами, гитарами и гармошками. Весело ехали пять суток – с горячим чайком, с печеньицем, песнями. Дивились на леса, реки, на простор необъятный, красоту неописуемую. Я ведь до сих пор думала, что краше места моего родного – Аргаяш-озера – нет на свете. В Москве, кроме строительных лесов, иных не видела за все два года. Через Уральские горы перевалили, а за окном диво-дивное - степи сменялись холмами, таёжными распадками. Реки пролетали большие и малые.

В город , которого не было на картах

Лязгнул скорый тормозами, в последний раз колёса провернулись, не долетел состав до двухкилометрового монолитного моста через громаду водную – Енисей. Над каменным вокзалом надпись «Красноярск» - город, вольно раскинувшийся по обоим берегам могучей реки при впадении в неё р. Кача.

Молодежь, прибывшую из Москвы со стройки такого важного объекта, как Лужники, приняли с распростёртыми объятьями.

Комфортабельные автобусы помчали весь десант в тайгу и через час-полтора остановились в 64 километрах севернее краевого центра, на левом берегу Енисея, почти в тайге, в горах. Здесь уже строился закрытый город.

(В 1950 году во исполнение решения ЦК ВКП(б) – Совета Министров СССР на берегу Енисея началось строительство ГХК (горно-химический комбинат). В годы холодной войны сама жизнь требовала создавать оборонительные объекты.

В 1951 здесь уже проложены были железнодорожные пути, появились улицы нового поселка. Как только не называли его – Соцгород, Железногорск, Красноярск – 26, Девятка, Атомград. В 1954 году Красноярску-26 присвоили статус города. Леса вокруг сохранили. В 1958 году вырыли большой котлован на пути небольшой речушки Кантат – создали рукотворное озеро.

До 1994 года Красноярск-26 (теперь официально Железногорск) был совершенно секретным объектом, потому что на ГХК нарабатывался оружейный плутоний, необходимый компонент для производства ядерного оружия. Всё это атомное производство размещалось под землёй в скальных породах. Строили эти объекты, разумеется, не комсомольцы, а заключённые.

Но население города росло неуклонно. Уже в 1950 году там проживало 15 000 человек. Жилищная проблема имела место. Интенсивно застраивались целые кварталы панельными домами, но возводились и здания в классических формах.

Расширялся штат работников ГХК в связи с увеличением объёмов производства ядерных материалов. Расширялись, осваивались территории на земле и под землёй. Постоянно требовались строители.

Бригада отделочников прибыла в город-легенду, о существовании которого почти никто из простых живущих даже в самом краевом центре – Красноярске, ничего толком или вообще не знал. И не потому, что затаился город в тайге, в горах: просто он имел статус закрытого города. (Информация о существовании закрытого города находилась под грифом «совершенно секретно». Только с 1994 года Красноярск-26 стал «видимым»  на географических картах страны и получил официальное название – Железногорск-1.

Кто попадал на закрытую территорию, тот не имел права свободного выезда на «большую землю». Но всё это компенсировалось улучшенным снабжением и высоким уровнем социально-бытового и культурного обслуживания основного населения).

Вот в таком городе, где деятельность основных предприятий атомной и космической отрасли интенсивно развивалась, строители, отделочники-штукатуры и маляры нужны были, как воздух.

Молодые, одержимые приехали строить не только биографию города, но, как  оказалось и  и свою судьбу. На земле сибирской остались  они надолго, так и не узнав секретов этого города.  Этот таёжный город стал штрихом их биографий.

Девчата выросли, повзрослели. Пришла пора создавать свои семьи, любить, рожать и воспитывать детей.

Атомград или Красноярск-26 (Железногорск) стал для Сании Гарифовны Касьяненко (по фамилии мужа) родным домом. Крутые перемены в этом таёжном маленьком городке с ней произошли. Полюбила, замуж вышла, дочь родила.

Нет смысла заглядывать и листать её трудовую книжку, хотя о многом она может рассказать. По числам, годам отфиксированы номера приказов о награждениях, о премиях, о выдвижении её на Доску почёта. Словом, это небольшая летопись трудового пути в «секретном городе», в «почтовых ящиках» бывшей детдомовской девчонки, сироты, которая в 17 лет с мастерком и  специальностью штукатура 4 разряда приехала сначала на стройку такого важного для страны объекта, как Олимпийский стадион в Лужниках, а через два года с комсомольским десантом строителей «высадилась» на берегах Енисея.

Счастливая доля семейная хранила её до 1994 года. Душа в душу прожила  с мужем двадцать счастливых лет. Но горе пришло - ушёл муж из жизни.

Ничто больше не связывало Санию с городом, которому отданы были лучшие годы. Дочь давно уже перебралась в г. Ангарск. В 1995 году, через тридцать восемь лет (только в 1994 году разрешили выезд из города, сняли с него гриф «секретно») выехала Сания Гарифовна на «большую землю» из Атомграда (Красноярска-26) в Иркутскую область. С дочерью не довелось пожить долго, умерла она в 2001 году. Но живут в Ангарске у Сании Гарифовны внучка родная, Ирочка, правнук Гришенька и правнучка Олеся. И дай Бог им всем доли хорошей!

P.S. В личном деле Касьяненко Сании Гарифовны запись: прибыла на постоянное место жительство в Ново-Ленинский дом-интернат для престарелых и инвалидов 31.07.2003 года.

Послесловие

В Славяно-Арийских ведах сказано, что у Богородицы Макошь было две дочери – Доля и Недоля.

От одной матери сёстры, но разны были и ликом и повадками. Доля – русоволоса, пригожа, добра. Недоля с иссиня-чёрными, как смоль волосами, со взглядом острым, как полёт стрижа, злоблива, завистлива.

Как обхаживать, покровительствовать кому начнут – сразу узнаешь. Доля светом, радостью одарит,  а Недоля горе, беду, тоску принесёт.

Говорят, до сих пор сёстры по земле рядышком ходят. Каждая за своё борется, а силы у обоих почти равные - вот как свет и тень, как белое и чёрное, как погода и непогода.

 

Живые книги

Галина Маркина

Одно из самых сильных ощущений детства – идёшь из школы домой, а там тебя ждёт начатая вчера книга. И так она манит, что проглотив кусок хлеба с маслом, отодвигаешь тарелку – и отправляешься  в прерии или на остров посреди реки Миссисипи.

А иногда в мир обычных людей, но так о них интересно написано, что и на острова не хочется, а хочется жить их жизнью, плакать над их горестями и радоваться счастливому спасению. Выныриваешь на поверхность реальной жизни и понимаешь, что день заканчивается, скоро придёт с работы мама и тебе влетит за всё сразу: за немытую посуду, не купленный к ужину хлеб и несделанные уроки. А завтра снова туда: в «Тёмные аллеи», на «Обрыв», проживать чужую «Жизнь» как свою. Моя неграмотная бабушка предрекала мне печальную участь деревенской дурочки Мани, которая, как она  говорила, «зачиталась». А меня с юности радовали встречи с такими же беспробудными книгочеями. И до сих пор в библиотеке, если человек берёт что-нибудь стоящее, хочется внимательнее вглядеться в его лицо, узнать, отличить «своего».

Фаня Моисеевна Полищук, несомненно, из них. Это видно даже по тому, как она берёт в руки книгу. Как восхищается качеством бумаги: «Вы только потрогайте!»

Только что смотрела скучновато: «О чём же говорить?» Но если говорить о книгах – это пожалуйста, об этом – сколько угодно.
Поэтому и пишет она о другом библиофиле и коллеге Ните Степановиче Романове с таким пониманием и сердечным участием. Ведь тот, в свою очередь, «всю жизнь имел желание быть другом книги и всех, кто любит книгу».  Библиотека для него была особым миром, редкости которого его обворожили: «Я чувствовал, что отныне буду принадлежать книге, работать для неё. Я осознал, что для меня не может быть ничего лучше книги, что в ней моя жизнь, счастье».

Нечто похожее произошло  полвека спустя и с Фаней Моисеевной, которая вовсе не мечтала стать библиотекарем, просто любила читать. А мечтала она стать врачом. Но от судьбы не уйдёшь, и порой случай бывает совсем неслучайным.

В 1964 году студентка Института культуры пришла работать в библиотеку. Стипендии не хватало, нужна была подработка. Тот же случай, а ещё любовь к книге и интуиция заставили её искать и выделять редкие книжки. Приказ об этом появился ещё в конце

50-ых, но делали это бессистемно.  Городскую библиотеку тогда возглавляла Римма Ивановна Шолохова. Что-то заметила она в девушке, раз предложила ей: «Занимайся тем, к чему лежит душа». Так стала Фаня Полищук заниматься редким фондом  городской библиотеки, ставшей впоследствии Иркутской областной государственной универсальной библиотекой имени Молчанова-Сибирского.   Сегодня Фаня Моисеевна – кандидат исторических наук, заслуженный работник культуры РФ, автор многих книг, адресованных не только сотрудникам библиотек, но и культурологам, историкам, краеведам, а также всем, кто любит книгу.

Через несколько лет работы в библиотеке Полищук поступает в аспирантуру при библиотеке Сибирского отделения Академии наук в Новосибирске.

И вот с 1975 года я плотно занялась именно редкими книгами, стала их внимательно просматривать и систематизировать, - рассказывает Фаня Моисеевна. – Работала одна. Потом к нашему фонду присоединили книги из отдела специального хранения – это был 1988 год – и штат увеличили.

Одна из опубликованных Полищук работ называется «Книги горькой правды». Она вышла в 2008 году. В книге отражена история создания и деятельность отдела редкого фонда и специального хранения в ИОГУНБ им. Молчанова-Сибирского.

- Я уверена, что на огромной территории СССР из всех сотрудников библиотек страны лишь только я не состояла в КПСС, в течение 20 лет соприкасаясь с секретными книгами, -  вспоминает Фаня Моисеевна. – Меня назначили на эту должность вопреки правилам, с разрешения начальника Иркутского Обллита Н.Г. Козыдло.

«Убить хорошую книгу – едва ли не то же, что и убить человека: убивающий человека губит разумное создание, образ Божий; но тот, кто уничтожает хорошую книгу, губит самый разум…» - эти слова Джона Мильтона Полищук выбрала эпиграфом к рассказу о трагических судьбах книг и их авторов при тоталитарном строе. Одна из таких – судьба крупнейшего учёного Б.Э. Петри, чьё имя тесно связано с Иркутском. Он был автором многочисленных трудов по истории Прибайкалья. В мае 1937 года учёный был арестован по ложному доносу и расстрелян. В 1958 году начальник Иркутского Обллита Козыдло обратился в прокуратуру с просьбой пересмотреть дело Петри для того, чтобы органы цензуры обеспечили «правильное обращение с его научными и литературными трудами».  Дело учёного было направлено на дополнительную проверку. В июне 1959 года военный трибунал ЗабВО отменил постановление НКВД СССР и Прокурора СССР в отношении Петри. Научное наследие учёного из Спецхрана перешло в общие фонды.

«Реабилитированные» книги в конце 50-ых годов возвращались на книжные полки. Они и  стали героями книги, написанной сотрудником библиотеки Фаней Моисеевной Полищук.

Что же сейчас хранится на полках и в шкафах редкого фонда? Вот, например, Месяцеслов. Год 1834. Нечто вроде ежедневника или календаря. Пустые страницы заполнены заметками. Это события жизни одного человека, члена семьи екатеринбургских купцов Казанцевых. Такие вот заметки на полях – по сути, страницы летописи. «Купцы Казанцевы были умнейшие люди, - рассказывает Фаня Моисеевна, - они поколениями собирали свою библиотеку».

В данном случае книга ценна не только годом издания, но и этими записями. А вот недавно вышедший том - «СССР на закате - рождённым в СССР посвящается».  Это подарочное издание с любопытным оформлением: во вклеенные кармашки вложены артефакты советской эпохи, например, купюры того периода.  Факсимильное издание П.В.Анненкова «Материалы для биографии А.С.Пушкина» точно копирует двухтомник  позапрошлого века, даже бумагу и обложку – это тоже экземпляр из редкого фонда, как и подлинные издания прошлых веков. Хранятся здесь и современные книги с автографами писателей. Чтобы работать в редком фонде, нужно быть не только специалистом библиотечного дела, но и человеком высокой культуры. А ещё – иметь способности и навыки исследовательской работы. Это элита библиотек. В Молчановке в этом отделе работают два кандидата наук. Степень имеет и заведующая отделом Ирина Павловна Бедулина.

Даже и здесь, в редком фонде, книги, чтобы они были живыми, должны быть востребованы.

Книги, старые книги!
У них особенный запах
Запах жизни и тлена,
Запах роз и земли.
Их подержало время
В своих невидимых лапах,
Чьи-то мечты и надежды
В их страницах цвели.

Я. Часова

«Невидимые лапы времени» под пером историка становятся ощутимыми и вполне реальными. Полищук написала уже три тома истории областной библиотеки. Два тома изданы, третий готовится к выходу. Книги, написанные Фаней Моисеевной, отмечены дипломами Российских конкурсов по библиотековедению и библиографии. Закончена и книга о редком фонде. Фаня Моисеевна загадочно улыбается и отказывается говорить об этой работе. Она, как мать, боится сглазить своё дитя. Книга будет подарком к 150-летию библиотеки, которое собираются отмечать в следующем году.

26 ноября 1860 г. в Иркутске  состоялся первый литературно-разговорный вечер, на котором присутствовало до трёхсот человек. Все желающие могли посещать эти вечера для взаимного обмена мнений  по вопросам литературы, науки, искусства, краеведения».

На таких вечерах и обсуждали будущую городскую библиотеку, необходимость создания которой давно назрела: «Отсутствие её в Иркутске представляется фактом ненормальным, скажем прямо, чудовищным»… (из доклада, опубликованного на страницах первой частной иркутской газеты «Амур»).  Нит Романов в «Иркутской летописи» отмечает, что уже в мае 1861 года фонд библиотеки составлял 824 тома. А прочитать о рождении и становлении городской библиотеки любознательный человек может в книге, автором-составителем которой является Фаня Моисеевна Полищук. Она продолжает дело, начатое влюблённым в книгу и в Иркутск Нитом Степановичем Романовым.

Редкий фонд пополняется, на это областной бюджет выделяет деньги – меньше, чем хотелось бы, но выделяет. Сотрудники библиотеки закупают книги через магазины «Букинист». Книгу мало купить, нужно её оценить, изучить, подумать о реставрации. Для редкого фонда покупают и новые книги, их поставляют книготорговые фирмы.

За последние полгода мы приобрели более ста книг», - говорит Ирина Бедулина, заведующая редким фондом. – Конечно, в советское время библиотеки получали значительно больше. В целом фонд Молчановки, например, ежегодно пополнялся на 40-45 000 книг. Но и сейчас работает Книжная палата, которая следит за тем, чтобы издательства передавали хотя бы по экземпляру изданной ими литературы библиотекам.

В читальный зал редкого  фонда приходят люди разных возрастов и профессий. Одними движет профессиональный интерес. Другими – желание узнать, например, о своих корнях, об истории семьи, рода. Это вполне возможно сделать, поскольку здесь хранятся  «памятные» книги, в которых могли сохраниться сведения о купцах, мещанах и представителях дворянского сословия.

- Живые книги – это книги, которые читают, - повторяет Фаня Моисеевна, которая так много делает для того, чтобы библиотека выполняла свою главную функцию – просветительскую.   Она уверена, что библиотекарь – увлекательнейшая профессия, самое благодарное и благородное занятие.

 

 

Звёздная судьба илимского парня

Олег Суханов, член Союза журналистов России

12 апреля международный день космонавтики

Строки из Указа Президиума Верховного Совета СССР, отлитые в бронзе: «Герой Социалистического труда академик Янгель Михаил Кузьмич за особые заслуги в развитии науки и техники, в создании и успешном запуске первого в мире космического корабля «Восток» с человеком на борту Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 июня 1961 года награждён второй золотой медалью «Серп и молот».
На Луне его имя

Первый космонавт Земли Юрий Гагарин ещё учился в Люберецкой ремеслухе, когда в трудовой книжке Михаила Янгеля появилась запись, что 12 апреля 1950 года он принят в конструкторское бюро Сергея Королёва начальником отдела.

Через 11 лет, 12 апреля 1961 года, человечество услышит голос землян из космоса, начнётся новая эра истории  планеты, которую откроют россияне. Мир узнает имя Сергея Королёва. Имя Михаила Янгеля приоткроют только через два года после смерти, а памятник поставят в октябре 1977 года в Железногорск-Илимском, неподалеку от деревни Зыряновой — малой родины, попавшей в зону затопления при строительстве Усть-Илимской ГЭС. Секретность понятна: кроме космонавтики Янгель занимался самым грозным оружием в мире — баллистической ракетой.

Первой весточкой о нашем земляке стала коротенькая заметка в газете «Правда» 20 марта 1972 года: «Корабелы Херсонского судостроительного завода торжественно проводили в первое плавание новый океанский сухогруз «Академик Янгель» водоизмерением 18400 тонн. Судно оборудовано совершенными навигационными приборами».

В полнолуние на видимой стороне Луны, на границе морей Ясности и Спокойствия, можно рассмотреть кратер, который назван именем Янгеля, его же имя носит одна из вершин Памира (5930 м.).

Сибирские учителя конструктора

Среди двенадцати детей Кузьмы Лаврентьевича и Анны Павловны плохих не оказалось. В приилимье целая плеяда выдающихся Янгелей, есть даже генералы. Миша был шестым. Жили родители трудно, но в Зыряновскую трёхклассную школу мальчик пошёл во время. Своего первого учителя он запомнил на всю жизнь. Накануне своего  шестидесятилетнего юбилея Янгель рассказал об Иване Константиновиче Перфильеве молодым работникам КБ: «Он открыл передо мной первую страницу букваря и три года терпеливо учил грамоте. Я помню его неторопливую речь и вижу его умные глаза. Нелегко вложить в руку ребёнка ученическое перо, но ещё сложнее зажечь искорку любви к знаниям».

В Нижнеилимской семилетней школе учиться пришлось только два года — семья едва сводила концы с концами. Помогла младшая сестра матери, тётя Нюра, которая жила в Куйтуне. Её муж Виктор Казимирович Яскуло — ссыльный поляк — учительствовал в школе. Прекрасная библиотека дяди помогла становлению будущего учёного. Виктор Казимирович оказался опытным педагогом и помог Михаилу вступить в новый мир.

От истребителей к космическим ракетам

В Московский авиационный институт после столичных мытарств Михаил поступил в 1931 году. После окончания МАИ Янгель мог оказаться просто хорошим авиационным специалистом, но дипломника подметил сам «Король истребителей» Николая Николаевич Поликарпов, ставший его «крестным отцом» на дипломной работе о скоростном истребителе с герметичной кабиной для высотных полётов. В то время такие машины разрабатывались только в Германии и США, поэтому Поликарпов, приняв выпускника МАИ в КБ, отправил молодого специалиста в командировку в Соединенный Штаты — инспектировать работы наших комиссий на заводах Дугласа, Волти и Консолидейтеда.

Рабочая командировка в Америку Янгелю не понравилась — не было важного для него творчества, одна административная деятельность. Но кое-что для себя он успел почерпнуть, особенно у Дугласа. Вернувшись в КБ, окунулся целиком в работу: нужно было доводить до ума И-180. С ним был Валерий Чкалов, он как-то заметил конструктору: «Желаете — в миг научу самому за ручку держаться». И заметив недоумение Янгеля, добавил: «Не верите, я же Чкалов».

С самолётом их ждали не только успехи, но и невзгоды. Гибнет Чкалов, за ним великолепный испытатель Томас Сузи. Янгель очень переживал эти трагедии: «Случившаяся катастрофа сильно потрясла, и не только потому что погиб замечательный человек. Дело в том, что гибнет уже второй большой человек на самолетах нашего коллектива, на самолете, который является причиной моей командировки».

...В наркомате ему напомнили про анкету, где в графе про национальность написано «русский».

- Ты кто, Янгель-Мянгель? - спросил с усмешкой нарком.

- «Сибиряк из деревни Зыряново, мы русские, из казаков. Правда нас хохлами называли»

Позднее отец его будущей жены Ирины Викторовны Стражевой известный сказочник, литературовед Виктор Иванович Стражев разгадает фамилию зятя. Янга — ковш у запорожских казаков, а янгель — ковшовый кашевар. Возможно, таковыми и были прародители Михаила Кузьмича.

Сейчас в наркомате было не до исследований по истории фамильного рода Янгелей, но беда миновала: Поликарпов не дал в обиду своего лучшего конструктора.

Участвовать в испытательных полётах ему все же пришлось. Сохранились записи в книге за 1941 год под шифром «А», свидетельствующие, что он летал ведущим инженером вместе с лётчиком-испытателем Георгием Шияновым.

В январе 1945 года Янгеля направили в КБ Владимира Михайловича Мясищева, где он проработал три года. В сорок восьмом Михаил Кузьмич подал заявление в Академию авиационной промышленности, которую с отличием окончил в пятидесятом, и сразу защитил кандидатскую диссертацию по теме «Расчёт крыла истребителя», причём без кандидатского минимума. Он получил предложение работать в новой отрасли науки. С 12 апреля 1950 года Янгель в КБ Королёва. Там Михаил Кузьмич стал тем самым, звёздным Янгелем.

Ключ на старт

КБ только начинало разработку по созданию мощных ракет-носителей. Всё будет потом, а пока этих людей знает только узкий круг лиц. Впереди мучительные ночи, тревоги, поиски и инфаркты... Благодаря конструкторскому мышлению Янгеля, его авторитет рос не по дням, а по часам. Вскоре он становится заместителем главного конструктора, а затем — директором отраслевого научно-исследовательского института. В середине 50-х годов Янгель вырабатывает принципиально новое направление в развитии ракетно-космической техники и становится руководителем своего КБ.

Когда Янгелю предложили возглавлять новое конструкторское бюро, равноценное королёвскому, он пришёл домой из Кремля взволнованным и сказал жене — надежному другу: «Некоторое время придётся заниматься тематикой Королёва. Но я уже вижу в общих чертах иной, принципиально отличный путь. Он представляется мне более рациональным для решения многих важнейших задач. Если бы ты знала, мэм, как я счастлив, хотя и понимаю, какие нелёгкие впереди дороги».

В своей работе Янгель делал ставку на молодежь. Он так и сказал: «Для начала хватит и нескольких опытных конструкторов, а основной костяк должна составить молодежь. Буду набирать выпускников технических вузов, университетов. Они обладают багажом самых современных знаний и огромным желанием идти непроторёнными тропами. У нас сложатся своя школа, свои традиции, будет живая ткань преемственности поколений. А это главное! Я говорю не в обиду «старичкам», сам принадлежу к ним. Нужно непрерывно двигаться вперёд, видеть перспективу».
Достойным преемником Янгеля стал его учитель Владимир Уткин. Он даже в наградах повторил путь Михаила Кузьмича: дважды Герой Соцтруда, лауреат Ленинской и Государственной премий, главный конструктор противоракетной техники, академик.
В 1959 году Михаилу Кузьмичу вручили первую золотую медаль «Серп и молот».

Семья

Они встретились в Московском авиационном институте, подружились и полюбили. Поженились 23 мая 1939 года. Он стал называть её мэм после длительной командировки в Америку. Ирина Викторовна в науке достигла своих вершин — стала доктором технических наук, профессором, писательницей. В их совместной жизни было больше долгих разлук, чем радостных дней общения, но любовь — оставалась  всегда. Она ждала его с нетерпением, воспитывала двоих детей — Люсю и Сашу, приёмного Аркашу — сына одного из умерших родственников Янгеля.

Я бывал в этой московской квартире на улице Алексея Толстого, В гостиной — бронзовый бюст, большой портрет на стене, стеллажи с книгами и макетами ракет. Большинство личных вещей Михаила Кузьмича было передано на родину в Железногорский музей.

Была в этой квартире картина космонавта Алексея Леонова. Одинокая женщина на фоне тёмного неба и уносящегося в просторы Галактики космического корабля. Помните «Алые паруса» Грина, где девушка ждёт на берегу бескрайнего моря парусник, а здесь -прощание навсегда. Ирина Викторовна так вспоминала роковой юбилей мужа:  «Это был пятый инфаркт. Михаилу Кузьмичу полегчало и врачи разрешили нам съездить в Москву на очень важное совещание. И вот ночью — страшная атака на сердце. Я стояла перед профессором Евгением Ивановичем Чазовым, а рядом — Люся и Саша. Евгений Иванович не отвечал. Можно верить лишь в чудо. Он выжил, но вот юбилейная осень семьдесят первого года... До празднования оставались часы. Мы ждали гостей. «А я сегодня как на космодроме!» - сказал Михаил Кузьмич. На столе, заваленном сувенирами, всё связано с космонавтикой. В руке Михаила Кузьмича узорчатый рог. Вдруг слабо звякнула цепочка, рог упал на ковёр, ладонь взметнулась к виску и, обмякнув, упала... Тенями мелькали люди в белых халатах, а я вдруг поняла, что моего мужа, моего Михаила Кузьмича нет, и никогда уже больше не будет...» .В это время на руке Янгеля остановились стрелки часов.

Я листаю фотоальбом, который сделали Михаилу Кузьмичу ведущие конструкторы 12 апреля 1971 года, когда отмечалась десятая годовщина первого полёта человека в космос. Он в красном перелёте с тиснённой надписью «Космодром СССР». «Приятный сюрприз, - сказал тогда Янгель, - всё уходит в историю, первые шаги в освоении космоса надо бережно сохранить для наших потомков».

Снимков с Михаилом Кузьмичём в альбоме много, везде он с улыбкой. Домашним Янгель пояснял: «Снимали в дни удачи. Иначе бы не улыбался».

На одном из снимков все в демисезонном пальто, а Янгель в летнем плаще и шляпе. Михаил Кузьмич говорил по этому поводу: «Меня тогда спрашивали: «Характер что ли сибирский демонстрируете?» А я просто объяснил: приехал летом, думал, успею домой слетать. Но работы было столько, что не заметил, как осень пришла. К слову, дни были такие жаркие, что я в плаще не замерзал». Есть фотография, где Михаил Кузьмич с Гагариным, пока старшим лейтенантом.

Михаила Кузьмича похоронили на Новодевичьем кладбище, затем рядом — сына Сашу. 28 сентября 1995 года не выдержало сердце Ирины Викторовны Стражевой-Янгель. Она скончалась, как и муж, от инфаркта. Сейчас на Новодевичьем покоятся трое Янгелей.

 

Крик зайчихи

Олег Суханов, член Союза журналистов России

Непогода установилась на Нижней Тунгуске. Густые облака путались в вершинах сосен, закрывали от неба вертолетную площадку. Порядком надоели нары в зимовье для ожидающего люда и серые лица трёх бичеватых мужиков. Просвета не предвиделось, а от Туры до Ербогачёна-- не ближний свет.

К вечеру дождь усилился, вповалку разместились на ненавистных нарах, и кто-то сразу захрапел, а буровик Попов начал убаюкивающий рассказ...

— В краях этих оказался из-за товарищей, мне и на тюменской нефти работы хватало, и места там обжитые, но кореша всё же уговорили на Тунгуску махнуть, где заработать можно, а недаром говорят — везде хорошо, где нас нет. Здесь один дневной переход до первого стойбища называется "арчиши". На Оби уже жили в цивилизации, работали вахтовым методом, а оказались посреди тайги, начали обосновываться пока не заблудились, но я сразу о женщинах задумался: я о них везде думаю — природа. После ночной смены уговорил товарища арчиши сделать до ближайшего стойбища. Пошли по ручью — он и привёл к реке, а там по берегу олешки бродят, неподалеку чумы стоят. Узнали чьи олени, и напрямик — к жилищу знатного соболятника Ковшичана. Охотник с радостью принял: геологи пришли — спирт принесли.  Несколько тостов развеселили охотника: ｫХорошо, лючи, будем дочек смотреть, - прищурил глаза хозяин и позвал двух не первой свежести, - а мой жена доколок. Жена Ковшичана была известной медвежатницей, одна ходила на лохматого с пальмой — нож на длинной рукояти. На счету было двадцать медведей, а двадцать первый её крепко помял, инвалидом сделал— "доколком".

Старших дочек эвенк подсунул не просто: от русских хотелось иметь внуков — продолжателей рода, а так в стойбище всё родня, кровосмешение идёт. Дочки уже успели: возле чума целый детсад, но старый всё же проговорился — у него три дочери. Я цену набиваю — всё про третью спрашиваю.

Огромное стало держал охотник, и я, грешник, ненароком, подумал: В Башкирии, в Тюмени — возле каждой буровой полевая жена была, почему и здесь не завести?.. Ковшичан велел крикнуть младшую дочь, выпил ещё, я ему снова налил. Она пришла и села. Я разглядывал девушку, а Катерина молча перебирала смоляную косу, в отсвете углей очага блестели чёрные глаза. "Зверёк непуганый, - думал я, - приручать надо".

Ковшичан набил наши рюкзаки оленятиной и вяленой рыбой, всё смотрел с надеждой на меня и проводил до ручья, выстрелив в воздух из карабина, как положено провожать лучших друзей.

Бурили, бурили , а нефтью не пахло, и дни в тунгусской тайге казались ссылкой, если бы не встречи с Катериной. Она сама как-то пришла на буровую и любопытство её оказалось беспредельным, брала в руки керны и не хотела верить, что они с глубины в сотни метров. "Зачем так глубоко? - удивлялась она. - В тайге все наверху, знаю, где халцедон лежит — камус украшать, другие камни. А зачем из-а земного масла всю тайгу тревожить? Зачем здесь города — оленей в городах не будет, не будет кедров, ничего не будет. А кончится масло?"

Я вспомнил Тюменский край, его города, сотни вахтовых посёлков без будущего, до дня пока идет нефть. "Приходи ко мне, я свожу тебя на свою работу, - сказала Катерина, положив керн в ящик, - это просо камень!..."

Ковшичану мы отправили соль и чай, и она, довольная, сложила подарки в рюкзак, я поднял его и пошёл за девушкой. Катерина остановила меня на опушке: "Тайга — мой дом, гость хозяина не провожает. Приходи. Возьми карабин".

Парни с радостью собрали меня на охоту, вертолёта давно не было, и все ждали моей удачи.

Катерина сидела у ручья.

— Показывай тайгу, - поправил я карабин на плече.

— Пойдём, пойдём, а то время уходит, - повела она вниз по реке. Я едва поспевал за Катей.

Она преобразилась: походка кошачья, поваленные деревья и корневища — заторы на тропе, девушка преодолевала в одно движение, иногда поворачивала голову и подгоняла взглядом, а я стал уставать. Неожиданно Катерина остановилась, прислушалась и приложила палец к губам, поманила меня. Метрах в ста пощипывала траву кабарга. Мяса немного, но я осторожно стянул с плеча карабин. На удивление Катерина знаком показала, что стрелять нельзя. Пришлось повиноваться, я понял Катю, когда из зарослей багульника вышли два сосунка и прильнули к кабарге.  Она водила меня по тайге, как экскурсанта: показала солонцы, следы кабанов и изюбра, ободранные стволы кедров, на которых точил когти медведь. В двух шагах от себя, только присели передохнуть, увидел я соболя. Он выглядывал из-за колодины и наблюдал за нами. "Гуляй, гуляй до осени", - смеясь, кинула ветку Катерина. Соболь проследил её полёт и юркнул за колоду.

--Без мяса придёшь, - лукаво улыбнулась девушка,-- но я показала тебе наши богатства, которые нас лишат, если найдёте масло.

На обратном пути она резко скинула карабин. Я последовал её примеру. "Вон твоя добыча", - она указала на скальник, где стоял приличный козёл. Я поторопился и пуля с визгом ударила в камень. Козёл рванулся, но тут же перевернулся от второго выстрела. Катерина, улыбаясь опустила карабин: "Иди бери мясо, только выпусти кровь. Дня на два вам хватит, а там и вертолёт прилетит". Я с радостью бросился к добыче и присвистнул от удивления: выстрел Кати сразил животное наповал. Вот тебе и слабый пол!

Ковшичан считал меня уже самым близким родственником — преемником его хозяйства, но как ни странно, я не строил в отношении Кати никаких планов и не искал близости: покорила её простота, и вдруг появилась боязнь обмануть юное существо. Но всё свободное от вахт время ноги сами нести меня в стойбище. "Кончится сезон, и всё забудется" — успокаивал я себя. Однажды, по дороге к Ковшичанам я нарвал букет цветов, и они, которых множество вокруг, произвели на девушку неожиданное впечатление. Она резко схватила меня за плечи и прижалась к груди.

- Ты лучше поцелуй друга, - шепнул я.

--Эвенки не целуются, - шёпотом ответила Катерина. В тот день она увела меня в тайгу без оружия, а Ковшичан проводил нас одобрительным взглядом, как и остальное семейство охотника.

Раскинув руки, она лежала в брусничнике. Расшитый бисером пыжик сливался с цветущим ягодником и, казалось, она частица всей природы, окружавшей поляну. Катерина смотрела прямо в глаза: "Знаешь, как зайчиха зовёт зайца, она кричит "хобо-бо-бо", и он бежит на зов, - Катерина погладила моё шершавое лицо. - А кого я буду звать без тебя? Ночного чангита — филина: хун-хун-хун, но зачем мне этот разбойник? Он сын Абаама, самого злого духа в тайге!ｻ Мысль поскорее смотаться отсюда стала постоянной. Больше в стойбище я не ходил, а бабье лето уже осыпало листвяк и осины, утренние заморозки леденили ручей. Катерина пришла сама.

Я не смотрел ей в глаза, перебирал ящики и приговаривал: ｫГотовимся к отлёту, собираемся, работы уйма".

"Собираешь, - спокойно сказала Катерина, так, что холодок пробежал по спине, - и нет больше хобо-бо-бо.  Она погладила живот, едва пополневший, и, гордо вскинув голову, легкой походкой ушла в тайгу. Мой кореш только и вымолвил: "Ну, Колька, с таким огнём не шутят!ｻ

На вертолёте уже раскручивались лопасти, и я навсегда прощался с Катериной и всеми Ковшичанами. Нахлынувшую лирику перебил раскатистый выстрел. Все прильнули к иллюминаторам. На краю поляны с карабином наперевес стояла Катерина, она вглядывалась в вертолёт, затем медленно начала поднимать оружие к плечу. Из кабины пилотов выглянуло испуганное лицо бортмеханика. "Иди к своей террористке, - закричал он в салон, - взлетим раньше времени к чёртовой матери, дополнительные баки до краёв!ｻ На меня зашипели буровики, кто-то услужливо открыл входной люк. Я выскочил из вертолёта и бросился к Катерине. Она направила ствол в мою сторону, и я ждал выстрела, но Катя отбросила карабин и пошла с поляны. Догнав, я схватил её за руку и потянул к вертолёту, на котором продолжали крутиться винты. Дочь Ковшичана не сопротивлялась.

Она молча, опустив голову, сидела весь перелёт. В салоне тоже не разговаривали, только изредка выходил бортмеханик заглянуть в иллюминаторы и кивал в нашу сторону, покрутив указательным пальцем у виска: кто-то успел рассказать, пока загружали вертолёт, мою историю.

Получив в Ербогачёне расчёт, на первом самолёте улетели с Катериной в Иркутск. В аэропорту нелепая мысль сверлила голову — бросить дикарку в городе, заблудится, а я успею смыться и хоть поездом — навсегда из Сибири.. А куда мы направляемся, Катерина не знала: я ей ничего о себе не рассказывал, буровик, да и всё — лесной чангит — разбойник. В зале ожидания, она так доверчиво и крепко спала на моих коленях, что я, не шелохнувшись, просидел до самой посадки в наш самолёт.

В Саратове родителей и всю родню со знакомыми я наглухо шокировал таёжной красавицей. Школьная подруга рыдала: "Прождала всю жизнь, всё думала, Коленька мой вернётся. Вернулся, в каком краю ты нашёл невесту?ｻ Братья и сёстры с нами не разговаривали, и старики молчали, но батя буркнул: "Родительского благословения не жди: басурманка,  не нашего роду — племени".

Так и стали жить без благословения и свадьбы, документы, какие были у Катерины, прислали из стойбища по почте. Связь с Нижней Тунгуской мы установили сразу — там Ковшичан дочки и не хватился: всё понял старый охотник, что улетели вертолётом, но благодарил за присланный адрес и приглашение. Жизнь мы с Катей наладили: деньжата у меня водились, основной заработок перечислял в Саратовский сбербанк и тотчас на окраине города купил дом, подальше от языков "доброжелателей".

Жизнь шла своим чередом, без осложнений, родился славный пацан, весь в меня, только глаза раскосые, а так — богатырь. Назвали мальца Ильей. Сообщили в стойбище — в ответ телеграмма: " Встречайте, Ковшичан". Кто-то к телеграмме добавил номер рейса - мир не без добрых людей.

Охотник не отходил от кроватки с внуком, положил с ним рядом детское ружье и всё приговаривал: "Ой, какун!, Ой, какун! Метким будет как Ковшичан, быстрым как олень, сильным в отца, добрым в мать — это Огды шаману сказал".

Мы были рады приезду таёжного деда. Город не нравился охотнику: "Большое стойбище слишком, мутная вода в реке".

Охотник заскучал по тайге: "Орон один гуляет, хозяин далеко, Николай далеко, скоро камус надо снимать, оленя свежевать, шкуры делать, а Ковшичан в большой стойбище живёт". Старый эвенк думал о судьбе рода, сёстры Катерины хоть и рядом, но в мужском деле не помощницы. Многие в стойбище на оленей Ковшичана поглядывают, вот приехал бы зять и порядок навёл. Охотник уехал с надеждой. У Катерины быстрее чем у меня толковые мысли появлялись, она как губка впитывала все достижения цивилизации. "Зачем всему пропадать, - как-то сказала она мне, - дело большое поставить можно, можешь шить унты, дохи здесь. Тебе на Тунгуску ездить надо".

Планы строились большие и реальные: я человек мобильный, скитания приучили к кочевой жизни, и в наше время упускать такой случай — полным болваном будешь. Чем мы хуже фирмачей, которых я знал в Саратове? Да и денежные запасы заканчивались. Действовать надо. Собирался уже в дорогу, но беда заглянула в наш дом: вдребезги разбился на своём "мерседесе" — автомобиль восстановлению не подлежал, а меня собирали по частям. Пока лежал в реанимации, Катерина сутками сидела возле постели, врачи мало надеялись на моё выздоровление и разрешили жене находиться в палате, сколько она выдержит. Катя удивила всех своей выдержкой: открою глаза, встречаюсь с внимательным взглядом её соболиных глаз. "Что , мой зайка, хою-бо-бо, она гладила мою ладонь, - ты поправишься: мне ночью Огды шептал, на, попей его настой". Катерина прыскала отваром целебных трав на бинты, поила меня с ложечки и всё о чём-то шептала, понятное только ей.

Однажды, когда Катерина на несколько минут вышла из палаты, одна из сестёр, не выдержав, спросила:  "Извините, а откуда ваша супруга? Она ведь ни с кем за всё время слова не вымолвила, ничего не попросила, а вы на поправку пошли, дай Бог!"

Пока Катерина находилась со мной в больнице, мои старики нянчились с внуком. Признали свою кровь.

Выхаживала меня "зайчиха", первые шаги, как ребёнок, сделал с её помощью. Я, конечно, заслуги врачей не умаляю, но без Кати — не жилец. Только оклемался — взялся за дело, несмотря на уговоры Катерины  дома сидеть. Она ведь того ещё не понимала, что оформление бумаг — основное дело и самое нудное. Чиновников разных рангов обойти — время не одного дня, а моя таёжница ещё с нашими бюрократами не сталкивалась. Я, Катю, да простит меня Бог, в их кабинеты заводил, как наглядное пособие, чтобы на открытие фирмы лицензию получить. "Вот хозяйка тайги, её ресурсы будем использовать", - говорил я их превосходительствам.

В общем, доказывать долго пришлось,  запрашивать бумаги из Катангского района, а там Ковшичан всегда в почёте был. Пришло подтверждение из Сибири в Поволжье, что я сам владелец большого богатства. Старый охотник постарался всё оформить на меня, как преемника его собственности. Назвали мы с Катей свою фирму "Тунгуска", а мне пришла пора в дорогу собираться, ведь хотя зарекался — на Нижнюю Тунгуску больше ни ногой.

Сейчас мы в Саратове люди известные, участвовали в международных ярмарках, большим спросом пользуется наша продукция на аукционах. Катерина — генеральный директор акционерного общества "Тунгуска". На пошиве мастерами работают умельцы из стойбища, дети которых стали оленеводами. Ковшичан приезжал на одну из ярмарок — видел бы кто его в костюме при "бабочке". Силой надели, зато... Но бизнес  бизнесом, а мы с "зайчихой" ждём второго ребёнка.

Иркутская история Владимира Олтаржевского

Галина Маркина

Начало 50-х. Без пяти минут золотой медалист Володя Олтаржевский закончил писать выпускное сочинение на тему "Свободолюбивые мотивы в творчестве А.С. Пушкина". Он уверен в успехе. Уверены в нём и учителя.  Владимир - один из лучших учеников класса с явными гуманитарными способностями. К тому же он хочет заниматься международными отношениями и мечтает учиться в МГИМО. Но туда можно отправляться, только имея золотую медаль. Школьная комиссия оценивает его сочинение в пять баллов. Но высшая инстанция - районо - ставит ему четвёрку.

Оказывается, упоминая тех, кто повлиял на поэта, юноша назвал сначала французских просветителей, а лишь потом - Радищева. На дворе 1952 год, ещё жив Иосиф Сталин, соблюдение политкорректности обязательно. Лишь много лет спустя Владимир поймёт настоящую причину: происхождение подкачало. Семья Олтаржевских была интеллигентной, как тогда говорили, "из служащих".

- Вы увидите, я сдам экзамены в ВУЗ на пятёрки, - говорит мальчик своей учительнице. - Мы верим в тебя, - отвечает она, - это не наша вина, пойми.

Владимир становится студентом исторического отделения историко-филологического факультета Иркутского государственного университета.

- Классового бунта у меня тогда не возникло, - вспоминает Владимир Павлович Олтаржевский, доктор исторических наук, профессор кафедры мировой истории и международных отношений ИГУ. - Но было обидно.

Семейные тайны

Откуда у мальчика, ученика обычной иркутской школы, возникло такое желание - заниматься международными отношениями - можно понять, присмотревшись к укладу семьи и интересам ближайших ему людей. Бабушка Наталья Георгиевна закончила Бестужевские курсы.  Отец, инженер-геолог по профессии, был настоящим российским интеллигентом с широким кругозором, большой любитель чтения. В роду по отцовской линии были духовные лица высокого сана, по материнской - профессора Горного института в Санкт-Петербурге.

Впрочем, до истории своей семьи  профессор Олтаржевский пока по- настоящему не добрался.

- Бабушка избегала разговоров на эти темы, - рассказывает он. - Видимо, силён был страх перед возможными репрессиями.

Вот и стремительному отъезду семьи на новое место жительства - из Улан-Удэ на прииск Троицкий на севере Бурятии - дети не получили объяснений. Лишь много позже Владимир Павлович узнал, что его отец был советником первого бурятского коммуниста Михея Ербанова, председателя совнаркома Бурят-Монгольской республики. Ербанов был репрессирован. Могли последовать аресты и тех, кто был рядом с ним.

Вот по таким причинам немного знает о своём роде профессиональный историк Олтаржевский.

- Говорить-то сейчас можно обо всём, да вот спросить почти некого - могу спросить что-то у старшей сестры, она помнит больше меня, - объясняет он.

Как ваша светлость поживает?..

И всё же не нашей бурной истории посвятил свои первые научные исследования Владимир Павлович. Сильное влияние оказал на него известный востоковед и международник, работавший в Иркутском университете - профессор С.В. Шостакович. Именно он убедил молодого человека стать преподавателем и заняться историей средних веков.

Здесь я позволю себе маленькое личное воспоминание. Именно историей средних веков пленял Владимир Павлович сердца студенток филфака в начале 70-х. Его лекции пользовались неизменным успехом. Казалось, он лично видел рыцарские турниры, присутствовал на встречах влиятельных особ, решающих судьбы народов средневековой Европы - так легко и вдохновенно рассказывал он, прогуливаясь по амфитеатру нового университетского корпуса в Студгородке. Эти лекции позволяли нам грезить наяву, забывая о царившем в аудитории холоде, о пустом буфете и предстоящей поездке в переполненном обледеневшем трамвае.

Средним векам были отданы 14 лет, но профессор об этом нисколько не жалеет.

Где-то есть страна...

Настоящей страстью учёного стала история Новой Зеландии. Было ли здесь романтическое влечение к странам Южных морей, или чисто научный интерес, история умалчивает. Но при взгляде на карту вспоминается знакомое с юности: "Где-то есть страна Дельфиния и город Кенгуру".

Новозеландское дипломатическое представительство  в Москве появилось в 1944 году. Островитяне были вполне прагматичны: "У нас есть длинные пальто из овчины, крытые габардином. Австралийское представительство рекомендует обзавестись тёплой верхней одеждой, а также шубой. Один из новозеландцев, когда-то живший в России, рассказал, что шуба придаёт определённый престиж в официальных кругах. Для холодов рекомендуются сапоги на меху. Цилиндры не рекомендуются". Это строки из письма первого секретаря представительства главе Внешнеполитического  Ведомства Новой Зеландии. Россия - страна экзотическая, но отношения с ней важны: в конце  Второй мировой войны посольства появляются  в столицах трёх стран-союзниц: Лондоне, Вашингтоне и Москве. Для Иркутска интерес к Новой Зеландии тоже выглядит довольно экзотично. Владимир Павлович объясняет это так: " США и Канадой занималось довольно много специалистов. Китай и Япония весьма интересны, но историку нужно знание языков, а с этим тогда, в конце 60-ых, было сложно. Кроме того, у Сибири и Новой Зеландии есть общее - опыт освоения земель переселенцами. И этот опыт бесценен".

Можно сравнить с конструктором "Лего": есть детали крупные, а есть совсем мелкие, незаметные, но без них целого не собрать - не получится. Австралия и Новая Зеландия имеют, что сказать миру. Например, они лидеры в создании третейских судов. Там создана очень эффективная общественная система. Им удаётся избегать серьёзных конфликтов, например, в сфере трудовых отношений.

Наши отношения с Новой Зеландией не раз претерпевали кризисы, менялись - в зависимости от происходящих в России и мире событий.   "В 1955-56 годах имели место первые двухсторонние переговоры о возможности заключения торгового соглашения.

Новая Зеландия прервала их в одностороннем порядке в ответ на советское вторжение в Венгрию", - вспоминал посол Новой Зеландии в Москве Стюарт Прайор.

Традиции и новации

В 1978 году Олтаржевский создаёт на факультете лабораторию востоковедения, которая позднее переросла в Центр Азиатско-Тихоокеанских исследований. В Иркутске появилось новое научное направление по исследованию Австралии и Океании. В нашем городе всегда были сильны традиции изучения Востока. Они нашли своё продолжение в работе ЦАТИ: здесь были проведено 14 международных научно-практических конференций. Были опубликованы десятки статей и монографий, написанных профессором Олтаржевским и его учениками. В 1993 году Владимиру Павловичу удалось побывать в так хорошо знакомых ему по книгам местах: он был приглашён  на стажировку в университет Уайкато (Новая Зеландия). Здесь он не только общался с коллегами, но и читал лекции студентам. Новая Зеландия поразила иркутянина: уровень благосостояния был виден, как говорится, прямо с трапа самолёта. Дальнейшее знакомство подтвердило первое впечатление: по-европейски цивилизованная страна. Понравился и университет, где россиянина поселили в отдельном доме студенческого городка. Да и студенты жили в прекрасных общежитиях и имели наилучшие условия для учёбы. Гостю из далёкой страны показали современные города - чистые, ухоженные, и предмет особой гордости новозеландцев - прекрасные пастбища. Островитяне гордятся своим сельским хозяйством, да и своей страной тоже. И у них для этого есть все основания. Вернувшись, Олтаржевский увлечённо рассказывал о поездке, пока ему мягко не намекнули (времена уже были не те): что-то уж очень хвалите...

Через три года Олтаржевский защитил докторскую диссертацию на тему "Советско-новозеландские отношения 1944-1991 годов). Новозеландцы оценили такой интерес: приезжая в Москву, дипломаты считали своим долгом посетить Иркутск и встретиться с теми, кто изучает историю их государства. Так в 1994 году на конференцию, посвящённую 50-летию установления дипломатических отношений с Новой Зеландией, в Иркутск  приехало почти всё посольство во главе с послом Ричардом Вудзом.

Мечта Владимира Олтаржевского заниматься международными отношениями сбылась, итогом работы стали монография по истории российско-новозеландских отношений и  первый том "Истории международных отношений". Этот труд теперь штудируют сотни студентов-историков. "Остаётся мало времени для занятий наукой, - говорит Владимир Павлович, - очень много сил уходит на рутинную работу. Сейчас вот пришлось отложить статью о консульской службе в Австралии и заняться сочинением учебно-методических комплексов".

Пришли иные времена...

В этом году профессору Олтаржевскому исполнится 75 лет, почти 50 из них он преподаёт в Иркутском государственном университете. "У меня двойственное впечатление от нынешнего поколения студентов, - говорит он. - Мы порой до самого окончания ВУЗа не особенно задумывались о месте будущей работы. И о зарплате тоже. Сегодняшних первокурсников это очень интересует. Они - молодые люди с ещё неоформившимися
взглядами и интересами, и этим похожи на нас в их возрасте.  И в то же время они более  прагматичны и более информированы, лучше ориентируются в реальной жизни.  К сожалению, они намного меньше читают.  А курсовые норовят списывать в Интернете".

Сам Владимир Павлович замечает некоторое сужение культурного пространства. В прежние времена частые командировки в столицу позволяли видеть столичные премьеры и художественные выставки, общаться с коллегами из других городов. Сейчас культурный и научный обмен разместился в виртуальном пространстве. Но остались любимые книги.

- Когда устаю, беру с полки томик японской или китайской средневековой поэзии, - говорит Владимир Павлович, - несколько страниц - и мысли становятся ясными. А ещё с интересом читаю мемуаристику. Сейчас на моём столе книга Евгения Примакова - увлекательнейшее и полезное чтение".

Мне интересно, обладает ли историк каким-то особым взглядом на течение нашей жизни, видит ли он закономерности и связи с прошлым, способен ли предвидеть, "что из всего этого выйдет"?

- Ну, я-то уж точно не предсказатель, - улыбается Олтаржевский, - скорее можно сказать: я верю, что всё развивается к лучшему, даже через потери и страдания. И ещё верю в то, что мы сможем создать разумное общество, где все будут жить, соблюдая законы. И где государство будет делать всё в интересах человека".

Заслуживающими уважения личностями в российской истории он считает императора Александра II за искреннее желание преобразовать Россию путём буржуазных реформ. А ещё Петра Столыпина - за попытку сделать Россию фермерской страной. Непревзойдённым дипломатом, по его мнению, был Александр Горчаков.

Ранним утром по набережной Ангары он спешит в родной университет. И надеется, что дорогой его сердцу ВУЗ получит импульс развития и вернёт по праву принадлежащее ему первенство. Ведь у него богатые история и традиции классического университета.

 

Моя ремеслуха

Р. Лараш, г. Иркутск

Как-то смотрел по телевизору передачу, называлась она «Имя, Россия», про Суворова, Менделеева и т.д.  Великие они люди, гордость России, да и не только России.

А я хочу рассказать о наших людях, иркутянах. Было это послевоенное время. Убежав из дома, приехал на крыше товарняка в Иркутск, в надежде поступить в ремесленное училище. Везде отказ – нужен паспорт. Посоветовали мне обратиться у начальнику трудовых резервов т.Еременко. Как я прошмыгнул мимо вахты не помню, не постучав, тихонечко зашёл в кабинет. Сидит дяденька на стуле, штанины засучены, ноги в тазике с водой. Удивленно:

«Кого ищешь, сынок?»

«Я к вам с деревни, я хочу учиться, мне бы в ремесленное училище, без паспорта никуда не берут».

« А я что могу? Закон суров, на то он и закон!»

Из документов у меня только похоронка и фото отца, табель об окончании 6 классов, и тетрадка с моими стихами. Учитель по литературе и русскому языку посоветовал ехать в город. А паспорт в колхозе мне выдать отказались.

«Хотите, я прочитаю Евгения Онегина с начала до конца, наизусть?»

«После, сынок, после!... Ну-ка, добрый мой приятель, неси, что у тебя есть»

Посмотрев:

«О, да ты отличник! Молодец! Ба! А на похоронке моя подпись. Хорошо помню твоего отца, храбрый был солдат, я ему жизнью обязан, вытащил меня с поля боя, контуженного и раненого. В одном из боёв многие мои солдаты пали, я их похоронил в братской могиле под городом Сталино, деревня Красная поляна. Вырастешь, обязательно съезди. Почему на фото два Ордена, а где Орден Славы Ш степени?»

«Мы об этом не знали!»

Задумался, и очень тихо:

«Так я и думал. Он был представлен к Ордену, вскоре нас бомбили, сгорели все штабные документы, а я попал в госпиталь, на целый год, после меня комиссовали...

Вот что, дружочек, вот тебе справка, я позвоню в ремесленное училище, тебя оденут, и быстро за паспортом, скоро занятия начнутся и на тебе деньги на дорогу...»

«Спасибо вам, я вам верну долг».

«Вернешь, вернешь, и обязательно прочитаешь Евгения Онегина. Пушкина я люблю».

Когда я предстал перед председателем колхоза (бывшим капитаном КГБ), в форме, с блестящим козырьком фуражки, ремнём,  глаза у него стали круглыми. Прочитал справку, где было написано: «Выдать справку для получения паспорта, сыну Героя войны, учащемуся ремесленного училища № 1 г.Иркутска». Тут же выдал справку, только сказал :  «Ну, малайка, далеко пойдешь!» (По татарски «малай» - паренёк). Паспорт получил на следующий день, в то время не было бюрократов как сейчас, видимо они катали тачки с рудой на Колыме, такое было время.

В ремесленном училище, во-первых, всю группу повели в баню. Банщица, посмотрев на нас, спрашивает меня:  «Вас не с Бухенвальда привезли?»  Я шутя: « Нет, с Освенцима!»

Ладно, кости есть, мясо нарастёт. Правда, тётенька, насчет меня не угадала, не наросло, видимо сильно был заморенным.

Начались занятия. Учились мы, дети, безотцовщина с детдомов, трое с города, двое с деревни, два года на слесарей, токарей, кузнецов и т.д. Дети были разных национальностей. Жили мы дружно, как одна семья, ни о какой национальной вражде не слышали. Преподаватели, мастера, воспитатели, относились к нам, как к родным детям.

Помню, во время производственного обучения мастер Николай Иванович Никульшин брал наши руки в свои и показывал, как держать правильно молоток, зубило, напильник. Тепло и заботливые руки его я ощущал всю жизнь.

Воспитатель, демобилизованный моряк, Николай Ефимович, всегда приходил в морской форме, чистый, наглаженный, когда мы расшалимся, только показывал пальцем, на свой широкий флотский ремень с якорем, мы сразу успокаивались.

Я многих воспитанников встречал на своём пути, все они вспоминали хорошим, добрым словом тех, кто научил нас  любви к труду к своей специальности. Это директор училища Большуков Владимир Иванович, старший мастер Казимиров и многие другие.

Я  благодарен судьбе, на моём жизненном пути  всегда встречались такие замечательные люди. Слова председателя колхоза сбылись («далеко пойдёшь!»). Ходил далеко. За тридцать лет исколесил всю Якутию. С женой Валентиной Николаевной встретился ещё в ремесленном училище, она приходила к своей маме помогать мыть посуду в столовую. Давно сыграли золотую свадьбу. Дождемся и бриллиантовой, мы дети войны, народ закалённый. Жену встретил работящую, хозяйственную.

Оба мы ветераны труда, на государство мы не в обиде, получаем хорошую пенсию, льготы. Построили дом, вырастили двух сыновей, а деревья сажаем до сих пор, на даче. Внучата подарили правнуков. Всех мы их любим, и они нас любят.

 

 

Наша флотская губерния

Олег Суханов, член Союза журналистов России

В нынешнем году День Военно-морского флота отмечается в 30-й раз, хотя мощь его идёт в глубины веков. В Иркутске он проходил на высоком уровне: когда-то наш город был великой морской державой, хотя далёк от морей и океанов, но здесь была база с адмиралтейством и владения наши в Тихом океане распространялись от Аляски до Калифорнии — это была Иркутская губерния в составе России. В Иркутске делали корабельную остнастку, здесь готовили штурманов и матросов.

Сегодня на Тихоокеанском флоте имя нашего города носит грозный атомный подводный крейсер, а в 1970 году впервые появился сторожевой противолодочный корабль с надписью на рынде (морской колокол) «Иркутский комсомолец». Более сотни молодых иркутян прошли на нём службу. Корабль служил на флоте до конца восьмидесятых годов, тогда и появился подводный крейсер «Иркутск».

Мне много раз приходилось бывать на кораблях Тихоокеанского флота.

Командир иркутских братишек

Если взять раковину и приложить её к уху, то можно услышать шум морского прибоя. Этот подарок всегда напоминает о командире «Иркутского комсомольца», капитане третьего ранга Владимире Ивановиче Мынове. Раковина черноморская, хотя Мынов подарил её на Тихом океане. Она со дна Керченского порта и была памятью для командира, от которой у моряка с молодости седые волосы.

Этот удивительный человек с огромной радостью встретил первую делегацию из Иркутска. Мы только вступили на палубу корабля, попросил всех в кают-компанию «помыть  ручки» - таковая флотская традиция. Руководитель делегации Саша Казимиров не рискнул первым шагнуть за ширму, ожидая подвоха: у моряков для тех, кто впервые на корабле, много всяких заморочек.

Первым стал плескаться под умывальником радиожурналист Виталий Комин. Он вышел из-за ширмы и показал Мынову ладони: «Теперь на корабле микробов не будет?». Мынов молча улыбался. Я стал догадываться об этой традиции и пошёл «мыть ручки». На видном месте над умывальником стояла фляжка, рядом стаканчик...В кают-компанию я вышел, покрякивая и тогда командир подал мне «краба» - рукопожатие было чувствительным. «Ну как наше шило?», спросил он. Я показал палец, и все взорвались от смеха. Во фляжке был чистый спирт. К умывальнику выстроилась очередь, и прошла утомлённость после долгой дороги в Совгавань.

Мы ближе познакомились вечером в кают-кампании. Мынов оказался душой коллектива: мог говорить на любые темы, отлично играл на пианино, пел. Всё это не вязалось с его грубой, с шелушинками, кожей на лице — след ветра и морской соли; но нетронутые стихией глаза — голубые, открывающие собеседнику душу испытанного жизнью человека, - заставляли  верить в него.

--Кстати о «помыть ручки», --начал рассказывать очередную байку Мынов, - это древний морской ритуал за удачу. Не пойму до сих пор, откуда его знал один великий человек, с которым мне пришлось встретиться. На Чёрном море отрабатывалось приводнение космонавтов, и мой торпедный катер прикрепили к учениям. К месту я доставлял Сергея Павловича Королёва. Когда он увидел, что космонавт безуспешно пытается забраться на спасательный плот, разволновался и спрашивает: «Командир, где у тебя, «ручки помыть?» Я молча кивнул на угол рубки. Он отхлебнул из фляжки и космонавт через секунды благополучно забрался на плотик. Вот так.

Потом мы услышали песню:

И уходит вода
И вершится привычное дело
И в обойме недель
Холостых не останется дней...

Посвященные офицеры знали, что сейчас командир вспоминает своего товарища Николая Зуборенко и Керчь 1965 г. Узнали и мы эту историю...
Неосторожное движение грозило взрывом. Из ковша землечерпалки скалились покрытые водорослями снаряды. Мынов, идя на катер, ещё не знал, что с сегодняшнего дня он тоже участник Великой Отечественной и германская фирма «Шнайдер» оставила для молодого офицера ВМФ секунды между жизнью и смертью.

Задание предельно кратко и точно: достать и уничтожить в безопасном месте всё, что обнаружено при углублении Керчинского порта.

День за днём в опустевшем порту команда матросов поднимала со дна снаряды и стокилограмовые мины. Матросов меняли каждую неделю: человек постепенно привыкает к опасности, и любой промах мог привести к огромной беде.

Когда Мынов ловил себя на том, что начинает пренебрегать опасностью — его подменял Николай Зубаренко. Они в жизни были друзьями, оба командиры торпедных катеров.

Эту странную морскую мину обнаружил Николай. Мину приказали не просто обесвредить, а тщательно осмотреть. Запись на магнитной ленте оборвалась словами: «Сняли колпак, под ним ещё один...по-видимому, фотоэлемент...»

Со второй такой миной занимался Мынов. Ночью на пустынном острове он со специалистами снял с мины верхний кожух. С началом операции был дан приказ потушить все прибрежные огни. Ночь выбрали пасмурную, но луна неожиданно выкатилась из-за туч. На мину полетели бушлаты, поверх них легли люди. Сколько прошло времени, пока не спряталась луна, Мынов считает — вся жизнь: казалось, что взрыв произойдёт от каждого удара сердца.... Так и появились седины молодого офицера..

Служили на «Иркутском комсомольце»

В экипаже подшефного корабля чувствовалось огромное уважение к своему командиру. Его твёрдый и уверенный голос звучал на «эскаэре» с самого утра, и уже никто не представлял себе жизнь на корабле без капитана третьего ранга Мынова. Он вошёл в историю шефства иркутян над Тихоокеанским флотом: бывшие моряки с «Иркутского комсомольца», кто служил при Мынове или его преемниках — учениках, первый тост всегда поднимают за первого командира подшефного корабля.

"Иркутский комсомолец"

По традиции в праздник ВМФ встречаются братишки на набережной Ангары и идут на остров Юности, чтобы поднять первый тост за Владимира Ивановича.

Командир Мынов не раз спасал людей и корабль. В свирепые океанские штормы сутками не покидал капитанский мостик. Случилось — шторм нёс корабль на скалы: «Эскаэр» неожиданно потерял ход и решение требовалось немедленное. Команда ждала от него спасения. Отданы якоря, зацепились. И корма разворачивающегося корабля проходит в нескольких метрах от скалы. Вину с экипажа сняли: где-то сорванные штормом сети накрутились на винт.

В Тихом океане Мынова знали и военные моряки других стран. В одном из походов наш «Иркутский комсомолец» встретился с американским «Ягуаром». С борта американца прокричали: «Приветствуем, господин капитан Мынов, ваша жена выписалась из больницы». Мынов не удивлялся: чужие флоты к российскому было внимательны во все времена.

А сейчас о братишках, с которыми пришлось встречаться до последнего дня службы «Иркутского комсомольца»:

--Я бы сегодня собрал всех ребят, - как-то при жизни сказал бывший главный шеф корабля Павел Уханов. Это мечта: люди стали разные.

Давно не встречались с Владимиром Романенко. Он после службы вначале стал машинистом тепловоза, работал на станции «Иркутск-сортировочный» в локомотивном депо. Слышал — позднее стал большим начальником. Где-то потерялся Саша Крысин — отличный моряк. Многие перестали появляться на набережной в праздник военных моряков: у каждого своя судьба.

Есть и те, кто навсегда связал с океаном свою жизнь. Сергей Матвеев остался на сверхсрочную и стал офицером. Матвеев возглавлял команду машинистов — турбинистов — это Б4-5. Он сделал из сухопутных парней моряками иркутян Юрия Конарева, Константина Лобкова, Олега Преснова, Ивана Андреева, Владимира Баранкова, Сергея Конушева — все стали отличниками ВМФ.

В моей памяти День Военно-Морского флота в бухте Ванино, традиционные соревнования моряков — гонки на шлюпках. В тот праздник выиграли наши: Сергей Овчинников, Николай Терских, Олег Устинов, Евгений Попрятинский. Они получили за победу торт, а проигравшие веник. Такова одна из традиций на флоте.

В один из праздников был у меня дома в гостях и предпоследний командир «Иркутского комсомольца» Владимир Бураков. Он долго слушал раковину Владимира Мынова.

Справка: АПЛ «Иркутск»

Приписка:
Бухта Крашенинникова, Тихоокеанский флот.

Постройка, имя:
Лодка заложена 8 мая 1985 года на заводе "Севмашпредприятие" в Северодвинске, спущена на воду 29 декабря 1987 года, вошла в состав Северного флота 31 октября 1989 года под наименованием К-132, 29 октября 1990 года переведена в состав Тихоокеанского флота. 13 апреля или 20 марта 1993 года получила наименование "Иркутск" в связи с установлением над ПЛ шефства администрацией Иркутска.

Вехи:
27 сентября – 30 августа 1990 года впервые в истории отечественного флота совершила подледный трансарктический межфлотский переход из губы Западная Лица в бухту Крашенинникова.

В 1992 году впервые на Тихоокеанском флоте осуществила двухракетный пуск крылатых ракет "Гранит". Получила приз ГК ВМФ по ракетной подготовке.

23 мая 1996 года впервые в истории отечественного флота совместно с К-456 осуществила пуск крылатой ракеты по морской цели. Получила приз ГК ВМФ за ракетную стрельбу по морской цели.

Тактико-технические характеристики:
Классификация НАТО: Oscar-II
Надводная скорость: 15 узлов
Подводная скорость: 33 узлов
Рабочая глубина погружения: 430 метров
Предельная глубина погружения: 600 метров
Экипаж: 107 человек

Размеры:
Надводное водоизмещение: 14700 тонн
Подводное водоизмещение: 23860 тонн
Максимальная длина (по КВЛ): 154 метра
Максимальная ширина корпуса: 18,2 метра
Средняя осадка (по КВЛ): 9,2 метра

Энергетическая установка:
2 ядерных реактора ОК-650В мощностью по 190 МВт.

Вооружение:
2 650 мм и 4 533 мм торпедных аппарата, пусковая установка противокорабельных крылатых ракет "Гранит".

P.S.:
История дружеских связей нашего города и атомного подводного крейсера «Иркутск» недавняя. Связи с флотом, подразумевавшие взаимное покровительство, едва не прекратились при развале Советского Союза, но возобновилась в 1996 году, дружба окрепла и переросла в настоящее братство. В 2002 году на праздновании дня города к нам приезжал командир «Иркутска». В трудные для подводников дни  ремонта на помощь пришли шефы. Командир подводного корабля после отставки пожелал навсегда переехать в Иркутск. «Таких хороших городов мало», - сказал он. Шефские связи прибайкальцев с Тихоокеанским флотом продолжаются. Ещё надо припомнить ракетный крейсер «Варяг», на котором с благославления нашего земляка Героя Советского Союза адмирала Владимира Николаевича Алексеева несли службу кимильтейцы, ангарчане-- на крейсере «Александр Суворов». Наша губерния остаётся флотской.

Памяти Мамы

Елена Федосеева

Кто знает, есть ли душа? А есть ли душа у меня и что это такое? Я с рождения воспитывалась вне веры, верю ли я сейчас и во что или в кого? Вопросов несчётное количество, ответов — единицы. Если я потеряла человека, который, будучи обычным и привычным, оказался мне бесконечно дорог только после смерти, - то это наверное и есть любовь? А как же понять, что я не проронила ни слезинки? Так есть ли душа, жив ли этот человек или он только в памяти моей и близких? Вот недавно у меня не стало мамы  Евгении Андреевны Федосеевой. Конечно, считается, что она прожила немало — восемьдесят один год. Я не видела её последних минут жизни, хотя была рядом. Разумом я понимала, что ей уже ничем нельзя помочь, но что-то внутри меня кричало — хоть на несколько минут приди в сознание, чтобы я успела попросить у тебя прощение за всё, что ты пережила из-за меня!

Когда я поняла, что мама не дышит, я позвала отца. Дома мы были одни. Мы с папой были как замороженные, проверили пульс, дыхание. И никакой паники, истерики, ни слезинки. Я спокойно сообщила сестре по телефону. Дикое спокойствие! Что это — чёрствость?, нелюбовь? Ведь это ушёл навсегда самый близкий, родной, дорогой человек — Мама!

Даже через полчаса, час, я чувствовала себя виноватой, что сразу не вызвала неотложку, а вдруг её можно было спасти. А было бы маме от этого легче? Ведь в последние дни она никого не узнавала, а может и ничего не чувствовала. Она такая умница, всегда всё знающая, смотрела вокруг глазами младенца, какими-то испуганными и удивлёнными. Я умывала ей лицо, растирала похудевшие ноги, а она смотрела так...непонимающе, жутко. Мы все знали, все ждали этого самого страшного, но всё равно это случилось неожиданно. А я должна была быть рядом постоянно, и не просто быть рядом, а жить так, чтоб родителям не было стыдно за свою дочь.

А я пробыла с мамой только два последние месяцы её жизни. Знаете, когда она двадцать с лишним лет назад умирала в первый раз в больнице г. Братска (я тогда ещё училась в школе), её даже не положили в реанимацию, оставили на каталке в коридоре, мол, всё равно умрёт. А мама в бреду стала рассказывать свою жизнь, как осталась без матери в девять лет, как отец её и сестёр оставил тётке, а потом мачехе, а сам ушёл на фронт. Как она с сестрой работала в военное время на хлопковых полях в Казахстане, как им, молодым, симпатичным девушкам, хотелось на танцы, да тётка не пускала, да и одеть-то было нечего. Как сбивали сливки, а тётка следила, чтоб не ели. Голод. Разруха. Мама пошла учиться. К сожалению, я мало знаю о том, когда именно и где она училась, помню только с её слов, что вступительные экзамены она сдала хорошо, а её подруга сдать не смогла и мама из чувства солидарности тоже забрала документы. Позже мама выучилась на инженера-геодезиста, стала топографом, полевиком. Не женская работа — в любую погоду зимой и летом в тайге, да ещё и рабочими-мужчинами руководить, это, наверное, всё равно, что на медведя с рогатиной... А у мамы в геодезическом отряде никто не пил, не курил и даже не ругался матом (по крайней мере, при ней)! Ну а вообще мама была весёлой, заводной, любила петь песни, могла и что-нибудь смешное рассказать. А уж сколько стихов знала...Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Есенин и многих других. А если в посёлке, где их геодезический отряд стоял, вдруг что-то случалось, то люди бежали не к участковому милиционеру, а к Жене Дубровиной. Она стала народным депутатом, хотя в КПСС так и не вступила. Мама была вне политики, но со всеми людьми не важно, простые они или высокого положения в обществе, она находила общий язык.
И вот, когда мама в бреду, практически уже на грани жизни и смерти, рассказывала свою жизнь, проходивший мимо по коридору хирург, услышав её, приказал срочно готовить к операции. Маму спасли.

Она тогда не всё рассказала. Нас, дочерей, у неё уже было трое. Две моих старших сестры тогда не жили в Братске, но к моменту операции приехали. Мне, щадя мою детскую психику, плохих новостей не сообщали, но я видела, что все ходят встревоженные. Помню день, когда придя со школы, почувствовала перемены — мои сестрёнки прихорашивались. Спросила — куда? - В кино!, - отвечают... Я попросилась тоже — не взяли, мол фильм для взрослых - «Москва слезам не верит». Оказалось, что в этот день мама после тяжёлой операции и клинической смерти пришла в себя, врачи сказали, что поживёт немного. Потом пошла обычная простая жизнь, но было как-то светло и радостно. Мы бурно ссорились, не понимая друг-друга, потом со слезами мирились, всё как у всех... В чём-то моя умудрённая жизненным опытом мама была по-детски наивной, даже «слепой», но в основном прямолинейной и твёрдой в своём  мнении И, как показало время, - всегда была права.
Сейчас нас много: три сестры, пять внуков и пять правнуков, и самый лучший в мире - наш папа и дедушка — тоже геодезист, ветеран Великой отечественной войны, ветеран труда.

Но я хочу сказать за себя. Я бесконечно виновата перед моей мамой, не было ещё на свете такого человека, который бы, не помня себя, бросался на помощь кому-то, даже совсем постороннему, даже не побоявшись ножа и ружья. И даже в этой полной лжи и жестокости жизни, она никогда не переставала верить в Человека, а может и в Бога.

 

 

Помнить, чтобы жить

Воспоминания детства — самые сильные. Впечатления остаются на всю жизнь и особенно в старости всё чаще и чаще всплывают в сознании, бередят душу.

Мне никогда не забыть свою первую учительницу Надежду Захаровну Вильданову-Хроленок. Это были тяжёлые военные и послевоенные годы. Я у неё училась со второго класса по четвёртый. Мы тогда по окончании четвёртого класса сдавали экзамены и сдали все на «хорошо» и «отлично», троечников в классе у нас было человека три. Жили мы в Черемхово на окраине города на 1715 км. железной дороги, а училась я в школе № 25 в центре города на Первомайской, это больше трех  километров от дома до школы, ходили пешком. И вот прибегу в школу, замёрзшая, плохо одевались тогда: телогреечка, платье ситцевое коробом стоит пока дойду, платочек на голове, со слезами на глазах, чувствую, что ещё и опоздала. Надежда Захаровна подойдёт, ласково обогреет, ототрёт руки, щёки, уговорит, утешит. Она сама-то была ещё совсем молоденькой, но насколько была внимательна и заботлива! Учила нас доброте человеческой, состраданию, уважению к старшим. Всех окружающих её людей, всех учеников и учителей вдохновляла своей энергией, оптимизмом, жизнелюбием.

Начитанная, эрудированная, интеллигентная, она притягивает к себе людей. Её все любят, уважают, её замечания всегда корректны, справедливы, советы ценны. Это настоящий учитель учителей, прекрасный товарищ, исключительно порядочный человек. Её искренне любили и уважали студенты.

Со своим мужем они прожили долгую жизнь, он очень любил Надежду Захаровну. Как её было не любить, ему завидовали многие, потому что он отхватил такую красавицу, чего  стоили только её рыжие вьющиеся косы! Они дочери и внуку Илье дали высшее образование и хорошее воспитание.

Родители Надежды Захаровны — Минигуль Мусакалитовна и Захар Фазилович Вильдановы были репрессированы в 1937 году и сосланы из Башкирии в Сибирь. Там, на родине, отец построил мельницу и всем без отказа молол зерно, помогал людям, вот за это и сослали.

Они  вырастили двух трудолюбивых дочерей и сына, для которых всегда были добрым примером. Надежда Захаровна в 1951 году  с отличием окончила Иркутский педагогический институт, а в 1954 году педагогический факультет истории и обществоведения, и стала работать преподавателем в институте. Затем перешла в институт усовершенствования учителей. Немного позже её направили в Москву на курсы «Основы государства и права», по окончании эти юридические курсы было поручено вести Надежде Захаровне Хролёнок. Там под её руководством обучено за два года полторы тысячи учителей.

Педагогический стаж Надежды Захаровны составил 50 лет. Её труд отмечен многочисленными почётными  грамотами института, Министерств просвещения СССР и РСФСР, медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг»,  юбилейной медалью в честь 50-летия Победы в Великой Отечественной войне, присвоены звания «Отличник народного просвещения», «Ветеран труда».

Надежда Захаровна дорогая, чувства переполняют моё сердце, хочется так много сказать Вам хороших слов, поздравить Вас с прошедшим днём Победы, и Годом Учителя! Спасибо Вам за всё!

С 1951 по 1953 год я училась в Иркутске, сначала в школе № 10, позже — в школе № 3 в   предместье Марата, и очень благодарна нашему классному руководителю Самуилу Юдовичу Спиритусу, Наталье Макаровне, Галине Борисовне, Ольге Ильиничне, Алле Алексеевне, Лидии Иннокентьевне. Спасибо, дорогие учителя! Земной вам поклон, спокойной вам старости, здоровья, долгих лет счастливой жизни!

С уважением и благодарностью — Т. Н. Грозина-Сайдашева, ваша ученица «Отличник народного просвещения», председатель ветеранской организации дошкольного образования г. Шелехова.

 

Помогает воинская закалка

Сергей Яраев

Победу вместе с разными родами войск ковала авиация. Летчики совершали боевые вылеты, техники обеспечивали эти вылеты. Но чтобы те и другие могли успешно выполнять свои задачи, их надо было обучить. Этим и занимался в годы войны Иван Васильевич Шилов, ныне подполковник в отставке

Перед войной Иван Шилов закончил строительное училище Метростроя и получил специальность «плиточник-мозаичник». Как одного из лучших выпускников его направили на отделочные работы в Кремле. Это было почетно и ответственно – реставрировать кремлевскую стену возле Александровского сада, Спасскую башню, Боровицкие ворота, Арсенал. За добросовестную работу Ивана по комсомольской путевке послали в аэроклуб. Совершив тренировочные полеты, молодой человек понял, что его жизненное призвание – служение небу.

Когда немецко-фашистские войска подошли к Москве, аэродром Голицыно, где располагался аэроклуб, перебазировали в Рязанскую область. Там Иван закончил учебу и был направлен в Армавирское летное училище. После взятия Ростова фашисты разбомбили Армавирский аэродром, и командование отправило курсантов в эшелоне на юг. Под Минводами эшелон уничтожила вражеская авиация, курсанты едва спаслись.

– Мы были в отчаянии, – вспоминает Иван Васильевич, – что не могли ответить врагу, и просились на фронт. Но нам отвечали: «Ваше время ещё не пришло».

После окончания летной школы Шилова направили на Ленинградский фронт, под Ропшу. Те, кто смотрел знаменитый фильм «В бой идут одни старики», помнят, как трогательно опекал новое пополнение командир эскадрильи капитан Титаренко, роль которого блистательно исполнил постановщик картины Леонид Быков. Воинская судьба Шилова сложилась так, что его тоже берегли, даже когда он вышел из «желторотиков».

Потому что был в числе лучших инструкторов, обучавших лётному делу. Такие люди ценились на вес золота.

В конце войны последовали назначения в Забайкалье и на Дальний Восток. После капитуляции Японии Шилова направили в Китай обучать лётному делу китайских военных, а в 1951 году – в школу высшего пилотажа. Окончив её, он стал летать на реактивных самолетах-перехватчиках под командованием знаменитого аса, трижды Героя Советского Союза А.И.Покрышкина. О том, как служил Шилов, рассказывает в своей книге лётчик Владимир Голубев, бывший ведомый Покрышкина: «Взлетели мы ночью, при прожекторах. Как всегда, первым шёл майор Шилов, за ним – Рыбалко, третьим – я. С Шиловым летать хорошо, надёжно. Это настоящий лётчик, всё умеет делать на пятёрку. Настоящий мастер лётного дела».

В эскадрилье, которой командовал Шилов, служил пятый космонавт страны Валерий Быковский. Собственно, то, что он попал в отряд космонавтов, в значительной степени заслуга Ивана Васильевича, обучившего Быковского сложным приёмам пилотирования. Быковский тепло вспоминает о наставнике: «Летать  с комэском я любил. Человек, отдающий много сил и энергии подготовке лётчиков, он умел каждый полёт сделать предметным уроком».

После демобилизации Иван Васильевич закончил радиотехническое училище и продолжал трудиться по этой специальности.

Выйдя на пенсию, Иван Васильевич сохранил свою активность. Он любит порыбачить и летом, и зимой, работает на даче, занимается танцами, путешествует. Правда, пришлось пережить тяжёлое горе: ушла из жизни любимая жена – сказались последствия перенесенной ею ленинградской блокады. К счастью, трое дочерей и внуки окружили Ивана Васильевича заботой. И он продолжает сопротивляться старости. Помогают в этом его воинская закалка, привычка к дисциплине и требовательность к себе. А главные инструменты в поддержании физического тонуса и душевного спокойствия – активное движение и здоровый образ жизни. Иван Васильевич не мыслит дня без утренней гимнастики и прогулок, регулярно ходит в баню

– Когда начали болеть суставы, я увеличил число упражнений и стал выполнять их чаще, усилил пешеходную нагрузку, – рассказывает он. – И вскоре боли отпустили. Сейчас легко хожу по лестнице вверх и вниз, зимой бегаю на лыжах. Стараюсь меньше пользоваться транспортом, а больше ходить пешком. Гуляю по лесу, благо близко от него живу.

Я попросил Ивана Васильевича показать упражнения из своего комплекса. Оказалось, что это суставная гимнастика со сгибанием-разгибанием и вращением всех крупных суставов. Также он делает сгибания туловища в разные стороны, приседания, для удобства пользуясь палкой. Кстати, палку эту он привез из какого-то памятного путешествия, и потому не хочет с ней расставаться.

А путешествовать в свои 88 лет Иван Васильевич не прекращает. Самое простое – это поездка на электричке до Софрино, а оттуда пешком шесть с лишним километров до Мураново, где у дочери дача. Но не редки и дальние поездки. Вместе с дочерью ездил по местам боевой славы в Ржев и Ропшу, а в далекое Зауралье совершил поездку самостоятельно. Решил найти родственников, уточнить свою родословную. В этом году собирается в Забайкалье – дорогое для него место, где он служил и где родилась первая дочь.

Ну что ж, желаем ветерану попутного ветра!

 

Слава казачья да жизнь собачья

Ольга Калаянова

Крыт двор светом, да обнесен ветром

Март тридцатого года запомнился братьям Райсперам на всю жизнь.

Андрей Григорьевич вспоминает:

Председателем комиссии по раскулачиванию был избран Бессонов. Подобрал он себе помощников из бедняцких хозяйств. И попали под эту «рубку» восемь дворов середняцких. Все, что было растащили по своим хатам. Председатель Бессонов, не стесняясь, выгребал из ящиков и сундуков вещи, даже по карманам рассовывал. Не погнушался и моими серебряными часами – память об отце.

Все наши семьи (трех братьев) выгнали из домов, увезли на окраину села, загнали в землянку, а хозяина (первого пропойцу на селе) вселили в наш дом. Правда, жена потом рассказывала, что мужик упирался – совестливый оказался – не хотел в наш дом идти, говорил: - я его не строил и жить в нем не смогу!

Детей наших из школы выгнали. Не положено,мол, кулацким отродьям учиться.

Хотели мы уехать на жительство в другое место, но разрешения райисполком не дал, нас готовили к ссылке в Красноярский край.

Да Агния, жена моя, не робкого десятка – казачка настоящая - тайком, крадучись уехала в Сретенск и каким-то образом отправила телеграмму Калинину. Он тогда пост Всероссийского старосты занимал.

Все в той «депеше» в краткой форме описала: что наши хозяйства были середняцкими, наёмного труда никогда не использовали, а мужики за советскую власть воевали – партизанили у Щетинкина.

И представьте себе, ответ от Калинина пришёл из Москвы. Телеграмму получили в Райисполкоме: «Раскулачиванию семьи Райсперов не подлежат. Всё конфискованное следует вернуть».

Когда мы вернулись с перевозок, обратились (зная о телеграмме Калинина) в Райисполком, там нас заверили, что непременно комиссию создадут и вынесут решение по возврату всего имущества.

Но мы-то знали, что это всё проволочки – что с возу упало, то пропало. Тем более, что описи имущества никакой при конфискации не делалось. Был простой произвол!

Издевались тогда над людьми крепко. Нас только телеграмма Калинина от ссылки спасла. Всех «лишенцев» (раскулаченных) из Делюна в ссылку отправили в отдаленные места – на север Енисея в незаселённые районы, в глухомань. С запада раскулаченных везли к нам, в Забайкалье, да еще с какими издевательствами. Вот только несколько примеров: привезли со станции Могоча партию с Подольской и Волынской губерний и назначение им было идти на Каларские прииски в распоряжение «ЗолотоПродснаба» подсобное хозяйство строить. От Могочи это место находилось в 450 верстах. Никаких жилых помещений для сосланных не подготовили, а вся партия состояла из стариков, старух, женщин, детей юношеского и подросткового возраста (мужики все на местах по тюрьмам уже сидели или в Польшу сбежали).

Нас заставили сопровождать колонну, так как у нас сохранились лошади, не забрали их в колхоз, мы на перевозках в этот период были.

Помогли погрузить на подводы пожитки раскулаченных и кое-какие продукты, а люди пешком пошли. Сопровождал их комендант колонны, начальник какой-то из НКВД.

У некоторых женщин были грудные дети. Когда настал день отправления, детей стали отрывать от матерей, сдавать их в приюты. Вой, стон стоял. Свои же русские, а что творили?! Какие же это были враги. У них у самих были ничтожные хозяйства в России. Я хорошо знал  положение крестьян этих губерний, когда в 1914 г. воевал в тех местах в Первую Мировую. За три года навидался какая там беднота бедовала. И всего-то имели по две-три лошади, столько же коров иль быков. Земли собственного надела у них была самая малость. Вся остальная земля была в личном пользовании у помещика и брали ее в аренду, если было чем заплатить.

И вот этих-то «кулаков» и загнали в Сибирь, раскулачили. Жаловаться некуда и некому было.

Всё заживёт, всё зарубцуется, только эти картины останутся у меня до самого дня смертного!

Люди шли голодные. В 200 верстах от Могочи добрались до первого пункта, где должны были сосланным выдать продукты. Был как раз первый день Пасхи.

Плетутся голодные – еле ноги передвигают. Одна мысль их согревает – дойти до пункта, где должны продукты выдать и разговеться  смогли б и  отдохнуть чуток, а идти надо было ещё 250 верст.

Но комендант никакого распоряжения, как оказалось, не дал. Пошли со ссыльными стариками. Еле-еле уломали, уговорили слёзно кладовщика под расписку отсыпать мучки и мы свой хлеб отдали. Кладовщик вошел в положение и сказал: - Пускай меня с работы снимут, но смотреть не могу я на эти мучения!

Женщины тут же на скору руку стали печь лепёшки, водичкой из ручья запили, помолились и дальше пошли. Только тут я увидел, как у старух слезы выступили. До того все крепились, а я мужик, хоть и фронт прошел, но втихомолку тоже заплакал.

На следующем пункте увидел я коменданта и высказал ему всё. Изверг ответ дал:

- Чё ты за них болеешь? Да подохни они все в дороге! Ты за них не ответчик, а мне плевать!

Ну о чем можно было говорить с такими извергами?! Вот как начну жизнь прошедшую вспоминать, как-будто коросту с раны сдираю.
За эту дорогу мы от ссыльных столько вшей набрались, сколько я и в окопах отродясь не видывал. А чему удивляться? С запада народ везли – набивали в теплушки человек по сорок. Бельё не меняли, не мылись. А по дороге к месту назначения ни одного зимовья не видели, даже людей. Места всё таёжные, необжитые, когда пригоняли в назначенный пункт заставляли самих строить жилье, а что могли построить бабы и дети? Только шалаши-времянки. Вповалку спали на земле. Гнус заедал беспощадно.

Вот ещё один пример. Помню, как прибыл эшелон с раскулаченными из Казани. Ссыльным велели продукты и имущество свое подписать, сдать на склад и пешком всех отправили на прииск, что в 50 верстах от Ксеньевской. Шли они два дня. Дороги плохие – грязь, коренья, камни. Добрались еле-еле. На месте построили ларёк, якобы, для выдачи продуктов, которые были сданы. Но не тут-то было! Получить своё собственное можно было за деньги – и продукты, и вещи. И без разрешения нельзя было к ларьку даже подходить.

Однажды вижу идут пять женщин за своим скарбом в этот ларёк. Пожаловались, что переодеться уже не во что. Только отошли, как им навстречу комендант с двумя вооруженными охранниками. Не знаю, что произошло, только слышу крики, выстрелы. Оказалось, комендант, рассерчав, выстрелил, да осечка у него произошла, а охранник выстрелил, попал в живот и убил старуху.

Как хотите, так и понимайте!

Газету из Сретенска привезли, - вспоминает Андрей Григорьевич,-второго марта 1930 года опубликована была в ней статья товарища Сталина «Головокружение от успехов».

Иосиф Виссарионович искренне осудил принципы добровольности при организации в колхозы, когда насилие являлось основным методом объединения в колхозы. Вина за «перегибы» была возложена на местных руководителей.

Едрить твою в корыто! Поняли мы, что власть надурила. Много середняков занапрасно раскулачили. А народу сколь погубили и в Сибири, и на Западе. Расписок за всё конфискованное не вернули (если даже и были они), как и то добро, что растащили, разворовали.

Приказ был вернуть имущество семьям, невинно раскулаченным, отдать по одной лошади для обработки земли, сельскохозяйственный инвентарь, домашнюю птицу, одёжу. А то, что люди с домов, с хозяйств, с земли были выгнаны, сосланы - никого не обеспокоило. Курам на смех было издано это постановление!

За чистую монету нельзя было принять статью, хотя пропечатано было: «Кому нужны эти искривления, эти недостойные угрозы по отношению к крестьянам?»

Никому, кроме наших врагов. Посудили, порядили мы, ещё раз утвердились в мысли, что пересолили власти, увлеклись стопроцентной коллективизацией, обобществлением скота и птицы. И опять по деревням появились сплошь да рядом «дворы крытые ветром, да обнесенные светом».

В голове не укладывалось, что власть способна на такое лихоимство. Я с Тимофеем опять поехал в исполком искать правду, да знакомый инструктор, пожалев нас, посоветовал:

Бросьте ходатайствовать, пока есть возможность, забирайте семьи и уезжайте подальше!

Разрешили нам, правда, выехать с Делюна (даже к родственникам в соседнюю деревню не позволили временно поселиться), а здесь уж ничего не держало. Как говорят: ни осталось – ни кола, ни двора. Всё забрали в колхоз – и дом с пристройкой, и всю живность.

Калинин, правда, отписал в телеграмме, что «семьям Райсперов всё следует возвратить», да всё это никакой роли не играло, хотя и в Райисполком ездили раз пять. Всё безрезультатно.

А детей надо было в люди выводить (их у меня шестеро было). Работы мы не боялись. В это время уж прошел период, когда всех сгоняли в колхозы. А тунеядцев там оказалось – пруд пруди! Когда всё в один колхоз свезли с середняцких дворов - любо дорого было смотреть – какие полные хозяйства объявились. Трудись только, не спи, рук не жалей.

Ан нет! Когда план стали спрашивать по выполнению, не по нутру пришлось «активистам». Спать некогда стало. И побежали самые ярые с колхозов в города.

Да! Трудными эти годы с 1930-1932 оказались. Жили на пайках, карточная система была введена.

Лихие годы наступали, начались опять и у нас скитания. Часто меняли места жительства, где только не приходилось ютиться – и в палатках, и в железнодорожных вагонах! Помню, что на станции Сковородино в это время шло строительство железной дороги. Продали мы своих лошадей, чтобы одеть семью, и пошли плотничать  в бригаду, заключили договор на 2 года.. Жили в холостяцком общежитии. Потом бригаде нашей дали в бывшей тюрьме комнату. Помещение добротное, кирпичное, но  решетки еще никто не выдрал.

Нас четыре семьи было семейных. Заняли мы по четыре угла, а холостякам поставили топчаны посредине – только проходы оставались. Но были сохранены и особые камеры – их занимали бездетные мужья с женами.

Плита была одна. Но сколь помню, никогда средь баб не было ни ругани, ни склок. Все бы хорошо, да в школу ходить ребятишкам далеко было. Вот тут-то беда нас горючая и настигла. Наденька двенадцатилетняя заболела воспалением легких. Положили её в больницу. Но долго там не пролежала. Выписали, привезли домой, а в бараке – холод, зуб на зуб не попадает. Только и пожила дочка недельку. Как мы не бились, чем не поили - отошла… Нечем было поддержать. Продуктов не было никаких – ни масла, ни круп, только суп из мороженой капусты или затхлой сельди. Даже в солдатских батальонах, где были особые кухни, варили вонючие отходы из брюшины.

А мы всё ждали лучшей жизни. И через два года, когда окончился двухгодичный договор на строительстве, я уволился. Билет проездной был положен бесплатный на всю семью. И решили мы уехать опять на новые места. Выделили нам на две семьи теплушку. Прощай Забайкалье, прощай Сибирь! Но далеко уехать не пришлось.

Тёплый свет

Галина Маркина

В конце 90-х годов,  после смерти мужа, у меня в доме жили разные люди – те, кому некуда приткнуться.  Человек у нас никому не нужен, он как мусор. Были и беженцы, и местные  ребятишки. Что же, дом большой, места хватает. Иногда до двадцати человек доходило. Соседи говорят: зачем ты их к себе берёшь? Я не то чтобы брала… А вот приходят дети – грязные, голодные, со вшами – я что же, скажу им: уходите? Меня в посёлке зовут: боговерующая.  Ну и пусть зовут, мне не обидно. Я знаю, что ко мне все хорошо относятся, и я к ним тоже.

Нина Дмитриевна Кабакова – человек глубоко верующий. Самая большая комната в её доме отведена под домашнюю церковь – на стенах иконы, образа, распятие, в углу горит лампада. На столе – священные книги. А в общении Нина Дмитриевна – человек весёлый и лёгкий. Бегает по дому быстро, любит поговорить с гостями, хлебосольна по-русски: что есть в печи, всё на стол мечи. Дом Кабаковой и впрямь вместительный – благоустроенный коттедж.  Когда-то здесь жила большая семья, росли трое детей. Дети разъехались, создали семьи, живут своим трудом и умом. Нина Дмитриевна ими довольна. Ещё при муже здесь иногда жили подруги дочерей: прибивались к теплу этого дома. В посёлке Марково много неблагополучных семей, заброшенных детей. Вот и приходили они к Кабаковым, чтобы покушать, согреться, спокойно поиграть. А потом приводили сюда и других бедолаг.

- Катя с Таней привели Кишмерёшкиных, те привели Лильку, привели и Гуреновых – а их было пятеро! – вспоминает Нина Дмитриевна. Сейчас в доме тихо: живут здесь, кроме хозяйки, двое.

- У Жени трудная судьба, - говорит Кабакова, - вы на него не обижайтесь, он с вами разговаривать не будет. Он с утра из дома ушёл, как услыхал про журналиста.

Нина

Зато тёзка хозяйки Нина мне рада: она девушка общительная, сидит всё больше дома, поскольку ждёт ребёнка. Нине тоже досталось в жизни: она ещё младенцем попала в детдом. Были в семье старшие брат и сестра, но Нина их никогда не видела и об их судьбе ничего не знает. Родом она из Тайшетского района, но всю жизнь провела в Иркутске – почему мы об этом упоминаем, станет понятно позже.
Нина Дмитриевна тёзку хвалит: она и работящая, и разумная, за что ни возьмётся, всё у неё хорошо получается. Хотя детдомовское воспитание, по мнению Кабаковой, совсем детей к жизни не готовит. Нина-младшая по хозяйственной части – приятное исключение, но по жизни - ей очень нужна помощь. У Нины нет своего жилья: «После училища меня отправили на улицу, - рассказывает она. – Если бы не тётя Нина, я бы просто осталась ночевать под забором». И с работой всё непросто. Сироту не грех и обидеть – в одном кафе, где работала Нина, хозяин расширял помещение и всё добавлял и добавлял девчонке территорию для уборки. Скоро она уже работала сутками всё за те же небольшие деньги. Повара Нину жалели, но помочь ничем не могли. А тут ещё «инвалидность потеряла»: просто некогда было её подтвердить – заработалась. Инвалиду детства надо регулярно являться на комиссию, иначе отнимут и то немногое, что дали.  Так что трудолюбивая Нина всё равно имеет кучу проблем, разгребать которые приходится крёстной матери (всех своих питомцев Нина Дмитриевна приобщает к вере, надеясь, что это поможет им в нелёгком жизненном пути).  Сейчас основная её забота – жильё для Нины. В августе ей рожать, а что дальше? Ведь жильё ей положено по закону. Но «по закону» Нине где-то в забытом Богом посёлке Черемховского района что-то когда-то обещают. «Я узнавала, - говорит Нина Дмитриевна. – Там нет работы, народ спивается. Она там не выживет одна. Ей нужно жильё в Иркутске. Здесь и я смогу поддержать её». Нина смотрит на крёстную с надеждой. Из мэрии Иркутска ей уже пришла отписка: в нашей очереди на жильё вы не значитесь. Нинины руки ловко плетут петли – это носочки для будущего ребёнка.  «Девочка будет», - говорит она.  «Нина хочет этого ребенка, она уже его любит, она будет хорошей матерью, но ей нужно помочь», - считает Кабакова. Она готова отстаивать её интересы, до которых нет никакого дела чиновникам.

- Как же не стыдно государству, которое имеет такие доходы от нефти и газа, не помочь детям-сиротам, тем более что есть на то законы? - недоумевает она. – Надо добиваться их исполнения.

Сёстры

Ещё одна забота Нины Дмитриевны – сёстры Кишмерёшкины: Надя, Люба и Настя. Сейчас барышни находятся в бегах – старшая неудачно сошлась для совместной жизни с гражданином ближнего зарубежья, который организовал им настоящий террор. До совершеннолетия девушки находились под опекой Нины Дмитриевны. С фотографий смотрят смугленькие и хитрые личики: сёстры доставили Нине Дмитриевне немало проблем. Она удивляется: проверяющих волнует только что едят да во что одеты – разве это главное? Едят просто, но сытно: овощи и молоко свои (тогда ещё держали корову). Одеты как все люди: получат опекунские деньги и бегом на Шанхайку. А вот какими растут людьми, чего хотят – никому не интересно. Семья эта даже по меркам посёлка – весьма неблагополучная. Мать и старшая сестра спились совершенно. Однокомнатная квартира – в долгах как в шелках. Оформив опеку, Нина Дмитриевна стала платить долги. Выплатила немалую сумму. Тут обрадованные коммунальщики, потерявшие всякую надежду получить с матери семейства хоть рубль, накинулись на Кабакову: платите долги аж с 1995 года! Меж тем мамаша получает неплохую пенсию и пропивает её дотла.  Нина Дмитриевна тоже получает пенсию, да ещё, несмотря на инвалидность, работает и тратит всё на своих подопечных.  

Беременная Нина, работавшая у частника, ушла в декрет без копейки пособия.  Где же наши социальные службы? Почему нет помощи от тех, кто обязан помогать по долгу профессии? «Люди у нас для чиновников – мусор», - повторяет Нина Дмитриевна. И тут же весело объявляет: идём пить чай! Нина-младшая уже напекла дранников – с деревенской сметаной. За чаем Кабакова вспоминает, как беглые сёстры Кишмерёшкины прятались у неё от сожителя старшей сестры: «Он и сюда было явился за ними, но я взяла лопату наперевес и прогнала его со двора. Возвращаюсь – девчонок нет нигде! От страха попрятались. Милиция? Им дела нет до них. Нет, я не боюсь. Я сильная, особенно когда рассержусь. Но мне и его по-своему жалко. Он злится, что там всё не по нему, что они непутёвые такие.  А меня обещал спалить», - смотрит задумчиво, и я чувствую – в ней и вправду нет страха. И рядом с ней – тепло и спокойно.  Это и притягивает к ней людей в беде.
Они у вас ещё компьютер унесли, - напоминает хозяйственная Нина, - и на мобильник ваш на одиннадцать тысяч наговорили. Нина Дмитриевна только машет рукой: не в этом дело.

- Я с ними опасалась быть строгой. Они же, чуть их прижмёшь – в бега! И всё же надо было с ними построже. Подумывала их отправить в хорошую школу-интернат, оторвать от семьи. Девчонки неплохие, но могут пропасть. Я спрашиваю их: почему вы меня не так сильно любите, как я вас? Они говорят: а вы-то почём знаете? Я догадываюсь, где девчонки прячутся. Теперь они уже совершеннолетние, вправе сами решать, как жить. Но жить-то они и не умеют.

Истоки

Сама Нина Дмитриевна выросла в крепкой семье. Родители были агрономами. Семья часто переезжала: у отца был нелёгкий характер. В 50-х годах он председательствовал в одном из колхозов на Орловщине. «Родители жили интересами простого народа, - рассказывает Нина Дмитриевна. – К тому же были религиозными людьми. Как-то отец поздравил свою мать с Пасхой – телеграммой! Были у него из-за этого неприятности. До отца в колхозе сменилось семь председателей. Народ на трудодни получал одну мякину. При нём построили школу, стали хлеб давать, жильё строить – людям полегче стало».

Нина вышла замуж рано: чувствовала, что это нужно.  Нина училась в Политехническом институте, получила профессию электронщика. Работала на ЭВМ и верила, что жизнь её полна чудес. Несмотря на нежный лик, ощущала она в себе нешуточные страсти, ревность, например. Ревновала мужа – по делу или нет, кто разберёт. Тогда и обнаружила, что помогает молитва: «С меня как будто слой глины отвалился, легко и светло стало». Так же одолевала болезни – молитвой. По жизни её вели чудесные переплетения событий реальных и таинственных: в юности на танцах она, равнодушная к украшениям, пленилась крестиком на шее соседской девушки.
Через много лет, вернувшись в Марково, увидела на этом месте храм.

Дорога к храму

- Храм не может появиться просто так: сначала он должен быть выстроен духовно, - говорит Нина Дмитриевна. А построить его «во плоти» помог бизнесмен Евгений Васильевич Сачкорук.

Сейчас строится церковь в посёлке Большая Речка, где священником – её зять, муж средней дочери Ольги. Храму нужна помощь: стройка идёт медленно, потому что не хватает кирпича.

Напишите – вдруг кто-то захочет помочь доброму делу, - просит Нина Дмитриевна. Сама она деятельный помощник всем, кто нуждается.

Одна семья перебралась в Марково из Таджикистана. Другая – из Братска. Жили несколько месяцев у Кабаковой. Куча проблем: надо оформлять гражданство, получать паспорта для детей. Только вмешательство Нины Дмитриевны помогло – дети получили паспорта. Теперь они – полноправные россияне.  «Слишком сложная процедура, нужно много денег и сил – люди не выдерживают, у них появляется ощущение, что они никому не нужны, вот они и катятся по наклонной», - вздыхает Нина Дмитриевна. Под вечер она собирается в Иркутск – нужно убраться в офисе, это её прибавка к пенсии. Вместе садимся в автобус. Ещё минуту назад весёлая и бодрая, в автобусе она закрывает глаза, и становится видно, как нелегко даётся ей  такая жизнь. Но завтра она всё же поедет вместе с Ниной в администрацию города, в

Министерство социального развития, опеки и попечительства, будет просить и требовать – скоро родится маленький человек, он должен иметь дом, кроватку - всё, что положено ребёнку. И любящую маму, конечно же. Вечером они вместе с Ниной хорошенько попросят Бога помочь в их важном деле. Нина Дмитриевна иногда обращается к Богу в стихах:

Не гаси в моём сердце любовь.
Я об этом прошу и просила.
И прости все грехи мои вновь,
И мой крест возложи мне по силам.

За окнами её дома трепещет на ветру тонкими веточками верба. Вечером эти окна озаряются тёплым светом, который вселяет надежду.

Учительская династия

Николай  Алфёров

Наталья  Петровна  Малявкина  проработала  в  народном образовании  37 лет, её  мама, Нина Александровна Таракановская, отличник народного просвещения, на педагогическом поприще проработала 53 года, сестра Натальи Петровны – Валентина  Петровна  Багалдина,  директор  иркутской школы № 42, отличник народного  просвещения, имеет педагогический стаж 45 лет, другая сестра – Людмила  Петровна Гришанова, учительница математики Кабанской средней школы Бурятской АССР,  отличник народного  просвещения, посвятила  учительскому труду 40 лет. Общий педагогический  стаж  этих  замечательных  женщин  составляет 175 лет!

Н. П. Малявкина  (девичья фамилия Таракановская)  родилась 27 октября 1950 года в селе Кабанск  Кабанского  района  Бурятской АССР. В 1968 году в родном селе с серебряной медалью окончила среднюю школу. К слову сказать, её первой учительницей была мама – Нина Александровна.

По её рассказам, в то далекое военное время учителя, как и все труженики тыла, не имели отпусков, работали на пределе возможного. Учебные занятия в школах начинались не 1 сентября, как сейчас, а с 1 октября. Всё лето и весь сентябрь учителя со своими  воспитанниками  работали  в  колхозах: пропалывали овощи, окучивали картофель, заготовляли веники на корм скоту,  участвовали в уборке урожая. Жизнь была тяжёлая, голодная. Учителям, как и другим работающим гражданам, выдавали на день по карточкам только 600 граммов хлеба, детям и старым людям – 300. Других  продуктов  в  магазинах не было.

Отец Натальи Петровны, Петр Иванович Таракановский, воевал  на  западном  фронте, прошел путь от рядового артиллериста до старшего лейтенанта. Участвовал в боях  под  Сталинградом,  на Курской дуге, освобождал от фашистов Украину, Чехословакию и другие  государства. Награждён многими орденами и медалями. В мирное  время  работал  в строительстве. В  2004 году  ушёл  из жизни.

По словам Натальи Петровны,  мать и отец жили дружно, в согласии. Они не говорили высоких слов о любви, но жили ею. И Наталья Петровна в своей семейной жизни брала пример с них. Она говорит: «Жизнь родителей для нас, их дочерей, является примером во всём, а главное, в трудолюбии и добром отношении к людям».

Наталья Таракановская в 1972 году после окончания математического факультета  Иркутского государственного педагогического института была распределена учителем  математики в среднюю школу № 49 г. Иркутска. Через четыре года её назначили  заместителем  директора  по  учебно-воспитательной  работе в иркутскую среднюю школу № 36, в 1982 году перевели в этой  же  должности в среднюю  школу № 38. А через год  назначили директором этой же школы.

В 1972 году Наталья Петровна  познакомилась  с  инженером-механиком  Валерием Тимофеевичем Малявкиным. Молодые люди понравились друг другу, поженились. Живут в полном  согласии, вырастили и воспитали двоих дочерей – Ирину и Ольгу. Дочери имеют высшее образование и уже подарили родителям двоих внуков.

С  1997 года  Н.П. Малявкина  работала заместителем  начальника департамента образования г. Иркутска, а через пять лет возглавила его. В марте  2009 года Н. П. Малявкина назначена начальником главного  управления  образования  Иркутской области, министром образования области.

Наталья Петровна считает, что в её становлении в качестве  руководителя  школы,    министра  народного  образования  помогла мама – мудрая, опытная  в  житейских  делах  Нина Александровна.  Она наставляла дочь: «Никогда опрометчиво не принимай решение,  чаще советуйся с опытными  учителями! Чтобы в ладу жить в коллективе, надо притираться  друг к другу». Наталья Петровна  так и  поступала.

Какую бы должность ни занимала Наталья Петровна, к служебным обязанностям всегда относится ответственно. С уважением относится к ветеранам  войны и труда. С её благословения в начале 2005 года при областном управлении образования была создана первичная ветеранская организация, а при ней газета «Спешите делать добро», номера которой Наталья Петровна читает от начала и до конца.  

Наталья Петровна, на всех руководящих должностях, которые  Вам  довелось занимать,  работы, бесспорно, было невпроворот. Какие первоочередные задачи Вам приходилось решать?

- Да, действительно,  у  руководителя  народного  образования  любого  ранга  работы предостаточно,  но особенно у министра. В период работы в должности главы областного ведомства образования мне приходилось в первую  очередь настойчиво добиваться  реализации национального  проекта  в  области  народного  образования. Это обеспечение школ преподавательскими кадрами, компьютерами, автобусами, учебными пособиями. С  помощью института повышения  квалификации  работников образования  обучать  учителей компьютерным технологиям.

За успехи в трудовой  деятельности  в  сфере  образования  Н. П. Малявкина  многократно награждалась почётными  грамотами, получала премии. Но  самыми дорогими наградами  для неё стали значок «Отличник  народного  образования»,  полученный  в  1995 году, и присвоение в 2008 году звания «Заслуженный учитель Российской Федерации».

 

Честь имею!

Дмитрий Киселёв

Игорь Игоревич Казанчиков

С Игорем Григорьевичем  Казанчиковым мне довелось познакомиться лет десять назад, когда жизненные обстоятельства на некоторое время завели меня в стены Иркутской государственной академии  экономики и права. Ещё тогда я обратил внимание на этого статного, большого человека  с военной выправкой. Но поговорить о его судьбе довелось только теперь.

Он родился в Казани восьмым ребёнком в семье второго секретаря райкома партии города Кизела Пермской области Курбана Гайсича Казанчикова. Мама Васима Миргазизовна была родом из Елабуги, преподавала в начальных классах местной школы. Отец был на три года старше её. Они познакомились во время революции, когда матери едва исполнилось 15 лет. Потом семья долго жила на Урале, позже переехала в Узбекистан.

В Кизеле отцу по штату был положен дом,  в котором   располагалась вся большая семья. Отопление в доме было печное и, как вспоминает Игорь Григорьевич, на ребятишках лежала забота о дровах. И не только о дровах: в большой семье всем всегда находилось дело. Уже в семь лет маленький Игорь готовил на всех ужин, помогал по хозяйству. Такое трудовое воспитание потом очень помогало ему в жизни.  

Школу Игорь заканчивал в Узбекистане в 1964 году. В то время военкоматы работали на перспективу и подростков уже с 16 лет ставили на учёт, а порой и предлагали на выбор обучение военному делу. Рослому красивому парню предложили поступать в военное училище. Так они с другом Сашей Сильченко попали в танковое училище имени Сталина под  Ташкентом в г. Чирчик. Учились там молодые люди три года, получали не только военное, но и общее среднее образование. По окончании училища в 1967 году молодого лейтенанта направили командиром взвода в учебный полк, расквартированный в Самарканде.

–  Служилось не просто, – вспоминает Игорь Григорьевич, – чтобы получить очередное звание, нужно было очень постараться. Мы, как говорится, «пятки рвали»: вместе с бойцами бегали кроссы, стреляли, занимались на спортивных снарядах. Во взводе, которым я командовал, каждый набор был человек по 25. Обучали механиков-водителей, наводчиков, командиров танков. Учили часто по формуле:  «Делай, как я!», а для этого надо было и самому быть в хорошей форме.

Когда я пришёл из училища, курсантов обучали 11  месяцев. В том, 1967 году Советская армия переходила на двухлетний срок службы, сокращались и программы обучения младших командиров, теперь они  учились полгода. Соответственно и офицерам стало сложнее. Проверяющие спрашивали с командиров взводов едва ли не строже, чем со срочников-курсантов: и огневую, и спортивную подготовку, и химзащиту, и многое другое, что было необходимо знать и солдату,  и офицеру…

Через два года Казанчикова направили в Германию, в Дрезден. Там он тоже служил в учебном полку. За отличные показатели его досрочно назначают командиром роты, а чуть позже – начальником штаба батальона в этом же полку.

В 1979 году он окончил Академию бронетанковых войск. B звании майора его назначили командиром полка в Кяхте. Там он, так же досрочно, получил звание подполковника.

А через два с половиной года его вызвал к себе командующий войсками округа генерал армии Салманов. Собрался военный совет, на котором подполковнику Казанчикову предложили должность командира дивизии. Видимо, в виду молодости кандидата у кого-то возникли сомнения: спросили – справится ли? Ответил утвердительно. Это было в ноябре. Потом долго оформляли документы и, наконец, вызвали в Москву на собеседование.

– В  феврале следующего года я приехал в Кяхту в новом качестве. В тот же день позвонил командующий: «Приезжайте, принимайте дивизию! Я высылаю за вами вертолёт!».

Меня привезли в Цолгинскую долину недалеко от Улан-Удэ, где были большие учебные полигоны, знакомиться с частью. В это время там проходили штабные учения.

В 1985 году Игорю Григорьевичу за высокие показатели в боевой и политической подготовке присваивают звание полковника. Ему едва исполнилось  38 лет. Такие случаи в тогдашней Советской Армии были достаточно редки: надо было обладать незаурядными способностями, чтобы досрочно получить это звание раньше положенного срока.   

–  Как повлияла на Вашу жизнь военная служба?

–  Она помогла мне выработать свой взгляд на жизнь, умение работать в коллективе, особое отношение к дружбе, спаянной военными тяготами и дисциплиной.  Многие из тех, с которыми мы вместе учились в училище, а потом в академии,  остались друзьями на всю жизнь. Эти отношения мы поддерживаем  до сих пор.

С дивизией я расстался достаточно неожиданно. А случилось это так: в 1984 году на учениях я схватил двустороннее  воспаление лёгких, – рассказывает Игорь Григорьевич. – Состояние было плохое, и меня на вертолёте отправили в Улан-Удэ. Пять суток пролежал в реанимации. Друзья приходили, навещали. Пришёл как-то кадровик.  С ним я поделился своими мыслями (молодой был, романтик!): «Я уже три года командую дивизией. Хочется чего-то новенького…» В результате в 1985 году, оставив партийный билет  и прочие документы в  управлении кадров в Министерстве обороны, я поехал советником в… Эфиопию.

Год, проведённый в Эфиопии, запомнился Казанчикову постоянными боями. В этой стране обстановка тогда была сложной. С фронта советники иногда вырывались на два-три дня передохнуть. Воевали, с одной стороны, мусульмане из Эритреи, с другой – эфиопы. Эритрея боролась за независимость, и, в конце концов, получила её. Наши вначале, ещё до приезда Казанчикова в  часть, воевали на стороне Эритреи, а после того, как произошёл революционный переворот, перешли на сторону Эфиопии.     

И тех и других советские советники учили воевать. У Казанчикова был там свой штат, состоящий из солдат и офицеров.  И всем было очень не просто в непривычной обстановке и жарком климате…

По возвращении Игоря Григорьевича в Гусиноозёрск, его направили в Читу на переутверждение, а оттуда, в 1988 году, –  в Иркутский институт народного хозяйства начальником военной кафедры.

– Вы никогда не жалели что Ваша жизнь оказалась связанной с этим вузом?

– У меня и мысли такой не было! Хотя в начале было тяжело: дело в том, что на военной службе работа почти круглые сутки. А здесь в пять часов рабочий день заканчивается, и не знаешь, куда себя девать. А у меня даже семьи здесь первое время не было, пока ждал квартиру. Я временно жил в общежитии, хорошо познакомился со студентами. Это были  нормальные парни.  У нас на военной кафедре ребят было меньше чем девушек. Юношей готовили как финансистов и командиров общевойсковых  взводов, а девушек как финансистов и медицинских сестёр. А их было человек 400! Сейчас те девушки,  которые  у нас учились, работают в финансовой части  университета – они все лейтенанты запаса.

Думается, что немалую роль в поддержании дисциплины играл авторитет начальника кафедры и его огромный опыт общения с солдатами и курсантами в армии, умение найти подход к каждому человеку. А еще сказывалась трудовая домашняя закваска из далекого детства.   

–  В 1995 году военную кафедру расформировали. Михаил Алексеевич Винокуров  меня успокоил: «Вы и на гражданской службе у нас  не  пропадёте!».  И назначил меня проректором по кадрам и безопасности, а офицеров, которые пожелали остаться, перевели в отдел охраны и поддержания порядка.

В наши обязанности входило дежурство в учебных  корпусах, в общежитиях. Тогда нас в отделе было всего 12 человек. На работу чаще всего принимали тех,  кто отслужил в армии.

–  Какие главные черты Вы цените в молодых людях, будущих специалистах?

–  Будущий специалист, конечно же, должен стараться быть профессионалом, уметь добиваться поставленной цели, иметь твердый характер, быть  гражданином своей страны, любить Родину, а не искать лёгких путей, не гнаться за большими деньгами. Люди, конечно,  разные: одни, закончив вуз, хотят сразу миллионы получать, и придерживаются лозунга: «Бери от жизни всё, что можешь!» Но основная масса студентов, я считаю, нормальная, здравомыслящая. Даже обидно немного, что в обществе часто складывается неправильное представление о молодых.

Сейчас Игорь Григорьевич – специалист по кадрам. В коллективе университета более полутора тысяч сотрудников, и среди них, конечно же, много людей, достойных всяческих поощрений. И именно Казанчиков собирает и оформляет необходимые документы на награждение членов коллектива грамотами мэра, губернатора, правительства области, благодарностями, знаками отличия высшего профессионального образования и наградами, которыми отмечает президент. Эта работа требует хорошего знания людей, их профессиональных качеств. И ректор университета, подписывая документы, представленные Игорем Григорьевичем, уверен в том, что подготовлены они в высшей степени качественно.  

О  И.Г. Казанчикове с большим уважением  говорят и его сослуживцы: «Он доброжелателен и справедлив. Для него слова «Честь имею!» не пустой звук, –  говорит начальник отдела охраны БГУЭП Николай Михайлович Старовойтов, прослуживший вместе с Казанчиковым более 20 лет в университете. –  Даже вот такая деталь свидетельствует о многом: нас сейчас осталось пять офицеров, вместе начинавших службу в Нархозе, и во многом благодаря Игорю Григорьевичу, мы сохраняем тёплые дружеские отношения. А посмотрите, с каким уважением  к нему относятся  проректора и деканы!» Добрыми словами вспоминает заботу Игоря Григорьевича проректор по  информации и связям с общественностью Михаил Парфирьевич Рачков: «Несколько лет назад я заболел, срочно нужно было оперироваться, и Игорь Григорьевич, он работал тогда начальником управления кадров, буквально взял меня за руку и отвел копытному хирургу. Такое не забывается…»

– Игорь Григорьевич, как семья относилась к Вашим постоянным переездам? Чем занимаетесь сейчас?

–  Жена, Наталья Владимировна, дочка военного, внучка военного, ей не привыкать было ездить со мной! Дети: старшая дочка Марина родилась в Германии, сын Стас  – в Кяхте. Как я его не уговаривал, не пошел по моим стопам –  окончил Нархоз и сейчас имеет свой бизнес.

В свободное время читаю. Раньше увлекался  собаками. А после того как переехали, на пятый этаж, уже собаку не заведёшь! Зато у меня сейчас три канареечки… Больно уж красиво поют! Вот уже две недели как появились маленькие птенчики.  Кормлю их, убираю в клетках, не скажу, что всё делаю по науке, хотя  у нас есть специальные книги.  Мы этими птичками с женой давно занялись, ещё в семидесятые  годы, когда я учился в Академии бронетанковых войск в Москве…

Признаюсь: мой собеседник покорил меня двумя чертами своего характера, явно бросившимися в глаза, –  сочетанием доброты и уважения к людям, самодисциплины и требовательности к себе. Может быть, в этом сочетании и заключается смысл Чести не только офицера, а любого порядочного, интеллигентного человека?     

2 апреля 2010 года Игоря Григорьевича не стало. Командир танковой дивизии, начальник военной кафедры, проректор по режиму и кадрам БГУЭП – таковы основные вехи жизни этого удивительно доброго, интеллигентного и очень ответственного человека, память о котором сохраниться надолго...

 

 

Якутский тракт

Олег Суханов,  член Союза журналистов России.

Путь от Якутска до Качуга - лютые морозы, волки и разбойный люд.

Эту историю рассказал мне отец, и неспроста: каждый должен знать, откуда он родом в этой огромной России.

Моему отцу пришлось  зарабатывать на хлеб с восьми лет: сосланный в приленский Саныяхат донской казак Василий "настрогал" с якуткой девять детей, а прокормить не мог. В пять лет, оторвавшись от матери, каждый начинал жить по-своему, курить табак и смачно материться.

В селе шли в работники к купцу Хлебникову, для отца он нашёл работу - гонять по замёрзшей Лене почтовые. Шёл 1918 год, и где-то полыхала Гражданская война. Мальцу выдали револьвер "Смит и Вессон", который у Шурки чуть не волочился по земле, но скуластые ямщики стали величать новичка по отчеству - Александр Васильевич.Огромная соболья шапка, шуба до пят считались не в роскошь: каждый сам мог добыть мех, а вот пимы только у политссыльных или из амбара Хлебникова. Он дал отцу не только валенки, но и пару коней.

--Отработаешь, Шурка, государева служба всегда в почете.

В то время по Лене в ямщиках мальцов от восьми до десяти лет ходило множество: мужиков еще в мировую войну по деревням прибрали - кто навсегда сгинул, а кого революция закрутила. Где-то пропал старший брат Иннокентий, нет вестей от Семёна - плечистого и высокого, как батя. В семье беспорядок: сестра Пашка гуляет со старателями, остальные совсем от дома отошли, отец беспробудно пьёт, жаль шестилетнего Алёшку: его кормить надо и мамке в жизни помочь.

По зимнему ленскому "тракту" почта до Иркутска должна дойти за месяц - единственная связь Якутского края с Россией.

Ледовая трасса ещё столетие назад была проторена государевыми фельдъегерями, и выросли по ней почтовые станции -  с рублеными избами, церквушками и конюшнями. От станции до станции обычно вёрст двадцать, а то и сорок. На станциях меняли лошадей, ямщиков -- почтовая  эстафета мчалась день и ночь без остановок. Доставка действовала без сбоев - революция внесла поправки, но народ ещё не знал, по какому закону жить - старый не действовал, а в таёжную даль новый не вступил, и всё двигалось по инерции. Порой ямщикам приходилось делать прогон за прогоном из-за нехватки людей и лошадей, когда отсыпались в ямщицких избах вместе с пассажирами в густом запахе сохнущих портянок и обуток.

Шуркины вёрсты

Шурка рос на облучке... В Саныяхтате он появлялся всегда при деньгах и с подарками. Сразу относил обговоренную сумму взноса за лошадей Хлебникову. Кормил семью, кто был дома, и особенно Алёшку, который уже сам оперился и на удивление селу, становился лучшим плясуном.

В местном кабаке он стал зарабатывать деньги, на радость загулявшим алданским золотоносцам, выделывая по заказу коленца и уже тоже кормил не только мать.Гражданская война обошла почтовиков: и белые и красные нуждались в связи, никому не хотелось безвестно сгинуть. Врагами ямщиком оставались волки, да разбойный люд, который охотился и за старателями. Такими варнаками были целые семьи в каждой приленской деревне.

Обычно, ценный почтовый отправляли с сопровождением, и почтальона вооружали. Беспроволочный телеграф сразу передавал об этом по "тракту". Старались взять тихо, заманить хитростью уставших людей, которых знали в лицо. Бывало и опытные "клевали" на ловкую задумку. Мальцам ценный груз не доверяли, поэтому Шурка долго жил без приключений, но от волков уходить приходилось.

Волки на дороге

В звёздную ночь Шурка подъезжал к Олекминску. Случилось всё на полпути, и могли остаться только сумки с письмами и сани с оглоблями,  от остального-- рожки  да ножки.Крупный северный волк, видимо вожак, выскочил наперерез из-за острова, стая тянулась за ним. Пассажиров в санях двое - у одного берданка. Уже светился окнами Олекминск, и кони рванули к жилью, чуть не перевернув сани. Шурка едва усидел, но вожжи держал крепко. Пассажир выстрелил. Но промахнулся. Заряд ударил где-то рядом, волк на бегу перебросил упругое тело в сторону и споткнулся. Кони и сани проскочили мимо зверя, стая замедлила ход и на мгновение смешалась, но вскоре вновь вытянулась за вожаком. Неожиданного нападения не получилось - началось преследование. Вожак настиг сани, начал обходить их. Второй выстрел почти в упор отбросил зверя. Мгновенно волки, идущие вслед, просились на вожака, остальная часть стаи продолжала бег. Выстрелы и нервный звон колокольчиков услышали на станции. Ямщики и почтальоны побежали навстречу с ружьями, вилами и топорами. Стая закрутилась и разбежалась. Кони стояли возле изб, а Шурка все не мог разжать вожжи...

Двуногие волки ждали почтарей с пушниной. Везти её от Саныяхтата до Олекминска выпало на долю Шурки и двух почтальонов. С отправкой замешкались до сумерек, которые северной зимой наступают рано, а темнота набрасывается сразу. Шурка гнал лошадей, когда на одном из поворотов заметил обоз из двух упряжек. Из сугробов и торосов решил выскочить на ровный лёд, чтобы избежать риска при встрече в глубокой колее: кто знает, какие там люди! Почтальоны приготовились. На ровном месте дождались встречных. Из саней поднялись четверо мужиков в зипунах и лисьих шапках, пошли к почтарям. Шурка незаметно расстегнул кобуру и сделал несколько шагов навстречу. Бородатые лица поплыли в сладкой улыбке, первый протянул руку: "Знакомые кореша, чай с Саныяхтата". Вторая рука мужика тянулась за пазуху. Шурка опередил, наставив "Смит-вессон", на других смотрели стволы маузеров, на лёд упали обрезы. Мужиков вожжами крепко запаковали в тулупы и разложили по саням, дёрнули конец за узду и те зашагали в темноту: дойдут до жилья к первому станку - там почтальоны разберутся, кто связал "вольных".

Побег

Шурке поручили доставить последнюю почту по льду ранней весной двадцать четвертого года. Дорога предстояла дальняя - до самого Качуга, и вернуться можно было только по чистой воде с началом навигации. Забрав сумки с письмами, он заехал домой - попроведывать Алёшку. Из родни в селе больше никто не жил, умерли и родители. Алёшка сидел возле окна мрачнее тучи.

- Чё, браток, случилось? - спросил Шурка

Алёшка рассказал, что вчера в кабаке пошла крутая пьянка среди промысловиков и старателей. Дело дошло до большого спора, кто кого перепляшет - хозяйка трактира или Алёшка. Ставки посыпались сказочные. Плясали всю ночь, и к утру Алексей остался один среди желающих победить. Упала хозяйка, проиграв мальцу увесистый кошель с золотом. Она пригрозила убить Алёшку.

Вся Лена знала эту бабищу. Что сказала-- сделает. Мужиков в кулаке держала - за продукцией "Госспирта" к ней за многие километры добирались. Возле её кабака немало буйных голов, вышедших из тайги с голодухи на водочку, погибло. Поговаривали-не без помощи хозяйки...

-- Быстрёхонько собирайся, поедешь со мной. Оставь всё как есть, будто ушёл недалеко, - стал помогать одеваться Шурка Алёшке.

До Мухтун шли ровно: Шурка придерживался пословицы: "Тише едешь - дальше будешь". Он берёг лошадей для самого трудного пути: с каждым днём весна брала своё. Дни стояли тёплые, снег на горах таял и ручьями стекал на лёд. Ночью примораживало, а днём лошади легко пробивали копытами наледь и полозья уходили в воду. Промоин не было, хотя встречные ямщики говорили, что за Усть-Кутом кто-то ушёл под лёд с грузом и лошадьми. Без бед добрались до Усть-Илги, где до Жигалово кроме ледовой была уже санная дорога. К Качугу подъехали спокойно. Здесь Шурка признался брату:

- Почту сдаю, и айда в Иркутск. Тебе возврата домой нет, а я на рабфак хочу поступать.

- Тебе свою дорогу искать надо, у тебя талант, до Москвы добирайся. Хороший выигрыш при тебе. До Иркутска доскачем верхом, за лошадей полностью уплачено.

В Иркутске братья расстались.

"Когда я на почте служил ямщиком..."

В Иркутске у Шурки жизнь сложилась неплохо. После рабфака поступил в пединститут, где и встретился с моей будущей мамой. Отец стал историком, а мама литератором, но в их жизнь вмешалась война, и пришлось отцу нести службу на восточной границе, в Даурии. После победы всё потекло в своём русле: тихо и спокойно. Пытался отец разыскать Алёшку, да куда там...

В пятьдесят четвёртом году в дверь нашей квартиры на переулке Волконского постучался бравый полковник авиации, похожий на отца. Это был мой дядя Алексей Васильевич. Он сам разыскал своих Сухановых, возвращаясь из Китая. Дядя Алёша воевал в Северной Корее с американцами.

Они сидели на крыльце дома, изрядно подпив, и вразнобой, под удивлённые взгляды ничего не понимающих соседей, пели одну и ту же песню. "Когда я на почте служил ямщиком..."

У дяди Алёши судьба была удивительной. Когда браться расставались, Алёша впервые вспомнил, что мешочек с золотым песком - презент старателей за победу - остался в доме. Собирались  впопыхах. Шурка отдел ему деньги за проданных в Иркутске лошадей, но до Москвы они рано закончились. Алёшке вновь пришлось плясать, но теперь на вокзале. К нему быстро пристроился одноногий аккомпаниатор, который понял, с кем можно заработать. Так вместе с гармонистом добрались до Челябинска. Во время одного гастрольного выступления, собравшего многочисленную толпу посмотреть на пляшущего якутёнка, Алёшку увидели артисты военного окружного ансамбля песни и пляски. Его судьба решилась вмиг, он стал солистом и получил возможность учиться, а перед самой войной стал курсантом Челябинского лётно-штурманского училища. Всю Отечественную прошёл с 41 до 45 года, сбивали не раз, но он выжил и даже бомбил Берлин.

Мой батя умер давно, ему бы нынче в Новом году было сто лет. У дяди Алёши я гостил в Минске, тогда еще в СССР, где он до пенсии занимал должность флаг-штурмана воздушной армии, а после возглавлял республиканское общество охотников и рыболовов.Мне он показал Беловежскую пущу, где в зимнее время пенсионеры кормили зубров и кабанов.